Вот почему и не показывались около нее другие скворцы...
Старая скворечня со снятой крышкой лежала теперь передо мной на полу. Ее можно было собрать обратно, можно было чуть-чуть подправить и снова повесить под моими окнами. Но мне не хотелось этого делать. Я отнес старую скворечню в сарай и осторожно убрал ее подальше в угол, чтобы случайно не уронить и не сломать, - я убрал ее на долгую память о птицах, которые много лет подряд прилетали сюда, к этому игрушечному домику, и были верны ему, пока не случилась вот такая беда.
Так и закончилась история старой скворечни, которая долго висела у меня под окном.
Теперь у меня под окном висит новый домик для птиц. Он висит на том месте, где когда-то висела старая-престарая скворечня. Он прибит к такому же высокому и прочному столбу. И каждую весну сюда обязательно возвращаются скворцы, и каждый раз я вспоминаю историю старой скворечни, когда слышу очень дорогую для меня скворчиную песню.
С Н Е Г И Р И Н О Е Ц А Р С Т В О
СНЕГИРИНОЕ ЦАРСТВО
Недалеко от нашего озера есть высокая гранитная скала, поросшая приземистыми, кряжистыми сосенками. Я очень люблю подниматься на вершину скалы и оттуда, сверху, смотреть на наше озеро, на его зеленые острова и глубокую голубую воду. Иногда на вершине скалы попадаются мне небольшие углубления-выбоинки в камне. В этих выбоинках всегда собирается дождевая вода, а потому и называю я эти выбоинки, наполненные водой, колодцами, да еще не простыми, а медвежьими.
Да, да, это были самые настоящие медвежьи колодцы. На скале под соснами всегда росло много ягод, и сюда, к ягодам, частенько заглядывали медведи.
Здесь, на скале, медведи собирали ягоды, здесь они иногда отдыхали, устраивая свои лежки-постели прямо на седом мхе. А после отдыха эти большие мохнатые звери всегда отправлялись искать те самые выбоинки-колодцы, где скапливалась дождевая вода.
Когда дожди шли часто и воды в выбоинках-колодцах было много, медведь мог напиться из одного колодца. Если же дождей давно не было, то медведь выпивал всю воду из одного углубления и тут же отправлялся искать другой, точно такой же медвежий колодец.
О таких медвежьих походах мне всегда рассказывали пласты мха, содранные медвежьими когтями, - зверь, поднимаясь по скале, ненароком срывал когтями с камня куски седого мха.
Иногда возле таких медвежьих колодцев встречал я и следы зайца и следы лисы. Заяц и лиса тоже приходили сюда попить воды - ведь другой воды на скале не было.
Здесь встречал я и пятнышки птичьего помета, и оброненные птицами перышки. Выходило, что пернатое население скалы тоже посещало эти колодцы-выбоинки. Птицы здесь пили воду, а то и купались.
Как-то заметил я возле такого медвежьего колодца знакомую и очень любимую мной птичку. Я затаился и хорошо видел из своего укрытия за кустом черную шапочку, сизые крылышки, белые штанишки и красную грудку снегиря. Да, это был снегирь, который обычно приносит нам с собой зиму, появившись в саду на рябине вместе с первым снегом.
Снегирь и летом был такой же спокойный, неторопливый. Чуть наклонившись к воде, он ухватил клювом малую толику водицы, потом еще и еще раз и только тогда осторожно ступил в воду.
Воды в выбоинке-колодце на этот раз было совсем немного. Снегирь поводил клювом по воде, а затем раз за разом, кивая головкой и трепеща крылышками, смочил перья на груди и на спине.
Выбравшись на край выбоинки, птичка отряхнулась, немного посидела и так же неторопливо полетела к невысокой елке, посвистывая, как и зимой, своей негромкой флейточкой: "фью-фью, фью-фью".
Снегирь скрылся в еловых лапах. Елка росла внизу, не на самой вершине скалы; ее ветви были прямо передо мной, и я смог хорошо разглядеть среди ветвей птичье гнездо. Выходило по всему, что снегирь здесь жил.
Встретиться летом со снегирем трудно: птица эта по летнему времени тайная, осторожная и выбирает для гнезда самые глухие уголки леса. Вот почему и обрадовался я, встретив вдруг на скале свою любимую птичку.
С тех пор вверх, на скалу, стал я ходить чуть ли не каждый день и чуть ли не каждый день встречал у небольших выбоинок-колодцев с дождевой водой и снегирей-самочек в сереньких передничках, и красногрудых красавцев снегирей-самцов.
Здесь, у вершины скалы, среди невысоких кряжистых сосен и хмурых елей, обступивших скалу, и расположилось, считал я, самое настоящее снегириное царство, царство тихое, незаметное в летнее время. И всякий раз, поднимаясь на скалу, я прислушивался и присматривался, ожидая, что и на этот раз откроется для меня еще какая-нибудь тайна негромкого и неторопливого снегириного царства.
Снегири оставались около своей скалы и своих колодцев-выбоинок лишь до первых осенних холодов. И стоило в преддверии близкой осени загореться по рябинам первым красным ягодам, как скрытные до этого птицы выбирались из своей снегириной глуши и спускались вниз со скалы к рябинам.
Ягод на рябинах в ту осень уродилось не так уж много. Да еще к рябинам нагрянули тут же несметные стаи дроздов-рябинников. И скоро ягод совсем не осталось, и снегири вслед за дроздами покинули наши места.
А затем выпал снег, засыпал узкую тропку среди камней, ведущую к вершине скалы, и до весны забыл я про тайное снегириное царство, так и не открывшее мне прошлым летом всех своих тайн.
Весна уже подходила к нашему лесу. Уже привелось мне услышать и первую песенку-трель крапивника, и первый посвист-призыв синички-московки, заметившей с еловой вершины приближавшуюся весну. Близок был теплый апрель, близки были быстрые ручьи, широкие проталины по полям и первые грачи, вернувшиеся домой. А там за грачами и первые скворцы возле своих прошлогодних скворечников. Прибудут скворцы, отдохнут, подкормятся с дороги день, другой, третий, и услышишь ты наконец первую весеннюю песню скворца-путешественника.
Но до песни скворца привелось мне послушать в ранневесеннем лесу еще одну чудесную весеннюю песню. И подарил мне эту песню снегирь, вернувшийся домой из своего зимнего путешествия-кочевки...
"Какая уж там у снегиря особая песня!" - скажет любой, кто держал у себя дома эту доверчивую и даже чуть флегматичную птичку. Да и песни-то настоящей, мелодичной у снегиря нет - состоит эта снегириная песня лишь из тихих скрипучих звуков. "Скри-кри-ри, скри-кри-ри", - выводит себе под нос снегирь, прознавший о близкой весне. Но разве услышишь такое тихое скрипучее верещание среди неумолчного хора пернатых певцов, явившихся в весенний лес!
Правда, есть у снегиря еще и негромкий посвист-призыв: "фью-фью, фью-фью". Так перекликаются друг с другом эти птички. Посвист-призыв снегиря вроде бы и заметней, слышней, но и его не разобрать ни за что за птичьим хором.
Так и думал я до тех пор, пока в самом конце февраля не навестил ту самую скалу, где летом жило своей тихой скрытной жизнью снегириное царство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Старая скворечня со снятой крышкой лежала теперь передо мной на полу. Ее можно было собрать обратно, можно было чуть-чуть подправить и снова повесить под моими окнами. Но мне не хотелось этого делать. Я отнес старую скворечню в сарай и осторожно убрал ее подальше в угол, чтобы случайно не уронить и не сломать, - я убрал ее на долгую память о птицах, которые много лет подряд прилетали сюда, к этому игрушечному домику, и были верны ему, пока не случилась вот такая беда.
Так и закончилась история старой скворечни, которая долго висела у меня под окном.
Теперь у меня под окном висит новый домик для птиц. Он висит на том месте, где когда-то висела старая-престарая скворечня. Он прибит к такому же высокому и прочному столбу. И каждую весну сюда обязательно возвращаются скворцы, и каждый раз я вспоминаю историю старой скворечни, когда слышу очень дорогую для меня скворчиную песню.
С Н Е Г И Р И Н О Е Ц А Р С Т В О
СНЕГИРИНОЕ ЦАРСТВО
Недалеко от нашего озера есть высокая гранитная скала, поросшая приземистыми, кряжистыми сосенками. Я очень люблю подниматься на вершину скалы и оттуда, сверху, смотреть на наше озеро, на его зеленые острова и глубокую голубую воду. Иногда на вершине скалы попадаются мне небольшие углубления-выбоинки в камне. В этих выбоинках всегда собирается дождевая вода, а потому и называю я эти выбоинки, наполненные водой, колодцами, да еще не простыми, а медвежьими.
Да, да, это были самые настоящие медвежьи колодцы. На скале под соснами всегда росло много ягод, и сюда, к ягодам, частенько заглядывали медведи.
Здесь, на скале, медведи собирали ягоды, здесь они иногда отдыхали, устраивая свои лежки-постели прямо на седом мхе. А после отдыха эти большие мохнатые звери всегда отправлялись искать те самые выбоинки-колодцы, где скапливалась дождевая вода.
Когда дожди шли часто и воды в выбоинках-колодцах было много, медведь мог напиться из одного колодца. Если же дождей давно не было, то медведь выпивал всю воду из одного углубления и тут же отправлялся искать другой, точно такой же медвежий колодец.
О таких медвежьих походах мне всегда рассказывали пласты мха, содранные медвежьими когтями, - зверь, поднимаясь по скале, ненароком срывал когтями с камня куски седого мха.
Иногда возле таких медвежьих колодцев встречал я и следы зайца и следы лисы. Заяц и лиса тоже приходили сюда попить воды - ведь другой воды на скале не было.
Здесь встречал я и пятнышки птичьего помета, и оброненные птицами перышки. Выходило, что пернатое население скалы тоже посещало эти колодцы-выбоинки. Птицы здесь пили воду, а то и купались.
Как-то заметил я возле такого медвежьего колодца знакомую и очень любимую мной птичку. Я затаился и хорошо видел из своего укрытия за кустом черную шапочку, сизые крылышки, белые штанишки и красную грудку снегиря. Да, это был снегирь, который обычно приносит нам с собой зиму, появившись в саду на рябине вместе с первым снегом.
Снегирь и летом был такой же спокойный, неторопливый. Чуть наклонившись к воде, он ухватил клювом малую толику водицы, потом еще и еще раз и только тогда осторожно ступил в воду.
Воды в выбоинке-колодце на этот раз было совсем немного. Снегирь поводил клювом по воде, а затем раз за разом, кивая головкой и трепеща крылышками, смочил перья на груди и на спине.
Выбравшись на край выбоинки, птичка отряхнулась, немного посидела и так же неторопливо полетела к невысокой елке, посвистывая, как и зимой, своей негромкой флейточкой: "фью-фью, фью-фью".
Снегирь скрылся в еловых лапах. Елка росла внизу, не на самой вершине скалы; ее ветви были прямо передо мной, и я смог хорошо разглядеть среди ветвей птичье гнездо. Выходило по всему, что снегирь здесь жил.
Встретиться летом со снегирем трудно: птица эта по летнему времени тайная, осторожная и выбирает для гнезда самые глухие уголки леса. Вот почему и обрадовался я, встретив вдруг на скале свою любимую птичку.
С тех пор вверх, на скалу, стал я ходить чуть ли не каждый день и чуть ли не каждый день встречал у небольших выбоинок-колодцев с дождевой водой и снегирей-самочек в сереньких передничках, и красногрудых красавцев снегирей-самцов.
Здесь, у вершины скалы, среди невысоких кряжистых сосен и хмурых елей, обступивших скалу, и расположилось, считал я, самое настоящее снегириное царство, царство тихое, незаметное в летнее время. И всякий раз, поднимаясь на скалу, я прислушивался и присматривался, ожидая, что и на этот раз откроется для меня еще какая-нибудь тайна негромкого и неторопливого снегириного царства.
Снегири оставались около своей скалы и своих колодцев-выбоинок лишь до первых осенних холодов. И стоило в преддверии близкой осени загореться по рябинам первым красным ягодам, как скрытные до этого птицы выбирались из своей снегириной глуши и спускались вниз со скалы к рябинам.
Ягод на рябинах в ту осень уродилось не так уж много. Да еще к рябинам нагрянули тут же несметные стаи дроздов-рябинников. И скоро ягод совсем не осталось, и снегири вслед за дроздами покинули наши места.
А затем выпал снег, засыпал узкую тропку среди камней, ведущую к вершине скалы, и до весны забыл я про тайное снегириное царство, так и не открывшее мне прошлым летом всех своих тайн.
Весна уже подходила к нашему лесу. Уже привелось мне услышать и первую песенку-трель крапивника, и первый посвист-призыв синички-московки, заметившей с еловой вершины приближавшуюся весну. Близок был теплый апрель, близки были быстрые ручьи, широкие проталины по полям и первые грачи, вернувшиеся домой. А там за грачами и первые скворцы возле своих прошлогодних скворечников. Прибудут скворцы, отдохнут, подкормятся с дороги день, другой, третий, и услышишь ты наконец первую весеннюю песню скворца-путешественника.
Но до песни скворца привелось мне послушать в ранневесеннем лесу еще одну чудесную весеннюю песню. И подарил мне эту песню снегирь, вернувшийся домой из своего зимнего путешествия-кочевки...
"Какая уж там у снегиря особая песня!" - скажет любой, кто держал у себя дома эту доверчивую и даже чуть флегматичную птичку. Да и песни-то настоящей, мелодичной у снегиря нет - состоит эта снегириная песня лишь из тихих скрипучих звуков. "Скри-кри-ри, скри-кри-ри", - выводит себе под нос снегирь, прознавший о близкой весне. Но разве услышишь такое тихое скрипучее верещание среди неумолчного хора пернатых певцов, явившихся в весенний лес!
Правда, есть у снегиря еще и негромкий посвист-призыв: "фью-фью, фью-фью". Так перекликаются друг с другом эти птички. Посвист-призыв снегиря вроде бы и заметней, слышней, но и его не разобрать ни за что за птичьим хором.
Так и думал я до тех пор, пока в самом конце февраля не навестил ту самую скалу, где летом жило своей тихой скрытной жизнью снегириное царство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55