Чего стоил хотя бы сменный штамм бактерий, живущих в крови заданное количество времени и разлагающих любой внешний препарат. Устойчивость его агентуры все время повышалась, сила организации росла с каждым днем. Ивс реально контролировал почти всех, кто по должности обязан был контролировать его. Проект «Счастье народов» выходил на финишную прямую, сплетая ручейки отдельных исследований в бешеный, ревущий поток, которому не сможет противостоять никакая защита. До начала боевых операций отсчет шел уже на месяцы; спешно достраивалась последняя из необходимых гильбростанций — в Мельбурне.
Все получалось прекрасно. Почему же так тошно было на душе? Он знал, он хорошо знал ответ и на этот вопрос. Он выиграл везде, кроме личного счастья. С женщиной, с той единственной женщиной, которая была ему дорога. Ивс проиграл.
Непоправимо, бесповоротно.
Ни в коем случае нельзя было ее допрашивать.
Нельзя.
Ни теория вероятностей, ни особые положения устава СД, ни эта проклятая засада у нее на квартире, ничто не могло служить оправданием. Он не поверил ей до конца.
Он настоял, пусть вежливо, пусть с извинениями, пусть только на детекторе лжи. Он выяснил истину, но навсегда потерял Надежду. Ее теперь можно вернуть только в виде манекена.
Она была ни при чем.
Ивс погасил в пепельнице окурок и тут же зажег новую сигарету. Последнее время он стал много курить. Только хороший табак, недоступный большинству его офицеров, но — слишком много. Так можно угробить здоровье.
Плевать. Она была ни при чем, и теперь ее нет. И никого не осталось, к кому он, Ивс Вагнер, названный так фанатичными родителями в честь великого вождя, мог бы прислониться. А то, что у него вообще нет семьи, уже начинает мешать карьере. Только воспоминания, только листья и кровь, свернувшаяся в пробирках, отравленная кровь, отслоившиеся ткани, ногти и сердце, бьющееся в виски.
Не вспоминать. Когда-нибудь он сломается на этом. Может сломаться, а этого нельзя допустить. Ему —нужно тепло, живое тепло женщины. Семья, может быть, даже дети.
Белкина? Все остальные куклы, дуры, уродины или стервы. В различных комбинациях. Если Белкина? Поманить эту девочку; по крайней мере, ей будет хорошо. Она столько ждет, ни на что не надеясь и ни на что не претендуя. Какой компромат на Семенова собрала, как изящно сработала. Профессионально. Использовала и служебное положение, и разработки лаборатории, и аресты, и откровенный шантаж. Когда ее автомобиль летел с плотины в Днепр, эффектно, рассказывали, летел, кувыркаясь все тридцать метров, она должна была сидеть в кабине. Белкину спасла случайность. Хлипкое заграждение, ремонтные работы, направленный взрыв. Классический террористический акт; все потом списали на поляков. Но это были не поляки. Это был генерал Семенов, это в его ведомство Ивс послал девчонку собирать материал. Она все сделала как надо, она сделала бы и больше, она работала так, что ее пытались физически убрать. А он? Объявил ей благодарность и повесил на шеврон очередную свастику.
Значок, побрякушку. Ей было нужно совсем другое.
Пожалуй, следует изменить собственным правилам и переспать с Белкиной. Лучше иметь нормальную любовницу, пусть даже на работе, чем путаться со шлюхами или слушать за спиной пикантный шепоток о «мужской дружбе». Любовница— слабость, но он уже высоко, нельзя быть на таком посту и вообще не иметь слабостей. Что-то надо дать, какую-то косточку, выделить противнику хотя бы мелкий козырь. А там посмотрим. Стоит ли на ней жениться, и чего стоит она сама. Белкина.
Решено. Надо сходиться с Белкиной. В данной ситуации это будет безвредно, приятно и, возможно, полезно в будущем. О Наде придется забыть.
Надя сказала, что он чудовище. Может быть…
Дима и Женька шли очень медленно, не спеша. Усталость, исподволь копившаяся все эти недели перехода, все-таки давала себя знать. Сейчас никто не видел, КАК они идут. Некому было смотреть, некому было бросить на привале шутливое «железные дровосеки». И даже без груза их походка сразу изменилась— чуть приволакивались ноги, чуть медленнее стали движения, проступила хромота. Без зрителей не имело смысла держать себя в кулаке, можно было идти так, как тебе удобно — и стало видно, что эти двое тоже вымотались и очень устали.
Друг перед другом они не выставлялись никогда.
Они дружили более десяти лет. Вместе учились, вместе гуляли, дрались и спорили. Они очень хорошо знали друг друга там, в прошлой жизни, и не было во всей группе для Женьки ближе и надежнее человека, чем Демьян. Димка мог обкуриться, мог напиться как две свиньи, но Димка оставался Димкой— худым, жилистым, наглым и веселым. Гера был таким же надежным и верным парнем, но Гера был много слабее физически. Игорь был сильнее всех в группе, выше ростом и шире в плечах, но у Игоря не было внутри стального стержня. И Женька знал, хотя они никогда друг другу этого не говорили — Димке так же надежно, когда в драке за его спиной стоит именно он.
Именно он.
Это то, что не нуждается в словах или клятвах. У них просто не возникало проблем. Они никогда не спорили даже из-за девчонок, они их «честно делили». Впрочем, до поры до времени, пока в Женькиной жизни не появилась Юля, но и тогда Демьян, ехидно ухмыльнувшись, уступая, отошел. И Женька знал, что не будет ревновать или что-то там думать в отношении Юльки и Димки в любой, совершенно любой ситуации — они могли бы месяц жить вдвоем в одной палатке, и ничего бы между ними не случилось. Потому что это был Демьян. И Юлька. Это было так же немыслимо, как украсть у друга хлеб.
Наедине он уже не мог Димке приказывать. Единоначалие осталось там, во временном лагере, у костра и шалашей, где остальные будут ждать их столько, сколько нужно. В подчинение Димка вроде как играл все эти месяцы, безупречно выполняя распоряжения со своей неизменной ехидной ухмылкой. Работал на публику, на Женькин авторитет. Сейчас, в паре, они снова были равными.
Они шли медленно и молча, рано разбили привал, поели горячего и улеглись безо всякого дежурства. Выспаться следовало от души, чем они и занялись, безмятежно завалившись по разные стороны костра и соединив на ночь две большие тлеющие головни.
Ближе к поселку стал полнее ощущаться химический удар. На ветках сосен — и только сосен, появились своеобразные «окислы», характерная смолистая накипь, проступавшая пузырьками прямо сквозь кору. Хвоинки изгибались, секлись на концах, как больные волосы — очень плохой признак. По этой же коре сновали мутно-белесые муравьи. Укус таких мутированных тварей почти всегда перерождался в неопасный, но болезненный нарыв, получалось что-то вроде чирья. Совершенно исчезли летающие насекомые. Здесь не стоило находиться слишком долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Все получалось прекрасно. Почему же так тошно было на душе? Он знал, он хорошо знал ответ и на этот вопрос. Он выиграл везде, кроме личного счастья. С женщиной, с той единственной женщиной, которая была ему дорога. Ивс проиграл.
Непоправимо, бесповоротно.
Ни в коем случае нельзя было ее допрашивать.
Нельзя.
Ни теория вероятностей, ни особые положения устава СД, ни эта проклятая засада у нее на квартире, ничто не могло служить оправданием. Он не поверил ей до конца.
Он настоял, пусть вежливо, пусть с извинениями, пусть только на детекторе лжи. Он выяснил истину, но навсегда потерял Надежду. Ее теперь можно вернуть только в виде манекена.
Она была ни при чем.
Ивс погасил в пепельнице окурок и тут же зажег новую сигарету. Последнее время он стал много курить. Только хороший табак, недоступный большинству его офицеров, но — слишком много. Так можно угробить здоровье.
Плевать. Она была ни при чем, и теперь ее нет. И никого не осталось, к кому он, Ивс Вагнер, названный так фанатичными родителями в честь великого вождя, мог бы прислониться. А то, что у него вообще нет семьи, уже начинает мешать карьере. Только воспоминания, только листья и кровь, свернувшаяся в пробирках, отравленная кровь, отслоившиеся ткани, ногти и сердце, бьющееся в виски.
Не вспоминать. Когда-нибудь он сломается на этом. Может сломаться, а этого нельзя допустить. Ему —нужно тепло, живое тепло женщины. Семья, может быть, даже дети.
Белкина? Все остальные куклы, дуры, уродины или стервы. В различных комбинациях. Если Белкина? Поманить эту девочку; по крайней мере, ей будет хорошо. Она столько ждет, ни на что не надеясь и ни на что не претендуя. Какой компромат на Семенова собрала, как изящно сработала. Профессионально. Использовала и служебное положение, и разработки лаборатории, и аресты, и откровенный шантаж. Когда ее автомобиль летел с плотины в Днепр, эффектно, рассказывали, летел, кувыркаясь все тридцать метров, она должна была сидеть в кабине. Белкину спасла случайность. Хлипкое заграждение, ремонтные работы, направленный взрыв. Классический террористический акт; все потом списали на поляков. Но это были не поляки. Это был генерал Семенов, это в его ведомство Ивс послал девчонку собирать материал. Она все сделала как надо, она сделала бы и больше, она работала так, что ее пытались физически убрать. А он? Объявил ей благодарность и повесил на шеврон очередную свастику.
Значок, побрякушку. Ей было нужно совсем другое.
Пожалуй, следует изменить собственным правилам и переспать с Белкиной. Лучше иметь нормальную любовницу, пусть даже на работе, чем путаться со шлюхами или слушать за спиной пикантный шепоток о «мужской дружбе». Любовница— слабость, но он уже высоко, нельзя быть на таком посту и вообще не иметь слабостей. Что-то надо дать, какую-то косточку, выделить противнику хотя бы мелкий козырь. А там посмотрим. Стоит ли на ней жениться, и чего стоит она сама. Белкина.
Решено. Надо сходиться с Белкиной. В данной ситуации это будет безвредно, приятно и, возможно, полезно в будущем. О Наде придется забыть.
Надя сказала, что он чудовище. Может быть…
Дима и Женька шли очень медленно, не спеша. Усталость, исподволь копившаяся все эти недели перехода, все-таки давала себя знать. Сейчас никто не видел, КАК они идут. Некому было смотреть, некому было бросить на привале шутливое «железные дровосеки». И даже без груза их походка сразу изменилась— чуть приволакивались ноги, чуть медленнее стали движения, проступила хромота. Без зрителей не имело смысла держать себя в кулаке, можно было идти так, как тебе удобно — и стало видно, что эти двое тоже вымотались и очень устали.
Друг перед другом они не выставлялись никогда.
Они дружили более десяти лет. Вместе учились, вместе гуляли, дрались и спорили. Они очень хорошо знали друг друга там, в прошлой жизни, и не было во всей группе для Женьки ближе и надежнее человека, чем Демьян. Димка мог обкуриться, мог напиться как две свиньи, но Димка оставался Димкой— худым, жилистым, наглым и веселым. Гера был таким же надежным и верным парнем, но Гера был много слабее физически. Игорь был сильнее всех в группе, выше ростом и шире в плечах, но у Игоря не было внутри стального стержня. И Женька знал, хотя они никогда друг другу этого не говорили — Димке так же надежно, когда в драке за его спиной стоит именно он.
Именно он.
Это то, что не нуждается в словах или клятвах. У них просто не возникало проблем. Они никогда не спорили даже из-за девчонок, они их «честно делили». Впрочем, до поры до времени, пока в Женькиной жизни не появилась Юля, но и тогда Демьян, ехидно ухмыльнувшись, уступая, отошел. И Женька знал, что не будет ревновать или что-то там думать в отношении Юльки и Димки в любой, совершенно любой ситуации — они могли бы месяц жить вдвоем в одной палатке, и ничего бы между ними не случилось. Потому что это был Демьян. И Юлька. Это было так же немыслимо, как украсть у друга хлеб.
Наедине он уже не мог Димке приказывать. Единоначалие осталось там, во временном лагере, у костра и шалашей, где остальные будут ждать их столько, сколько нужно. В подчинение Димка вроде как играл все эти месяцы, безупречно выполняя распоряжения со своей неизменной ехидной ухмылкой. Работал на публику, на Женькин авторитет. Сейчас, в паре, они снова были равными.
Они шли медленно и молча, рано разбили привал, поели горячего и улеглись безо всякого дежурства. Выспаться следовало от души, чем они и занялись, безмятежно завалившись по разные стороны костра и соединив на ночь две большие тлеющие головни.
Ближе к поселку стал полнее ощущаться химический удар. На ветках сосен — и только сосен, появились своеобразные «окислы», характерная смолистая накипь, проступавшая пузырьками прямо сквозь кору. Хвоинки изгибались, секлись на концах, как больные волосы — очень плохой признак. По этой же коре сновали мутно-белесые муравьи. Укус таких мутированных тварей почти всегда перерождался в неопасный, но болезненный нарыв, получалось что-то вроде чирья. Совершенно исчезли летающие насекомые. Здесь не стоило находиться слишком долго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118