"Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его". Так Он образным языком пророчески предсказал Свою смерть и воскресение. "Он говорил о храме Тела Своего" (Ин. 2:19, 21). Иудеи же поняли эти слова буквально и отнесли их к Иерусалимскому храму. Кроме этого выражения, священники не могли найти в словах Христа ничего, что можно было бы использовать против Него. Исказив Его мысль, они надеялись извлечь для себя выгоду. Римляне занимались восстановлением и украшением храма и очень гордились им. Любой пренебрежительный отзыв о храме наверняка возбудил бы их негодование. В этом вопросе и римляне, и иудеи, и фарисеи, и саддукеи были едины, потому что все они глубоко почитали храм. Нашлись два свидетеля, показания которых были не столь противоречивы, как у других. Один из них, подкупленный с целью обвинить Иисуса, заявил: "Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его". Слова Христа были переданы неверно. Если бы их воспроизвели точно, синедриону не за что было бы осуждать Его. Будь Иисус обыкновенным человеком, как утверждали иудеи, подобное заявление свидетельствовало бы лишь о Его неразумии и хвастовстве, но вовсе не расценивалось как богохульство. В Его словах, даже искаженных лжесвидетелями, не содержалось ничего, что римляне могли бы счесть преступлением, достойным смерти.
Иисус терпеливо слушал противоречивые показания свидетелей. Он не произнес ни единого слова в Свою защиту. Наконец Его обвинители запутались, смутились и разъярились. Суд не мог продолжаться дальше. Казалось, весь заговор расстроился. Каиафа был в отчаянии. Оставалось последнее средство: заставить Христа судить Самого Себя. С искаженным от гнева лицом первосвященник вскочил со своего судейского места. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: будь это в его власти, он набросился бы на стоявшего перед ним узника. "Что же ничего не отвечаешь?" – воскликнул он. – "Что они против Тебя свидетельствуют?"
Но Иисус оставался спокоен. "Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим Его безгласен, так Он не отверзал уст Своих" (Ис. 53:7).
Наконец Каиафа поднял правую руку к небу и торжественно обратился к Иисусу: "Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам. Ты ли Христос, Сын Божий?"
Христос не мог не отозваться на эти слова. Есть время молчать, и есть время говорить. Он молчал до тех пор, пока Ему не задали прямой вопрос. Он знал, что, ответив на него. Он обрекает Себя на верную смерть. Но вопрос был задан общепризнанным верховным авторитетом нации, и во имя Всевышнего Христос не мог не оказать должного уважения к закону, более того, вопрос касался Его отношений с Отцом. Ему необходимо было ясно раскрыть Свой характер и сущность Своей миссии. Некогда Иисус сказал ученикам: "Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным" (Мф. 10:32). И теперь Он собственным примером подтверждал эти слова.
Все присутствующие, устремив на Него взоры, приготовились слушать, и Он ответил: "Ты сказал". Казалось, что небесный свет озарил Его бледное лицо, когда Он добавил: "Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных".
На мгновение Божественность Христа просияла через Его человеческое естество. Первосвященник дрогнул от проникающего в душу взгляда Спасителя, который, казалось, читал его сокровенные мысли и испепелял его сердце. Всю последующую жизнь Каиафа не мог забыть этот испытующий взгляд гонимого Сына Божьего.
"Отныне, – сказал Иисус, – узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных". Этими словами Христос нарисовал картину, прямо противоположную тому положению, в котором Он находился теперь. Он, Господь жизни и славы, воссядет одесную Бога; Он будет судьей всей земли, и никто не оспорит Его решений. В свете, исходящем от лица Божьего, все тайное станет явным, и каждый человек будет судим по его делам.
Слова Христа напугали первосвященника. Мысль о том, что однажды наступит воскресение мертвых, и все предстанут перед Богом, чтобы получить воздаяние за свои дела, была нестерпимой для Каиафы! Ему не хотелось верить, что придется отвечать за содеянное. Перед ним зримо возникли сцены последнего суда. На мгновение предстало устрашающее зрелище: разверстые могилы, покидающие их мертвецы. Тогда-то и откроются тайны, которые, как он надеялся, сокрыты навек! На миг ему показалось, будто уже стоит перед вечным Судьей, Чей всевидящий взор проникает в его душу, обнаруживая тайны, которые, казалось, были навсегда похоронены.
Но вот эта картина исчезла. Слова Христа задели его, саддукея, за живое. Каиафа отрицал учение о воскресении, суде и будущей жизни. Теперь он был взбешен, им овладела сатанинская ярость. Как смеет этот Человек, узник, стоящий перед ним, посягать на самые излюбленные его идеи? И в притворном негодовании разодрав свои одежды, он потребовал, чтобы узника тотчас же, без промедления, осудили за богохульство. "На что еще нам свидетелей, – сказал он, – вот, теперь вы слышали богохульство Его! как вам кажется?" И все осудили Иисуса.
Угрызения совести, смешанные с яростью, побудили Каиафу поступить так, как он поступил. Он досадовал на себя за то, что поверил словам Христа. И вместо того чтобы, признав истину, с сокрушенным сердцем исповедать Иисуса Мессией, он, упорно противясь внутреннему голосу, разорвал священнические одежды. То, что он сделал, было очень знаменательно. Каиафа вряд ли сознавал смысл своего поступка. Пытаясь оказать давление на судей и – добиться осуждения Христа, первосвященник сам осудил себя. Согласно закону Божьему, он лишался права на священство. Он сам приговорил себя к смерти.
Первосвященник не должен был раздирать свои одежды. Закон левитов запрещал это под угрозой смерти. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах священник не должен был разрывать своих одежд. Среди иудеев существовал обычай разрывать одежды во время смерти друзей, но на священников этот обычай не распространялся. Христос дал Моисею об этом ясное указание (см. Лев. 10:6).
Надлежало, чтобы одежды священника были из цельного куска ткани и блистали чистотой. Эти прекрасные одежды предназначались для служения в храме и символизировали Великую Реальность – Иисуса Христа. Богу предназначается только совершенное, касается ли это одежды или отношения к людям, слова или духа. Он свят, и Его слава и совершенство должны отражаться в земном служении. Малейшее несовершенство могло неправильно отобразить святость небесного служения. Ограниченному человеку следует сокрушить собственное сердце, тем самым показывая свое раскаяние и смирение духа, и Бог заметит это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220