На записку сперва и не взглянул — сплюнул в сторону, цокнул языком, потом только бумажку развернул и сказал: у-у, кошкина дочь. И даже не выругал меня за то, что я опоздал к ужину. Ну, думаю, день сегодня — что надо. Как бы теперь ночь дотерпеть, чтобы снова было утро, а там и на речку с Вовкой сбежим. А может, и завтра еще записка будет, так, глядишь, опять заработаю, кто знает. Перед тем как за стол сесть, я залез под свою кровать, нащупал прорезь в жестянке и сунул туда гривенник. Интересно, сколько их там?
Отец все теребил бумажку, все мял ее пальцами и вдруг понес не пойми на кого, что уж если быть гвоздем, то понятно, когда под обухом в стену лезешь, а чтобы самому себе по башке дубасить, так это Митька Давыдов один такой умник на все Запрудино, и уж коли он такой, то пускай за свое петушиное дело в гроб ложится, никто ему мешать не станет, а отец так, например, даже поможет, потому что два раза предупреждать не привык, пускай он себе кукарекнет, а там, глядишь, и не рассветет. Даже встал и зашагал перед печкой, до того распалился. Шагает и все говорит не пойми кому, что, мол, коли всякие засранцы, которым место в канаве у магазина, начнут ему указы строить, то он с такими торгов не торгует — плюнет да разотрет, всей работы. И треснул кулаком о стену так, что с потолка сыпануло пылью.
— Хоть бы кто рассказал, про что кино, — сказал я. — Про войну что ли?
— А?.. — сказал отец.
— Если про войну, то я уже смотрел такое.
Тут отец сказал, чтобы я ел и помалкивал, а если мне доведется такие фильмы смотреть, какие он смотрит, что, слава Богу, будет еще не скоро, то он желает, чтобы мне их одному показывали, и никакой петух перед экраном бы не маячил, а я спросил: эта как же? Ну, отец сказал, чтобы я представил, будто мои гривенники кто-то из-под кровати потихоньку тибрит, а дружок мой, Вовка например, приходит и показывает на этого ворюгу пальцем, так вот отец думает, что я бы тогда сильно на этого человека огорчился и пошел бы свое богатство отбирать обратно, и если я себе это хорошо представил, то получится вылитый дядя Лева. Но это — полдела, а вот если бы я сам вздумал у кого-нибудь гривенники таскать (ну как не таскать, если сами в карман прыгают), а Вовка бы, например, меня выдал, то он думает, что я бы тогда тому Вовке тумаков не пожалел, и это уже получится он, отец стало быть, только вместо гривенников здесь одна кошкина дочь, а я спросил: это как же?
— А вот так, — сказал он. — Годов нарастишь — узнаешь. — И потом еще сказал, что если один куркуль уже поел, то на стене висят ходики, по которым видно, что этот куркуль целых двадцать минут отлынивает от постели. И погасил свет.
Интересно, сколько же их? Я опять залез под кровать и тряхнул жестянку, только потом лег и одеялом укрылся, лежу и думаю, что вот теперь бы ночь дотерпеть, а там, глядишь, и утро, и речка, и — может еще перепадет...
Потом я встал и начал одеваться. Отец уже был в совхозе, так что я мог хоть сейчас идти на речку, только разве ж это интересно — одной рукой в ладоши бить? Вот после обеда, когда отец с трактора вернется, и тетя Наташа пойдет телевизор смотреть, тогда и мы с Вовкой дадим деру. Вот бы еще перед этим заработать — совсем бы отлично.
Ну, позавтракал и пошел к Медуновым, а у магазина уже крутится Митька Давыдов и все по сторонам зыркает, будто высматривает кого, и даже издали видно, как ему пить хочется. Я однажды спросил у отца, что будет, если у Митьки денег не окажется, когда ему очень-очень пить пристанет, он заболеет, да? — а отец сказал, что ничего он не заболеет, а, наоборот, будет как с шилом в жопе, потому что ради скляницы на все готов, и если уж очень-очень пристанет, так изловчится и продаст из Запрудина что-нибудь вроде речки или водокачки, и что он давно бы их продал, да вся загвоздка в том, как их стянуть, чтоб не сразу заметили. А старший Кашин, который рядом был, сказал, что пусть Митька мужик бестолковый, зато на нем магазин половину плана делает, а, значит, найдется человек, который и ему спасибо скажет, да, к примеру, та же продавщица Валька.
Митька, как меня увидел, сразу подбежал и сказал, чтобы я не спешил, и что у него ко мне дело.
— К дачникам идешь? — спросил он, а сам извивается, как мотыль, и глаза слезятся. — А рубль заработать хочешь?
— Ври тому, кто не знает Фому, — сказал я, — а мне Фома — родной брат! — Чтобы Митька кому-то рубль дал, да еще у магазина, и это когда у него вчера даже двугривенного не было на автобус — не-ет, это уж дудки! И я оглянулся на водокачку.
Тут он полез в карман и достал юбилейный рубль, такой же точно, каких я пять штук у дяди Левы на ладони видел, и повертел так, чтобы я разглядел со всех сторон, а потом сказал, что ему только и надо-то знать, носил ли я вчера отцу что-нибудь от медуновской жены, от тети Наташи стало быть, или нет. Ну, я подумал, что тетя Наташа навряд ли Митьку Давыдова имела в виду, когда молчать просила, подумал-подумал и говорю:
— А полтинник не добавишь?
— Ишь скряга какой, — сказал Митька. — Ну, если не хочешь, так и не надо. — И потянул рубль обратно к карману.
— Носил, — сказал я. — Записку, как на той неделе...
— Молодец! — Митька снова зыркнул по сторонам. — Только никому не говори, что я тебя спрашивал.
— Ясное дело, — сказал я, — раз за такое рубль полагается.
Ну, тут Митька спросил: про что записка? — а я сказал, что известно про что — фильм придет смотреть, который до шестнадцати, а Митька засмеялся и прямо закрутился волчком.
— Так и написала, что до шестнадцати?— спросил он.
— Это уж не знаю, — сказал я. — Закорючки — не понять.
— А раз не знаешь, — сказал Митька, — то и рубль тебе платить не за что. — И побежал через огороды к автобусной остановке. Я сперва тоже побежал, но скоро остановился, потому что у Митьки только пятки сверкали, и я бы его все равно не догнал. Тут глаза у меня зачесались, и слюны натекло полный рот.
Скоро стало видно медуновскую дачу. Солнце сильно припекало, прямо несло жаром, ну, думаю, если и тетя Наташа передумает кино смотреть, тогда не день будет, а Божий недоделок.
— Отнес вчера? — спросила тетя Наташа. Она шла с корзинкой к огороду, наверно, хотела клубнику добрать.
— Отнес, — сказал я.
— Умница, — сказала тетя Наташа.— А почему у тебя глаза красные?
Ну, она наклонилась и стала мне передником лицо тереть, а я подумал-подумал и сказал, что не надо, что от этого гривенник не объявится, а она спросила: что?
— Я ваш вчерашний гривенник потерял, — сказал я.
Тетя Наташа охнула, что, мол, только и всего-то! — а потом сказала: не реви — вернулась в дом и принесла мне новый. А я и не думал реветь, вот еще! Она закрыла за собой калитку в, заборе, и я тоже пошел со двора, сперва на крыльцо, а потом через веранду в Вовкину комнату, иду и чувствую пальцами, как он нагревается в кармане и становится гладким и липким.
1 2 3
Отец все теребил бумажку, все мял ее пальцами и вдруг понес не пойми на кого, что уж если быть гвоздем, то понятно, когда под обухом в стену лезешь, а чтобы самому себе по башке дубасить, так это Митька Давыдов один такой умник на все Запрудино, и уж коли он такой, то пускай за свое петушиное дело в гроб ложится, никто ему мешать не станет, а отец так, например, даже поможет, потому что два раза предупреждать не привык, пускай он себе кукарекнет, а там, глядишь, и не рассветет. Даже встал и зашагал перед печкой, до того распалился. Шагает и все говорит не пойми кому, что, мол, коли всякие засранцы, которым место в канаве у магазина, начнут ему указы строить, то он с такими торгов не торгует — плюнет да разотрет, всей работы. И треснул кулаком о стену так, что с потолка сыпануло пылью.
— Хоть бы кто рассказал, про что кино, — сказал я. — Про войну что ли?
— А?.. — сказал отец.
— Если про войну, то я уже смотрел такое.
Тут отец сказал, чтобы я ел и помалкивал, а если мне доведется такие фильмы смотреть, какие он смотрит, что, слава Богу, будет еще не скоро, то он желает, чтобы мне их одному показывали, и никакой петух перед экраном бы не маячил, а я спросил: эта как же? Ну, отец сказал, чтобы я представил, будто мои гривенники кто-то из-под кровати потихоньку тибрит, а дружок мой, Вовка например, приходит и показывает на этого ворюгу пальцем, так вот отец думает, что я бы тогда сильно на этого человека огорчился и пошел бы свое богатство отбирать обратно, и если я себе это хорошо представил, то получится вылитый дядя Лева. Но это — полдела, а вот если бы я сам вздумал у кого-нибудь гривенники таскать (ну как не таскать, если сами в карман прыгают), а Вовка бы, например, меня выдал, то он думает, что я бы тогда тому Вовке тумаков не пожалел, и это уже получится он, отец стало быть, только вместо гривенников здесь одна кошкина дочь, а я спросил: это как же?
— А вот так, — сказал он. — Годов нарастишь — узнаешь. — И потом еще сказал, что если один куркуль уже поел, то на стене висят ходики, по которым видно, что этот куркуль целых двадцать минут отлынивает от постели. И погасил свет.
Интересно, сколько же их? Я опять залез под кровать и тряхнул жестянку, только потом лег и одеялом укрылся, лежу и думаю, что вот теперь бы ночь дотерпеть, а там, глядишь, и утро, и речка, и — может еще перепадет...
Потом я встал и начал одеваться. Отец уже был в совхозе, так что я мог хоть сейчас идти на речку, только разве ж это интересно — одной рукой в ладоши бить? Вот после обеда, когда отец с трактора вернется, и тетя Наташа пойдет телевизор смотреть, тогда и мы с Вовкой дадим деру. Вот бы еще перед этим заработать — совсем бы отлично.
Ну, позавтракал и пошел к Медуновым, а у магазина уже крутится Митька Давыдов и все по сторонам зыркает, будто высматривает кого, и даже издали видно, как ему пить хочется. Я однажды спросил у отца, что будет, если у Митьки денег не окажется, когда ему очень-очень пить пристанет, он заболеет, да? — а отец сказал, что ничего он не заболеет, а, наоборот, будет как с шилом в жопе, потому что ради скляницы на все готов, и если уж очень-очень пристанет, так изловчится и продаст из Запрудина что-нибудь вроде речки или водокачки, и что он давно бы их продал, да вся загвоздка в том, как их стянуть, чтоб не сразу заметили. А старший Кашин, который рядом был, сказал, что пусть Митька мужик бестолковый, зато на нем магазин половину плана делает, а, значит, найдется человек, который и ему спасибо скажет, да, к примеру, та же продавщица Валька.
Митька, как меня увидел, сразу подбежал и сказал, чтобы я не спешил, и что у него ко мне дело.
— К дачникам идешь? — спросил он, а сам извивается, как мотыль, и глаза слезятся. — А рубль заработать хочешь?
— Ври тому, кто не знает Фому, — сказал я, — а мне Фома — родной брат! — Чтобы Митька кому-то рубль дал, да еще у магазина, и это когда у него вчера даже двугривенного не было на автобус — не-ет, это уж дудки! И я оглянулся на водокачку.
Тут он полез в карман и достал юбилейный рубль, такой же точно, каких я пять штук у дяди Левы на ладони видел, и повертел так, чтобы я разглядел со всех сторон, а потом сказал, что ему только и надо-то знать, носил ли я вчера отцу что-нибудь от медуновской жены, от тети Наташи стало быть, или нет. Ну, я подумал, что тетя Наташа навряд ли Митьку Давыдова имела в виду, когда молчать просила, подумал-подумал и говорю:
— А полтинник не добавишь?
— Ишь скряга какой, — сказал Митька. — Ну, если не хочешь, так и не надо. — И потянул рубль обратно к карману.
— Носил, — сказал я. — Записку, как на той неделе...
— Молодец! — Митька снова зыркнул по сторонам. — Только никому не говори, что я тебя спрашивал.
— Ясное дело, — сказал я, — раз за такое рубль полагается.
Ну, тут Митька спросил: про что записка? — а я сказал, что известно про что — фильм придет смотреть, который до шестнадцати, а Митька засмеялся и прямо закрутился волчком.
— Так и написала, что до шестнадцати?— спросил он.
— Это уж не знаю, — сказал я. — Закорючки — не понять.
— А раз не знаешь, — сказал Митька, — то и рубль тебе платить не за что. — И побежал через огороды к автобусной остановке. Я сперва тоже побежал, но скоро остановился, потому что у Митьки только пятки сверкали, и я бы его все равно не догнал. Тут глаза у меня зачесались, и слюны натекло полный рот.
Скоро стало видно медуновскую дачу. Солнце сильно припекало, прямо несло жаром, ну, думаю, если и тетя Наташа передумает кино смотреть, тогда не день будет, а Божий недоделок.
— Отнес вчера? — спросила тетя Наташа. Она шла с корзинкой к огороду, наверно, хотела клубнику добрать.
— Отнес, — сказал я.
— Умница, — сказала тетя Наташа.— А почему у тебя глаза красные?
Ну, она наклонилась и стала мне передником лицо тереть, а я подумал-подумал и сказал, что не надо, что от этого гривенник не объявится, а она спросила: что?
— Я ваш вчерашний гривенник потерял, — сказал я.
Тетя Наташа охнула, что, мол, только и всего-то! — а потом сказала: не реви — вернулась в дом и принесла мне новый. А я и не думал реветь, вот еще! Она закрыла за собой калитку в, заборе, и я тоже пошел со двора, сперва на крыльцо, а потом через веранду в Вовкину комнату, иду и чувствую пальцами, как он нагревается в кармане и становится гладким и липким.
1 2 3