Итак, рассказ всегда ведется от лица этого второстепенного персонажа. Увы, сомнения быть не может, это чистой воды простак. Проследите, как он теряет всякую способность рассуждать и снова обретает ее в присутствии Великого сыщика. Вот, например, сцена, когда Великий сыщик приходит на место действия и начинает осматривать те самые предметы, которые уже безрезультатно осматривал инспектор Хиггинботем.
«– Hо каким же образом,– вскричал я,– каким же образом– во имя всего непостижимого!– можете вы доказать, что преступник был в галошах?
Друг мой спокойно улыбнулся.
– Взгляните,– сказал он,– на эту полоску свежей грязи перед входной дверью. В ней около десяти квадратных футов. Если вы посмотрите внимательно, то увидите, что здесь недавно прошел человек в галошах.
Я посмотрел. Следы от галош виднелись там довольно отчетливо– не менее дюжины следов.
– До чего ж я был глуп!– вскричал я.– Но скажите мне вот что – каким образом вам удалось узнать длину ступней преступника?
Мой друг снова улыбнулся все той же загадочной улыбкой.
– Я измерил отпечатки галоши,– ответил он спокойно, – и вычел толщину резины, помноженную на два.
– Помноженную на два?– воскликнул я. – Но почему же на два?
– Я учел толщину резины у носка и пятки,– сказал он.
– Какой же я осел!– вскричал я.– После ваших объяснений все это кажется таким очевидным!»
Таким образом, Простак оказывается превосходным рассказчиком. Как бы ни запутался читатель, у него, по крайней мере, есть то утешение, что Простак запутался еще больше. Словом, Простак выступает в роли, так сказать, идеального читателя – иначе говоря, самого глупого читателя, который совершенно озадачен этой таинственной историей и в то же время сходит с ума от любопытства.
Такой читатель получает моральную поддержку, когда ему говорят, что полиция оказалась «в тупике», что все кругом «введены в заблуждение», что власти «бьют тревогу», что газеты «бродят в потемках» и что Простак совсем «потерял голову». Весь этот набор стандартных выражений дает читателю возможность в полной мере насладиться собственной тупостью.
Однако, прежде чем Великий сыщик приступит к расследованию, или, вернее, в самом начале расследования, автор должен наделить его характером, индивидуальностью.Нет нужды говорить, что он «совершенно не похож на сыщика». Разумеется, не похож. Ни один сыщик никогда не бывает похож на сыщика. Но суть не в том, на что он не похож, а в том, на что он похож. Так вот, прежде всего, невзирая на всю шаблонность этого эпитета, Великий сыщик непременно должен быть чрезвычайно худ, «худ как скелет». Трудно сказать, почему тощий человек может разгадывать тайны лучше, чем толстый; очевидно, предполагается, что чем человек скелетообразнее, тем лучше работает у него голова. Так или иначе, но писатели старой школы предпочитали тощих сыщиков. И, между прочим, нередко наделяли их «ястребиным профилем», не понимая, что ястреб – самый глупый представитель мира пернатых. Сыщик с лицом орангутанга разбил бы всю концепцию.
В самом деле, ведь лицо Великого сыщика имеет даже большее значение, чем его фигура. На этот счет существует полное единство мнений. Прежде всего его лицо должно быть «непроницаемым». Всматривайтесь в него сколько вам будет угодно, все равно вы ничего на нем не прочитаете. Сравните его хотя бы с лицом инспектора Хиггинботема из местной полиции. Вот на этом лице могут отражаться «удивление», «облегчение» или чаще всего «полная растерянность».
Но лицо Великого сыщика всегда одинаково бесстрастно. Не удивительно, что Простак совершенно сбит с толку. Ведь по выражению лица великого человека совершенно невозможно понять, страдает ли он от толчков, когда вместе с Простаком они едут в двуколке по неровной дороге, и болит ли у него живот после обеда, который им подали в гостинице.
Помимо этой «непроницаемой маски», Великому сыщику, как правило, приписывалось также другое, древнее как мир, свойство; в период расследования он якобы ничего не ел и ничего не пил. А когда к тому же сообщалось, что за все это время, то есть приблизительно в течение недели, наш сыщик ни на минуту не сомкнул глаз, читатель мог ясно себе представить, в каком состоянии должны были оказаться умственные способности нашего мыслителя в тот момент, когда он выковывал свою «неумолимую цепь логики».
Впрочем, в наши дни все это изменилось. Великий сыщик не только ест – он любит хорошопоесть. Теперь его часто изображают этаким гурманом. Так, например:
« – Одну минутку! – говорит Великий сыщик, обращаясь к Простаку и инспектору Хиггинботему, которых он повсюду таскает за собой.– До отхода поезда с Пэддингтонского вокзала у нас остается полчаса. Давайте пообедаем. Я знаю здесь поблизости один итальянский кабачок, где лягушиные лапки с соусом а la Marengo умеют приготовлять лучше, чем в любом другом лондонском ресторане.
Через несколько минут мы уже сидели за столиком в маленьком темном кабачке. Прочитав вывеску, на которой было написано «Ristorante Italiano», я пришел к выводу, что ресторан был итальянский. Я поразился, обнаружив, что мой друг был здесь, по-видимому, своим человеком. Его приказание принести три стакана кьянти с двумя спагетти в каждом вызвало подобострастный и восхищенный поклон старого padrone.' Я убежден, что этот удивительный человек так же хорошо разбирается в сортах тонких итальянских вин, как и в игре на саксофоне».
Пойдемте дальше. Во многих современных книгах сыщику разрешается не только хорошо поесть, но и как следует выпить. Некий ныне здравствующий щедрый английский автор без устали угощает Великого сыщика и его друзей рюмочкой крепкого виски с содовой. Всякий раз, как дело близится к развязке, он подносит им по рюмочке спиртного.
Так, например, что бы вы думали они делают, когда находят труп владельца Олторпского замка – сэра Чарлза Олторпа, – лежащий на полу в библиотеке? Потрясенные этим ужасным зрелищем, они немедленно открывают буфет и наливают себе по рюмке «крепкого виски с содовой». Да, сомнения нет – это самое верное средство.
Но, в общем, можно сказать, что вся эта чепуха с едой и питьем давно вышла из моды. Пора уже найти новый способ прославления Великого сыщика.
Вот тут-то и уместно завести речь о его музыкальном таланте. Не сразу, не в начале рассказа, а во время первой же паузы, которую допускает фабула, выясняется, что этот великий человек не только умеет разоблачать кровавые тайны, но обладает также феноменальными способностями к музыке, особенно к музыке лирической и притом самого серьезного жанра. Как только он остается наедине с Простаком в номере гостиницы, он немедленно вытаскивает свой саксофон и начинает настраивать его.
«– Что это вы играли?
1 2 3 4