Тяжелая резная дверь. Улыбчивая служанка из деревенских препровождает в гостиную. Он невесомо коснулся губами руки графини, точно по правилам, да и по своему разумению тоже. Графиня закинула ногу на ногу. Самая интересная часть у них утолщается выше колена. Сэмюэль С стоял столбом, не знал, что делать, может, подскажут. Как в детстве, в гостях у друга, когда все сели за стол, поели супа, он вытер рот и вставать, а его спрашивают: «Ты куда», — и Сэмюэль С сказал, оглядевшись: «Домой, конечно. А что, дадут еще».
— Вы удивляетесь, зачем я вас позвала, герр С.
— Нет.
— Наверняка удивляетесь, в столь неурочный час.
— Вру — удивляюсь.
— Вы мне нравитесь.
— Опаньки.
— Что значит «опаньки».
— Вообще-то, графиня, это вопрос сложный, тем более в нашем мире. Где говорят одно, думают другое, короче, от таких признаний я начинаю нервничать.
— Перейду к делу. Я хотела бы назначить вам содержание. Пожизненное.
— Ни фига себе, сказал я себе.
— Я ожидала немного другого ответа.
— Дык, Господи.
— Что же, это и все.
— Весь мой прошлый опыт, графиня, показывает, что я всегда говорю не то. Особенно в ответ на что-нибудь такое, что сам хотел услышать.
— Но при условии.
— Уй-ё.
— Герр С, я не шучу.
— Ну так сейчас начнете.
— Не совсем понимаю.
— Вы меня покупаете. Чтобы, когда накатит тоска-кручина, пнуть в зубы.
— Я вижу, герр С, вам нравится отгрызать куски мяса от руки, которая вас кормит. Наверно, это ваш способ спасаться от голодной смерти.
— Как вам угодно, графиня, но я был бы полным идиотом, если бы не сознавал, что глумление над чужим несчастьем — одно из главных блюд пиршества духа в этом городе.
— Считаете мое предложение глумлением.
— Нет, только условия, которое заставят меня его отвергнуть.
— Понятно. Но откуда вы знаете, вы же их еще не слышали.
— Я знаю человеческую природу. У некоторых есть масса воздушных змеев, для каждого ветра. А у меня только один змей, и он летает при определенном ветре. Короче, не играйте в теннис моим сердцем, нет, хуже, моим бумажником, который, кстати, почти пуст.
— А вы неблагодарный.
— Возможно.
— Да и слабак притом.
— Может, и так. Но я не продаюсь. Хотя от чашки кофе на дорожку не отказался бы. Кстати, что за условия.
Как спускался на улицу, как мерил шагами брусчатку Бальгассе, Сэмюэль С едва помнит. Выложился так, будто, попав в эпоху кембрийского оледенения, пытался еще этак картинно курить. Взгромоздив ноги на Северный полюс и дым вокруг луны завивая колечками. Тут и душа ушибется, и тело тоже. На длинном пути неудач. Начавшемся еще со школы, когда влюбленно разглядывал профиль соученицы. Сидевшей по диагонали через класс. После уроков незаметно провожал ее домой, выяснил адрес, кем работает отец, сколько платит за электричество, и нашел в сумме загадочную красоту. Потом чуть не застукали, когда подглядывал в окно, что они там едят. Если в гости к ним приезжали родственники, вызнавал по номерам автомобилей, кто они и чем занимаются, а как-то раз потратил целую субботу, отслеживая какого-то из ее дядьев, причем пришлось проехать сорок миль на автобусе до соседнего городка, где тот всего лишь поливал перед домом лужайку. Потом, когда после года изысканий знал о ней все, сказал ей привет, а ее взгляд прошел сквозь, будто я чисто вымытое стекло.
Вот знакомый киоск. Остановиться у дыры в стена и заглянуть в жабьи глаза киоскерши:
— Цванциг «Лаки страйк», битте [3].
Расплатиться двадцатишиллинговой бумажкой. Протянуть руку за сигаретами и горстью мелочи. Молниеносным взглядом пересчитав медь. Семидесяти пяти грошей не хватает. Еще один взгляд в дыру:
— Вы меня обсчитали. Но если вам это в радость.
Сэмюэль С пожал плечами, сказал гутен таг [4] и, склонив голову, отправился петлять извилистыми средневековыми улочками. Весьма взволнованный решением отклонить пожизненное содержание. Нравственность вышибает табурет, и петля пережимает шею. Утром, готовясь к выходу, протянул руки и растопырил пальцы, те были недвижны, как изо льда. Надел носки того же цвета, что и галстук, навел седельной смазкой блеск на ботинки и, по-военному чеканя шаг, выступил в залитый светом кошмар. Абстрактная алгебраическая абракадабра: В — вожделение, Д — денежный доход, помноженный на ряд зависимых переменных: С — смех, У — ужас, и все равняется П, то есть пролетел.
Сэмюэль С пересек Зингерштрассе, завернул за угол и в прохладный тенистый проулок. Иногда, чтобы оставаться в живых, достаточно оставлять след в памяти знакомых. Для графини — жадный неблагодарный грубиян. Затаившийся в Вене, на великом перекрестке кровей. Как следует смешанных. И ни одной ирландской. Хоть мелкими глоточками цеди, пока не покажутся сердца Габсбургов [5]. Но раз свое работает без сбоев, надо снова расправить плечи и двигаться дальше. А то еще разрыдаешься. О гречишных блинах в кленовом сиропе, о беконе и масле. Об осеннем утре, безоблачном синем небе, листьях каштана на газоне, свернувшихся в трубочку и хранящих безмолвный пахучий воздух. Давних-давних времен.
Стена. В стене проем под выцветшей старомодной вывеской. Сэмюэль С туда сворачивает, он словно маленький передвижной мирок — с канализацией, городами в почках, лесами в легких, озерами в печени. Вдруг уже пришло его время — щеголять в белых тапочках и пиджаке с завязочками сзади. Нельзя недооценивать бренность бытия. А женщина должна вбирать каждый выплеск того, что дает мужчина. Графиня хотела всучить свою старость, сдобрив ее еженедельным гонораром. А я чересчур ку-ку, чтобы согласиться. Ну что ж, на чашку кофе с рогаликом у меня еще хватит.
Присесть в полутемном кафе. Сложив руки вокруг чашки с блюдцем. Втянуть длинным печальным носом пары черной кофейной круговерти. Отломить от рогалика и прожевать. В ожидании августа, который начнется завтра. Вот ведь, теперь ностальгия замучила. А две девицы за соседним столиком спрашивают на ломаном немецком, потом сбиваются на английский, показывают на его кофе и рогалик-кипфель и говорят, что хотят то же самое. Сэмюэль С лихо выдает тираду на своем венском, разъяснив озадаченному официанту, что они хотят. Шатенка, повернувшись к нему, сказала:
— Вы, должно быть, говорите по-английски.
— А как же.
— Спасибо, что помогли.
— Всегда пожалуйста.
Сэмюэль С не спускал глаз с ее загорелых чистых рук — ногти обкусаны, но на пальце золотое колечко с жемчужиной и бирюзинками. Свежий, сочный аромат изящного загорелого тела. А подруга-то экая толстуха. В полутьме опять нахлынуло и захватило — это же целый мир, Гарвард, весь антураж, шейкер, пара сапожных колодок, да и часы в жилетном кармане, огромные, как луна. А теперь только мурашки по коже, когда снова слышишь американскую речь и шелестит над чашкой кофе карта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14