Все в этот день радовало меня: желание Фрелиха, чтобы я посмотрела вновь построенное здание Оперного театра, сделала свои замечания по спектаклям, встретилась с маленькими читателями детской библиотеки, коллективом театра юных «Молодой мир», приняла участие в митинге, посвященном женскому дню Восьмое марта…
— Мы выделим вам персональную машину и шофера, предоставим апартаменты…
Тут Петер неожиданно заплакал.
— Папи! Позвольте Наташе жить у нас. В твоей спальне стоит кровать, на которой я сплю с медведем. Но ведь он может подвинуться, и Наташе хватит места.
Все засмеялись. Потом Пауль Фрелих посмотрел на часы, протянул мне руку.
— Не сердитесь. Мне хочется сблизить вашу деятельность с моим любимым городом. Вы многое знаете и умеете. Я — в прошлом горнорабочий, работал и поваром. Мне кажется, что мы с вами из одного теста.
Я ответила радостно:
— Счастлива, если вы считаете, что я с вами «из одного теста». Наши страны и сердца бьются в такт. Я больше всего буду рада, если смогу здесь быть полезной.
Эти шесть дней в Лейпциге были самыми радостными за все мои последние годы. «Персональный шофер» Андреас искренне полюбил меня, называл «моя Наташа». Он был коммунистом. Много рассказывал об Эрнсте Тельмане, которого я в начале тридцатых годов видела в театре Эрвина Пискатора. Своим сложением, открытым взглядом, волей Пауль Фрелих напоминал Эрнста Тельмана. Андреас бесконечно любил Фрелиха и утверждал, что все относятся к нему так же восторженно.
Мы с Андреасом объехали все достопримечательности города. Сколько домов было отведено или вновь выстроено для рабочих, для детских учреждений! А здание — совсем новое, созданное по последнему слову техники, — здание Лейпцигской оперы! Только теперь я начинала понимать величие Германской Демократической Республики, ее целей, несравнимых с заботой о роскоши кучки богачей.
На спектакль лейпцигского театра «Молодой мир» я пришла вместе с пятилетним Петером Фрелихом.
— Ты еще никогда без меня никуда не ходил, — сказала мама Петеру, расчесывая на косой пробор его русые волосы. — Дай мне слово, что ты не подведешь меня, никуда не отойдешь от тети Наташи…
Петер был очарователен в своем праздничном клетчатом костюме, белой рубашке с галстуком-бабочкой. Он ликующе посмотрел на мать и твердо ответил с забавным саксонским акцентом:
— Йо…
Пришли мы почти за час до начала спектакля. Театр помещается в «белом зале» зоологического сада. Вместе с другими зрителями отправились погулять в сад, покормили веселых мартышек, посмотрели на двух новорожденных тигрят, но Петеру хотелось скорее сесть на свое место в театре: он еще никогда там не был, он не знал даже, куда нужно смотреть! Я объяснила ему, как хлопать. За этими заботами мы и не заметили, как перед закрытым занавесом появилась руководительница педагогической части театра Кристль Гофман и стала рассказывать ребятам о детских театрах Советского Союза. Она сказала, что первым организатором театра для детей в Москве и во всем мире была Наталия Сац, и сегодня, сейчас она сидит в их зале…
Только услышав свою фамилию, я прислушалась. Когда Кристль Гофман протянула мне цветы, я недоуменно встала с места и пошла на сцену. По дороге я сетовала на себя, что, конечно, не подготовилась к этому выступлению и что на мне далеко не новые туфли.
Я обратилась к зрителям на немецком языке, рассказала им о наших ребятах, о советских детских театрах. В зале слышался сдержанный смех. «Странно, — подумала я, — до сих пор немецкие ребята меня хорошо понимали». Хотя я и смутилась, но продолжала говорить, не понимая, в чем дело.
— Ведь мы большие друзья, правда? — сказала я и вдруг услышала около своей правой ноги знакомое: «Йо…»
Повернула голову и, к огромному своему удивлению, увидела Петера. Оказывается, когда я пошла на сцену, он пошел следом за мной, когда я встала посреди сцены, встал и он; малыш даже повторял некоторые мои слова и жесты, и потому в зале звучал этот приглушенный смех. Зато сейчас, когда я в полном недоумении глядела на Петера, смех зрителей вырвался наружу, и я тоже стала смеяться: вот так зрелище — высокая женщина и маленький мальчик ведут что-то вроде «парного конферанса»!
Петер нимало не смутился. Со сцены он шел в ногу со мной.
Спектакль «Сказка о старом трамвае Терезе» нам с Петером очень понравился. Живой, задорный темп у этого спектакля! Пьеса рассказывает, как усилиями ребят — сборщиков металлолома — старый трамвай по прозвищу «Тереза» был превращен в детский трамвай. Современные дети любят не только птиц и зверей — они любят машины, их горячо интересует техника. Маленькая сцена не казалась тесной — так изобретательно режиссер Ганс Дитер Шмидт, художник Винклер и композитор Тифензее решили этот спектакль. Особенно удачно была сделана звуковая партитура большого города.
После спектакля Кристль Гофман пригласила нас в небольшой музей театра, где как «любимый экспонат» лежал… альбом Московского театра для детей, выпущенный на нескольких языках, в том числе и на немецком, в 1934 году. С первой страницы большими глазами на меня глядела… я.
— Откуда у вас это? — повернула я голову к Кристль.
— Это нам подарил Ганс Роденберг, основатель берлинского театра «Дружба». Во времена фашистского ига Роденберг жил в Москве, в эмиграции. Он нам так много рассказывал о вашем театре, о вас…
Помню, как однажды заехала в гости к своей туристической группе в столовую аэродрома. Вся «новая», в сине-голубом костюме, изящной шляпе, с блестящими глазами, с кипой немецких газет с моими
портретами в руках.
После Лейпцига наша туристическая группа направилась в Веймар. Сколько же там интересного, как красив и значителен этот маленький город-музей!
— Подменили ее, что ли? — сказал обо мне руководитель нашей группы, инженер одного из московских заводов.
Да, я стала веселой, общительной, духовно помолодевшей лет на двадцать. Обыкновенное чудо! Снова почувствовала свою нужность людям. И весна в Веймаре была так красива! Памятник Шиллеру и Гете, домик Гете, воспоминания об оперных постановках Вагнера, а главное — домик Листа! Если твоя жизнь неотделима от музыки, входишь сюда с особым чувством благоговения. Даже ноги дрожат на входной лестнице от соприкосновения со ступенями, по которым ходил сам великий Ференц Лист. Наш гид молод, самодоволен и ленив. Его брат «прекрасно устроился» в Западной Германии. Он этим гордится и всячески дает нам понять, что работу с нами воспринимает как наказание. Пока молчу.
Но вот рояль Листа, рояль, на котором он сам играл, творил… Я осторожно подхожу, дотрагиваюсь пальцами до клавиш. Но есть что-то сильнее, чем логика, доводы разума, — я начинаю играть на рояле Листа, и меня захлестывает такое счастье, что играю, как не играла уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108