Аристотель сказал:
— Будем надеятьшя, что какой-нибудь шлучайный пущенный иж пращи камень не вышибет иж Алекшандра можги раньше, чем у него будет шанш покажать, на что он шпошобен. Он одаренный мальчик и может далеко пойти, хотя ешли он жакушит удила, то ш ним не шправитьшя. А теперь, мой дорогой Жандра, вернемшя к вопрошу об атомах, о которых ты нешешь такой явный вждор. Во-первых, ты должен прижнать, что, ешли шущештвует целое, должна шущештвовать и чашть его. А отшюда шледует, что нет неделимых чаштиц...
Тремя днями позже, когда мы все еще бились над проблемой атома, стук копыт прервал нашу беседу. Подъехал Аттал с целым отрядом всадников. Рядом с Атталом скакал высокий смуглый мужчина с длинной седой бородой. Его внешность навела меня на мысль, что он, должно быть, тоже прибыл из моего времени, потому что он был в шапке, куртке и штанах. При одном только виде знакомой одежды сердце мое наполнилось тоской по миру, из которого я прибыл, хотя я ненавидел его, когда жил в нем.
Правда, одежда этого человека была не совсем такой, как в моем мире. Шапка представляла собой цилиндрический войлочный колпак с наушниками. Коричневая куртка длиной до колен была одного цвета со штанами. Поверх куртки был надет линялый желтый жилет, расшитый красными и голубыми цветочками. Весь костюм был старым и поношенным, повсюду виднелись заплаты. Сам он был крупным, костистым, с огромным крючковатым носом, широкими скулами и маленькими глазками под кустистыми нависшими бровями.
Все спешились, и несколько конюхов прошли, собирая поводья, чтобы лошади не разбежались. Солдаты окружили нас и встали, опираясь на копья; круглые бронзовые щиты висели у них за спиной. Копья были обычными шестифутовыми пиками греческих гоплитов, а не сариссами — двенадцати-пятнадцатифутовыми копьями фалангистов.
Аттал сказал:
— Я бы хотел задать твоему гостю еще несколько вопросов по философии, о Аристотель.
— Шпрашивай.
Аттал повернулся, но не ко мне, а к седобородому. Он сказал ему что-то, а тот обратился ко мне на незнакомом языке.
— Не понимаю, — сказал я.
Седобородый снова заговорил, как мне показалось, на другом языке. Несколько раз он обращался ко мне, каждый раз слова его звучали иначе и каждый раз мне приходилось отвечать, что я не понимаю.
— Вот видите, — сказал Аттал, — он делает вид, что не понимает по-персидски, мидийски, армянски и по-арамейски. Он не смог бы проехать через владения Великого Царя, не выучив хотя бы один из этих языков.
— Кто ты, о господин мой? — спросил я седобородого.
Старик горделиво улыбнулся и заговорил по-гречески с гортанным акцентом:
— Я — Артавазд, или Артабаз, как зовут меня греки; когда-то я был правителем Фригии, а сейчас — бедный наемник царя Филиппа.
Старик этот и был знатным персидским беженцем, о котором говорил Аристотель.
— Бьюсь об заклад, он даже не говорит по-индийски, — сказал Аттал.
— Ну конечно, — сказал я и начал по-английски: — «Настало время всем добрым людям прийти на помощь своей партии. Восемьдесят лет тому назад отцы наши заложили...»
— Что ты думаешь об этом? — спросил Аттал у Артавазда.
Перс пожал плечами.
— Я ничего подобного никогда не слыхал. Но Индия — обширная страна, и там говорят на разных языках.
— Я не... — начал я, но Аттал продолжил:
— К какому народу ты бы его отнес?
— Не знаю. Индийцы, которых я видел, немного смуглее, но, насколько я знаю, бывают и светлокожие индийцы.
— Если ты меня выслушаешь, Аттал, я все объясню, — сказал я. — Почти весь мой путь проходил за пределами Персидской державы. Я пересек Бактрию и обогнул с севера Каспийское и Эвксинское моря.
— Ну-ну, что еще расскажешь, — сказал Аттал. — Каждый образованный человек знает, что Каспий — не что иное, как залив, глубоко вдающийся в сушу, открытый на севере в Океан. Поэтому ты не мог объехать его с севера. Так что, пытаясь выпутаться, ты только еще больше погряз во лжи.
— Пошлушай, о Аттал, — возразил Аристотель. — Это вовше не так. Еще Геродот и многие пошле него шчитали, что Кашпий — это внутреннее море...
— Придержи язык, профессор, — сказал Аттал. — Речь идет о государственной безопасности. Что-то с этим мнимым индийцем не так, и я собираюсь выяснить, что именно.
— Нет ничего подожрительного в том, что человек, приехавший иж неижвештной далекой штраны, рашкажывает небылицы о швоем путешештвии.
— Нет, это еще не все. Я узнал, что впервые он появился на вершине дерева на поле, принадлежащем свободному земледельцу Дикту, сыну Писандра. Дикт помнит, что перед тем, как растянуться на земле, он посмотрел на дерево, нет ли там ворон. Если бы Зандра был на дереве, Дикт увидел бы его, потому что листьев еще было мало. А в следующее мгновение раздался хруст веток под тяжестью падающего тела и посох Зандры ударил Дикта по голове. Простой смертный не может свалиться на дерево с неба.
— Может быть, он прилетел иж Индии. Он говорил мне, что у них там ешть чудешные машины, — сказал Аристотель.
— Пусть он попытается сделать пару крыльев, если останется жив, после того как его допросят в Пелле, — сказал Аттал. — А еще лучше — парочку для моего коня, чтобы он смог обогнать Пегаса. А пока... взять его и связать!
Солдаты двинулись на меня. Я не рискнул сдаться из опасения, что они отберут мое ружье и я буду совсем беззащитен. Я рванул края туники, пытаясь вытащить пистолет. Драгоценные секунды ушли на то, чтобы отстегнуть ремешок, но я вытащил ружье раньше, чем кто-либо успел до меня дотронуться.
— Назад, или я ударю на вас молнией! — закричал я, приподнимая ружье.
В моем мире люди, зная, сколь смертоносно это оружие, испугались бы. Но македонцы, которые раньше его никогда не видели, взглянули на него и продолжали приближаться. Аттал был совсем рядом.
Я выстрелил в него, затем повернулся и застрелил солдата, который пытался схватить меня. Выстрел из ружья сопровождается вспышкой света, напоминающей молнию, и оглушительным грохотом, подобным близкому удару грома. Македонцы закричали, а Аттал упал, раненный в бедро.
Я снова повернулся, пытаясь прорваться сквозь кольцо солдат, и в голове моей промелькнула мысль, не попытаться ли мне завладеть лошадью. От сильного удара в бок у меня перехватило дыхание. Один солдат ткнул меня копьем, но пояс смягчил удар. Я выстрелил в него, но промазал второпях.
— Не убивайте его! — завопил Аристотель.
Часть солдат отступила, как будто собираясь бежать, остальные взмахнули копьями. Доли секунды они колебались — то ли боялись меня, то ли их сбил с толку крик Аристотеля. В других условиях они бы пропустили его слова мимо ушей и послушались приказа своего начальника, но Аттал лежал на траве, в изумлении разглядывая дыру в своей ноге.
Один солдат уронил копье и пустился бежать, но тут, искры посыпались у меня из глаз от удара по голове, и я почти без памяти свалился на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— Будем надеятьшя, что какой-нибудь шлучайный пущенный иж пращи камень не вышибет иж Алекшандра можги раньше, чем у него будет шанш покажать, на что он шпошобен. Он одаренный мальчик и может далеко пойти, хотя ешли он жакушит удила, то ш ним не шправитьшя. А теперь, мой дорогой Жандра, вернемшя к вопрошу об атомах, о которых ты нешешь такой явный вждор. Во-первых, ты должен прижнать, что, ешли шущештвует целое, должна шущештвовать и чашть его. А отшюда шледует, что нет неделимых чаштиц...
Тремя днями позже, когда мы все еще бились над проблемой атома, стук копыт прервал нашу беседу. Подъехал Аттал с целым отрядом всадников. Рядом с Атталом скакал высокий смуглый мужчина с длинной седой бородой. Его внешность навела меня на мысль, что он, должно быть, тоже прибыл из моего времени, потому что он был в шапке, куртке и штанах. При одном только виде знакомой одежды сердце мое наполнилось тоской по миру, из которого я прибыл, хотя я ненавидел его, когда жил в нем.
Правда, одежда этого человека была не совсем такой, как в моем мире. Шапка представляла собой цилиндрический войлочный колпак с наушниками. Коричневая куртка длиной до колен была одного цвета со штанами. Поверх куртки был надет линялый желтый жилет, расшитый красными и голубыми цветочками. Весь костюм был старым и поношенным, повсюду виднелись заплаты. Сам он был крупным, костистым, с огромным крючковатым носом, широкими скулами и маленькими глазками под кустистыми нависшими бровями.
Все спешились, и несколько конюхов прошли, собирая поводья, чтобы лошади не разбежались. Солдаты окружили нас и встали, опираясь на копья; круглые бронзовые щиты висели у них за спиной. Копья были обычными шестифутовыми пиками греческих гоплитов, а не сариссами — двенадцати-пятнадцатифутовыми копьями фалангистов.
Аттал сказал:
— Я бы хотел задать твоему гостю еще несколько вопросов по философии, о Аристотель.
— Шпрашивай.
Аттал повернулся, но не ко мне, а к седобородому. Он сказал ему что-то, а тот обратился ко мне на незнакомом языке.
— Не понимаю, — сказал я.
Седобородый снова заговорил, как мне показалось, на другом языке. Несколько раз он обращался ко мне, каждый раз слова его звучали иначе и каждый раз мне приходилось отвечать, что я не понимаю.
— Вот видите, — сказал Аттал, — он делает вид, что не понимает по-персидски, мидийски, армянски и по-арамейски. Он не смог бы проехать через владения Великого Царя, не выучив хотя бы один из этих языков.
— Кто ты, о господин мой? — спросил я седобородого.
Старик горделиво улыбнулся и заговорил по-гречески с гортанным акцентом:
— Я — Артавазд, или Артабаз, как зовут меня греки; когда-то я был правителем Фригии, а сейчас — бедный наемник царя Филиппа.
Старик этот и был знатным персидским беженцем, о котором говорил Аристотель.
— Бьюсь об заклад, он даже не говорит по-индийски, — сказал Аттал.
— Ну конечно, — сказал я и начал по-английски: — «Настало время всем добрым людям прийти на помощь своей партии. Восемьдесят лет тому назад отцы наши заложили...»
— Что ты думаешь об этом? — спросил Аттал у Артавазда.
Перс пожал плечами.
— Я ничего подобного никогда не слыхал. Но Индия — обширная страна, и там говорят на разных языках.
— Я не... — начал я, но Аттал продолжил:
— К какому народу ты бы его отнес?
— Не знаю. Индийцы, которых я видел, немного смуглее, но, насколько я знаю, бывают и светлокожие индийцы.
— Если ты меня выслушаешь, Аттал, я все объясню, — сказал я. — Почти весь мой путь проходил за пределами Персидской державы. Я пересек Бактрию и обогнул с севера Каспийское и Эвксинское моря.
— Ну-ну, что еще расскажешь, — сказал Аттал. — Каждый образованный человек знает, что Каспий — не что иное, как залив, глубоко вдающийся в сушу, открытый на севере в Океан. Поэтому ты не мог объехать его с севера. Так что, пытаясь выпутаться, ты только еще больше погряз во лжи.
— Пошлушай, о Аттал, — возразил Аристотель. — Это вовше не так. Еще Геродот и многие пошле него шчитали, что Кашпий — это внутреннее море...
— Придержи язык, профессор, — сказал Аттал. — Речь идет о государственной безопасности. Что-то с этим мнимым индийцем не так, и я собираюсь выяснить, что именно.
— Нет ничего подожрительного в том, что человек, приехавший иж неижвештной далекой штраны, рашкажывает небылицы о швоем путешештвии.
— Нет, это еще не все. Я узнал, что впервые он появился на вершине дерева на поле, принадлежащем свободному земледельцу Дикту, сыну Писандра. Дикт помнит, что перед тем, как растянуться на земле, он посмотрел на дерево, нет ли там ворон. Если бы Зандра был на дереве, Дикт увидел бы его, потому что листьев еще было мало. А в следующее мгновение раздался хруст веток под тяжестью падающего тела и посох Зандры ударил Дикта по голове. Простой смертный не может свалиться на дерево с неба.
— Может быть, он прилетел иж Индии. Он говорил мне, что у них там ешть чудешные машины, — сказал Аристотель.
— Пусть он попытается сделать пару крыльев, если останется жив, после того как его допросят в Пелле, — сказал Аттал. — А еще лучше — парочку для моего коня, чтобы он смог обогнать Пегаса. А пока... взять его и связать!
Солдаты двинулись на меня. Я не рискнул сдаться из опасения, что они отберут мое ружье и я буду совсем беззащитен. Я рванул края туники, пытаясь вытащить пистолет. Драгоценные секунды ушли на то, чтобы отстегнуть ремешок, но я вытащил ружье раньше, чем кто-либо успел до меня дотронуться.
— Назад, или я ударю на вас молнией! — закричал я, приподнимая ружье.
В моем мире люди, зная, сколь смертоносно это оружие, испугались бы. Но македонцы, которые раньше его никогда не видели, взглянули на него и продолжали приближаться. Аттал был совсем рядом.
Я выстрелил в него, затем повернулся и застрелил солдата, который пытался схватить меня. Выстрел из ружья сопровождается вспышкой света, напоминающей молнию, и оглушительным грохотом, подобным близкому удару грома. Македонцы закричали, а Аттал упал, раненный в бедро.
Я снова повернулся, пытаясь прорваться сквозь кольцо солдат, и в голове моей промелькнула мысль, не попытаться ли мне завладеть лошадью. От сильного удара в бок у меня перехватило дыхание. Один солдат ткнул меня копьем, но пояс смягчил удар. Я выстрелил в него, но промазал второпях.
— Не убивайте его! — завопил Аристотель.
Часть солдат отступила, как будто собираясь бежать, остальные взмахнули копьями. Доли секунды они колебались — то ли боялись меня, то ли их сбил с толку крик Аристотеля. В других условиях они бы пропустили его слова мимо ушей и послушались приказа своего начальника, но Аттал лежал на траве, в изумлении разглядывая дыру в своей ноге.
Один солдат уронил копье и пустился бежать, но тут, искры посыпались у меня из глаз от удара по голове, и я почти без памяти свалился на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12