— Вы слышите?
— Наверно, она испытала наслаждение, — отвечаю я.
И тут же все меняется. Лес Гайст угрюмеет. Если этот хмырь меня не знает, то его ждет немало сюрпризов.
— Я явственно слышал небесные хоры, — обеспокоенно произносит Флориан.
— Не думаю, что это то, о чем вы подумали, — заметил я.
— Я ни о чем не подумал, — напыщенно парирует Флориан.
— А я вот уверен, что угадал ваши мысли, — строго промолвил я.
— Ничего такого я не думал, — взвился Флориан. — Это возмутительно. Я не могу себе позволить подобных мыслей. Кощунство для меня запретно.
— Это отвратительно, — бросаю я. — Вам должно быть стыдно. Можно услышать небесные хоры, но не воображать при этом, будто это означает, что там, наверху, избавились от импотенции и что Господь снизошел к страданиям Лили и…
Тут он вообще, фигурально выражаясь, выскочил из штанов. Лицо у него перекосилось. Если хотите узнать, чего боится смерть, так это проявления неуважения к собственному начальству. Да он просто-напросто лакей, этот Флориан.
— Я запрещаю, — завизжал он голосом кастрата, — запрещаю вмешивать Бога в то, что здесь происходит!
— А я и не знал, что вы суеверны, — проговорил я как можно ласковей.
Его буквально парализовало. На лбу выступили крупные капли пота, и от самой мысли, что это воплощение сухости способно выделять росу, мне стало чуть теплей на сердце. Он попытался что-то сказать, но из его глотки выскочили только непережеванные кусочки чесночной колбасы.
И в этот миг произошло нечто куда более поразительное. Миленькие желтые бабочки подлетели к Флориану, стали порхать вокруг его головы и… ничего не произошло. Бабочки все так же порхали у него под носом.
— Господи! — взвыл Флориан. — Я бессилен. Я попытался успокоить его:
— Да что вы, пустяки, вы просто разволновались. Вы не привыкли к этому. Постарайтесь сосредоточиться.
Он сосредоточился. Напряженным взором вперился в бабочек. Но нет, с ними ничего не случилось, они по-прежнему машут крылышками как ни в чем не бывало.
— Я опозорен! — простонал Флориан.
— Да что вы, нет. Просто небольшая осечка. Такое случается даже с самыми лучшими. Переутомление. Бессонница. Сказались все ночи, что вы провели у изголовья больных…
Я уж и впрямь поверил, что Флориан вышел из строя. Из его утробы вырывается неподдельный вопль отчаяния:
— Осечка! У меня ничего не получается!
Я понюхал маргаритку:
— Не перенапрягайтесь. Расслабьтесь.
Он бросил на меня смертоубийственный взгляд:
— Я расслабился!
— Подумайте о чем-нибудь другом… Кстати, скажите, а как все это было с Гарсиа Лоркой?
— С кем? А, с Лоркой… Ну, если бы нельзя было расстрелять на рассвете поэта, то поэзия давно бы уже перестала существовать! Мне… мне нехорошо…
— Вы, надеюсь, не собираетесь умирать? Однако он полностью лишился чувства юмора.
— Очень смешно, — процедил он сквозь зубы.
— Попробуйте еще разок… Смотрите, вон там муха…
Будь у него силы, он испепелил бы меня взглядом.
— Какого черта вы лезете ко мне с мухой! Что мне с ней делать?
— Не знаю, — тактично ответил я. Но он уже до такой степени потерял голову, что готов на все.
— Ладно, попробуем с мухой. Где она? Я должен увериться в себе.
То была синяя мушка, она трудолюбиво жужжала над диким маком. Флориан подкрался к ней.
— Красивая, — пробормотал он.
Мушка зажужжала, Флориан кинулся на нее, но она уже отлетела. Пожужжала тут, пожужжала там, приманивая, прямо тебе крохотная динамистка из мира животных. Наконец она опустилась на травинку, и Флориан склонился над ней. Настало мгновение достаточно выразительного молчания. Поэты называют это моментом истины.
— Готова, — буркнул Флориан. — Все-таки я поимел ее. Уф-ф!
И тут мушка взлетела.
Я сочувственно цокнул языком.
— Не повезло, — говорю я.
Флориан рухнул на скалу. Он потрясен до такой степени, что его лицо почти порозовело.
— Этого не может быть, — выдавил он охрипшим голосом. — Я утратил свои способности! У меня ничего не получается! Я не способен… Даже муху… И это я, который Цезаря и Робеспьера…
— Очень многие рекомендуют маточкино молочко. Говорят, помогает, — советую я. Я думал, он задохнется.
— Ах, так мы еще остроумничаем! Теперь все позволено, да? Только потому, что у меня… случайная неудача? А извольте ответить, кому вы обязаны Верденом? И кому Сталинградом? Я, я устраивал войны!
— Способ не хуже любого другого, чтобы убедить себя в собственной мужественности, — заметил я.
Да, теперь я чувствую себя куда как лучше. Редко случается, чтобы диббук испытывал симпатию к тому, в кого он вселился, но этот хмырь явно молодец. На сей раз я наткнулся на истинного врага установившегося порядка, природы вещей и природы как таковой.
Не говоря уже о том, что он обладает гигантским хуцпе. Надо иметь потрясающую наглость, чтобы даже возмечтать о том, чтобы сделать смерть бессильной. Это поистине покушение на законы природы. Впервые за свою карьеру диббука я обитаю внутри настоящего циника. Он ни перед чем не останавливается.
И тем не менее я подумал, может, мне стоит помочь Флориану выбраться из этой неприятности. Ведь если не будет смерти, люди придумают что-нибудь совсем уж отвратительное. Что там ни говори, но Флориан немножко ограничивает их возможности. И еще я подумал о Лили. Нельзя же оставлять ее без Разрешения, без всякой надежды. Вечность, это, конечно, прекрасно, но я не до конца убежден, что тут есть чему радоваться.
— Послушайте, — обратился я к Флориану, — есть тут один извращенный поганец, ниспровергатель, который всех запугивает и пытается избавиться от вас, от меня, от Лили, от целого света…
Но он меня не слушал. Он в ужасе. Глаза у него стали круглые и такие глупые, глупей, чем у коровы. Он судорожно ощупывал себя.
— Что такое? В чем дело? — бормотал он. — Я слышу подозрительный стук… тут, слева… Что-то стучит… бьется…
— Сердце, — тоже изрядно перепугавшись, объяснил я.
— Что?
— Вам подсунули сердце.
Да, такого я не пожелал бы своим лучшим друзьям.
Дошло до него не сразу.
— Слушайте, старина, — начал я, — кто-то с вами сыграл скверную шутку. Всучил вам сердце. Не хочу вас пугать, но, думаю, все это страшно серьезно. Вы теперь стали живым.
Он взвыл, я, можете мне поверить, никогда ничего подобного не слышал, хотя опыт у меня, какого никому не пожелаешь.
— Помогите! — прошептал он голосом умирающего.
Это называется рождение.
— Я могу позвать врача, вы не против?
— Нет, нет, знаю я их… Сделать со мной такое! Я не желаю быть живым, я слишком люблю жизнь! Вдруг он вскочил на ноги:
— Живой! Я — живой! Это ужасно, я не хочу этого видеть! Завяжите мне глаза!
И в тот самый момент, когда я вовсю радовался шутке, которую неизвестный учудил с Флорианом, я вдруг начал понимать, куда он клонит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Наверно, она испытала наслаждение, — отвечаю я.
И тут же все меняется. Лес Гайст угрюмеет. Если этот хмырь меня не знает, то его ждет немало сюрпризов.
— Я явственно слышал небесные хоры, — обеспокоенно произносит Флориан.
— Не думаю, что это то, о чем вы подумали, — заметил я.
— Я ни о чем не подумал, — напыщенно парирует Флориан.
— А я вот уверен, что угадал ваши мысли, — строго промолвил я.
— Ничего такого я не думал, — взвился Флориан. — Это возмутительно. Я не могу себе позволить подобных мыслей. Кощунство для меня запретно.
— Это отвратительно, — бросаю я. — Вам должно быть стыдно. Можно услышать небесные хоры, но не воображать при этом, будто это означает, что там, наверху, избавились от импотенции и что Господь снизошел к страданиям Лили и…
Тут он вообще, фигурально выражаясь, выскочил из штанов. Лицо у него перекосилось. Если хотите узнать, чего боится смерть, так это проявления неуважения к собственному начальству. Да он просто-напросто лакей, этот Флориан.
— Я запрещаю, — завизжал он голосом кастрата, — запрещаю вмешивать Бога в то, что здесь происходит!
— А я и не знал, что вы суеверны, — проговорил я как можно ласковей.
Его буквально парализовало. На лбу выступили крупные капли пота, и от самой мысли, что это воплощение сухости способно выделять росу, мне стало чуть теплей на сердце. Он попытался что-то сказать, но из его глотки выскочили только непережеванные кусочки чесночной колбасы.
И в этот миг произошло нечто куда более поразительное. Миленькие желтые бабочки подлетели к Флориану, стали порхать вокруг его головы и… ничего не произошло. Бабочки все так же порхали у него под носом.
— Господи! — взвыл Флориан. — Я бессилен. Я попытался успокоить его:
— Да что вы, пустяки, вы просто разволновались. Вы не привыкли к этому. Постарайтесь сосредоточиться.
Он сосредоточился. Напряженным взором вперился в бабочек. Но нет, с ними ничего не случилось, они по-прежнему машут крылышками как ни в чем не бывало.
— Я опозорен! — простонал Флориан.
— Да что вы, нет. Просто небольшая осечка. Такое случается даже с самыми лучшими. Переутомление. Бессонница. Сказались все ночи, что вы провели у изголовья больных…
Я уж и впрямь поверил, что Флориан вышел из строя. Из его утробы вырывается неподдельный вопль отчаяния:
— Осечка! У меня ничего не получается!
Я понюхал маргаритку:
— Не перенапрягайтесь. Расслабьтесь.
Он бросил на меня смертоубийственный взгляд:
— Я расслабился!
— Подумайте о чем-нибудь другом… Кстати, скажите, а как все это было с Гарсиа Лоркой?
— С кем? А, с Лоркой… Ну, если бы нельзя было расстрелять на рассвете поэта, то поэзия давно бы уже перестала существовать! Мне… мне нехорошо…
— Вы, надеюсь, не собираетесь умирать? Однако он полностью лишился чувства юмора.
— Очень смешно, — процедил он сквозь зубы.
— Попробуйте еще разок… Смотрите, вон там муха…
Будь у него силы, он испепелил бы меня взглядом.
— Какого черта вы лезете ко мне с мухой! Что мне с ней делать?
— Не знаю, — тактично ответил я. Но он уже до такой степени потерял голову, что готов на все.
— Ладно, попробуем с мухой. Где она? Я должен увериться в себе.
То была синяя мушка, она трудолюбиво жужжала над диким маком. Флориан подкрался к ней.
— Красивая, — пробормотал он.
Мушка зажужжала, Флориан кинулся на нее, но она уже отлетела. Пожужжала тут, пожужжала там, приманивая, прямо тебе крохотная динамистка из мира животных. Наконец она опустилась на травинку, и Флориан склонился над ней. Настало мгновение достаточно выразительного молчания. Поэты называют это моментом истины.
— Готова, — буркнул Флориан. — Все-таки я поимел ее. Уф-ф!
И тут мушка взлетела.
Я сочувственно цокнул языком.
— Не повезло, — говорю я.
Флориан рухнул на скалу. Он потрясен до такой степени, что его лицо почти порозовело.
— Этого не может быть, — выдавил он охрипшим голосом. — Я утратил свои способности! У меня ничего не получается! Я не способен… Даже муху… И это я, который Цезаря и Робеспьера…
— Очень многие рекомендуют маточкино молочко. Говорят, помогает, — советую я. Я думал, он задохнется.
— Ах, так мы еще остроумничаем! Теперь все позволено, да? Только потому, что у меня… случайная неудача? А извольте ответить, кому вы обязаны Верденом? И кому Сталинградом? Я, я устраивал войны!
— Способ не хуже любого другого, чтобы убедить себя в собственной мужественности, — заметил я.
Да, теперь я чувствую себя куда как лучше. Редко случается, чтобы диббук испытывал симпатию к тому, в кого он вселился, но этот хмырь явно молодец. На сей раз я наткнулся на истинного врага установившегося порядка, природы вещей и природы как таковой.
Не говоря уже о том, что он обладает гигантским хуцпе. Надо иметь потрясающую наглость, чтобы даже возмечтать о том, чтобы сделать смерть бессильной. Это поистине покушение на законы природы. Впервые за свою карьеру диббука я обитаю внутри настоящего циника. Он ни перед чем не останавливается.
И тем не менее я подумал, может, мне стоит помочь Флориану выбраться из этой неприятности. Ведь если не будет смерти, люди придумают что-нибудь совсем уж отвратительное. Что там ни говори, но Флориан немножко ограничивает их возможности. И еще я подумал о Лили. Нельзя же оставлять ее без Разрешения, без всякой надежды. Вечность, это, конечно, прекрасно, но я не до конца убежден, что тут есть чему радоваться.
— Послушайте, — обратился я к Флориану, — есть тут один извращенный поганец, ниспровергатель, который всех запугивает и пытается избавиться от вас, от меня, от Лили, от целого света…
Но он меня не слушал. Он в ужасе. Глаза у него стали круглые и такие глупые, глупей, чем у коровы. Он судорожно ощупывал себя.
— Что такое? В чем дело? — бормотал он. — Я слышу подозрительный стук… тут, слева… Что-то стучит… бьется…
— Сердце, — тоже изрядно перепугавшись, объяснил я.
— Что?
— Вам подсунули сердце.
Да, такого я не пожелал бы своим лучшим друзьям.
Дошло до него не сразу.
— Слушайте, старина, — начал я, — кто-то с вами сыграл скверную шутку. Всучил вам сердце. Не хочу вас пугать, но, думаю, все это страшно серьезно. Вы теперь стали живым.
Он взвыл, я, можете мне поверить, никогда ничего подобного не слышал, хотя опыт у меня, какого никому не пожелаешь.
— Помогите! — прошептал он голосом умирающего.
Это называется рождение.
— Я могу позвать врача, вы не против?
— Нет, нет, знаю я их… Сделать со мной такое! Я не желаю быть живым, я слишком люблю жизнь! Вдруг он вскочил на ноги:
— Живой! Я — живой! Это ужасно, я не хочу этого видеть! Завяжите мне глаза!
И в тот самый момент, когда я вовсю радовался шутке, которую неизвестный учудил с Флорианом, я вдруг начал понимать, куда он клонит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62