Мне было шестнадцать, когда я очень подружилась с выпускниками Академии Генерального штаба Брагинским, Бойцовым, Урицким, Петровским.
Леонид — сын Григория Ивановича Петровского, высокий, стройный шатен с большими карими глазами, нравился мне больше других. Мы любили сидеть вместе в ложе Большого театра и слушать оперу. Однажды весной мы ходили с ним по Малой Никитской, держась за руку, как гимназистки. Вдруг он мне сказал:
— Послезавтра я поеду на фронт. Давайте поженимся.
Наутро он зашел за мной в Детский отдел и мы пошли в загс — оба смущенные и красные, не глядя друг на друга. На Кузнецком мосту в загсе была большая очередь, и я не могла ждать — надо было отправлять артистов на детский концерт. Мы решили «записаться» на следующий день.
Вечером я только хотела все рассказать маме, как позвонил Леонид и сказал:
— Отец сказал, выпорю, в двадцать один год не женятся.
Было немножко обидно, но «послезавтра» наступило скоро, и он уехал… Как-то на одном из вечеров-концертов в Академии Генерального штаба со сцены объявили: «Леонид Петровский погиб смертью храбрых». Его память почтили вставанием.
А я этому никак не могла поверить и нет-нет звонила по телефону:
— Кремль, квартира Петровских. Что, Леонид не вернулся?
Его мама и сестра даже плакали от моих звонков, а я знала, что он вернется, и… опять звонила. Так и оказалось: его лошадь пришла с его окровавленной одеждой, и решили — убит, а он был ранен, потом поправился и вернулся. Когда приехал в Москву, то пришел к нам с мамой на Пресню, мы были очень рады друг другу, но о женитьбе уже и речи не было после того «выпорю». Став «заслуженными», мы встретились один только раз в фойе Большого театра и признались друг другу: я — в том, что ликую каждый раз, когда на парадах на Красной площади он шагает во главе Пролетарской дивизии, он — в том, что собирает и хранит у своей мамы вырезки из газет, где написано о Детском театре.
Первое серьезное чувство связало меня с Сергеем Розановым. Он был лет на десять меня старше, очень много знал о художественном воспитании, был талантливым педагогом, писателем, режиссером детских празднеств и знатоком эстетических теорий.
Сергей мне во всем помогал, стал моим учителем и по театру и особенно по созданию Опытной школы эстетического воспитания. Она так и называлась «ОШЭВ под руководством Наталии Сац и Сергея Розанова».
В Московский театр для детей Сергей Григорьевич тоже внес много талантливого, умного, хорошего, особенно в методику изучения детского зрителя. Однако, помогая мне познавать многое, мой дорогой «путеводитель» и сам напоминал большую книгу далекой мудрости и этой же книгой мечтал закрыть мое восприятие цветущей жизни и людей, которые не могли не интересовать меня. Поэтому совместная жизнь у нас не получилась, несмотря на то, что родился сын Адриан.
Человек, с которым я глубоко поняла радость любви и семьи, был Николай Васильевич Попов. В первый раз я увидела его в Горфинотделе. Он был там заместителем заведующего. Невысокого роста, пенсне на мягком носу, добрые, живые глаза и обаятельная улыбка. Он должен был экономить деньги и отказывать театрам в ассигнованиях, но его все театральные работники почему-то любили: даже в тех условиях все, что он мог делать хорошего, он делал, хотя совсем не был размазней — наоборот, был умным, деловым.
Как-то он попал на один из районных детских утренников, где я в качестве «тети Наташи» вела программу, и был искренне захвачен тем контактом, полным взаимопониманием, которое всегда возникало у меня, стоящей на сцене, с сотнями ребятишек, сидящих в зале.
Когда должен был пойти спектакль «Пиноккио», Н. В. Попов был председателем Московского городского банка и помог мне «учесть вексель» — без этого постановка наша неминуемо была бы сорвана. Об этом я рассказала уже в главе, посвященной работе А. Д. Дикого над «Пиноккио».
Каждый раз после встречи с Н. В. Поповым кроме помощи получала какой-то заряд веры, что делаю нужное, что не в одиночку преодолеваю трудное, — хороший был у него стиль разговора с людьми, обаяние тепла.
Однажды в Москве была объявлена «неделя помощи школе» и меня назначили председателем организационной комиссии. Я загорелась. У председателя Главвоздухофлота А. А. Знаменского, который раньше был заведующим Московским отделом народного образования, выклянчила аэроплан (конечно, устаревший — другого он бы не дал), в Президиуме Московского Совета — пять ордеров на комнаты в центре города, в Главвинторге — несколько бутылок и один бочонок лучшего вина, у художников — картины и т. д. и т. п. Устроила грандиозную лотерею помощи школе в Доме Союзов, где мы так красиво все расставили и разложили (аэроплан в центре зала!), что лотерея наша стала событием. На всех стендах Москвы висели наши печатные плакаты-заманки: «Вы хотите иметь комнату в центре Москвы? Спешите купить билеты на лотерею помощи школе». «Как Вы передвигаетесь по Москве? На трамвае, на такси? Этот способ передвижения устарел. Лотерея „Недели помощи школе“ поможет Вам выиграть аэроплан».
Много придумали всяких «мероприятий» и кроме лотереи, но главной заботой было найти лучшим школам могучие организации, которые повседневно будут над ними шефствовать.
Вспомнила всех, хоть немного знакомых по прежним моим делам, и в том числе Н. В. Попова. Устремилась к нему. Мосгорбанк принимал шефство над Опытной школой эстетического воспитания. Я была в восторге, когда Попов позвонил заместителю председателя Московского Совета (возглавлявшему все работы по «Неделе») Петру Яковлевичу Волкову и сказал ему об этом.
— И ты туда же? — смеясь ответил ему Волков, очень смутив Попова.
Н. В. Попов стал частым посетителем наших занятий в школе, спектаклей в Московском театре для детей. Он хорошо разбирался в искусстве. Конечно, я очень его уважала, но… однажды совершенно для меня неожиданно оказалось, что мы любим друг друга. Я вышла за него замуж, у нас появилась дочка Роксана — казалось, большего счастья и быть не может.
Слово «банкир» звучит богатством. Но смешно, когда думают, будто председатель советского банка имеет какое-нибудь личное отношение к его капиталам. Он зарабатывал гораздо меньше меня. Попов был горячим и убежденным членом партии. В вопросах коммунистической морали был непримирим. Я его до конца понимала, и с ним всегда было как-то радостно. Попов — обаятельный человек, это говорили все, и так оно и было.
Виделись мы с ним мало — он был весь в своей работе, а я в своей, но знать, что в одиннадцать вечера каждый день есть твои ласковые полчаса, и полное взаимопонимание, и сердечный уют, это ли не прекрасно? К сожалению, вскоре Николая Васильевича назначили торгпредом в Польшу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137