— Отставить, старший лейтенант… — тоже по уставу остановил его подполковник. Он сосредоточенно перелистывал дело. — Семь лет вкатили… — Федор Васильевич, похожий на огромный гриб, разговаривал сам с собой. — Как себя чувствуешь, десантник?
Вопрос был неожиданным, и Виктор не успел ответить.
— Садись! — начальник зоны, «хозяин», как его величали и зеки, и персонал колонии, указал на стул. — Что ж, лейтенант, рассказывай, как тебя угораздило?
Новиков почувствовал приступ удушья. Все происшедшее, несправедливое, подлое, не до конца осознанное и не забытое, комком подкатило к горлу.
— В деле все указано.
— Я бумажкам не доверяю! — сказал подполковник. Его взгляд не был враждебным. Скорее оценивающе-сочувственным.
Новикова вдруг прорвало. Выговорился человеку, которого видел первый раз и который должен был стеречь его, держать подальше от нормальных людей, а если потребуется, то и отправить на тот свет.
Виктор словно раскручивал кинопленку с третьесортным боевиком, так все там было дико и нелепо.
Верил ли подполковник Котиков, хозяин зоны, разжалованному гвардии старшему лейтенанту?! Новикову казалось, что он говорит в пустоту.
Начальник колонии слушал заключенного и задумчиво чертил на листе бумаги геометрические фигуры. Исчертив лист, он прятал его в стол и брался за новый.
— Значит, приговор считаешь несправедливым? — Котиков отложил карандаш. — Просьбы о пересмотре наказания писал?
— Писал! — безнадежно-тоскливо ответил Новиков.
— Безрезультатно! — догадался Котиков. Подполковник прошелся по кабинету. Половицы по-мышиному попискивали под его ногами. — Я, Новиков, не следователь! Сиди… сиди.., не вставай! Может, твое дело и тухлое, не мне судить.
Но наказание определено…
— И надо искупить вину честным трудом! — горько усмехнулся заключенный, сожалея о том, что выворачивал душу перед Вепрем.
— Придется дотянуть срок. — Подполковник пропустил насмешку мимо ушей. — Главное, лейтенант, не наделай новых глупостей…
— Мне со старыми расхлебаться бы!
— Определим тебя на должность… — Котиков прищурился и стал в упор рассматривать сидевшего заключенного. — Предположим, что-нибудь по культурно-воспитательной части. Как смотришь?
— На понт, гражданин начальник, берете! Я лагерную науку назубок выучил. В КВЧ пусть закосившиеся греются, я вместе с мужиками из своей бригады повкалываю. Для здоровья полезнее, и народ коситься не будет! — отказался от предложения Вепря бывалый зек.
— Толково, лейтенант, мыслишь! — одобрил хозяин зоны. — Сейчас не тридцать седьмой год, на лесоповале народ не умирает, а КВЧ — для придурков и немощных. К себе тягать не буду, иначе стукачом прослывешь. Вовек не отмоешься…
Подполковник наморщил лоб, подыскивая нужные слова.
— Не надо, гражданин начальник! — Виктор предугадал ход мыслей Котикова.
— Что не надо?
— Утешать! — Бывший лейтенант пристально посмотрел собеседнику в глаза. — Вы ведь это собирались сделать?
— Ты не ерепенься, Новиков! — устало промолвил подполковник. — Если считаешь, что незаконно осудили, пиши кассационки. Сейчас времена другие. Демократия. На весь мир обижаться нечего… Главное — твердость духа, старший лейтенант, и все будет нормально!
— Спасибо за напутствие, товарищ начальник. Обязуюсь примерным трудом искупить свою вину перед Родиной и народом. — Новиков встал. Страшная безысходность душила его, а тут еще подполковник бормочет казенные слова, которые ничего не значат. — Разрешите идти?
— Да… — Котиков втянул воздух изуродованным носом.
Его ноздри раздулись, и нос окончательно превратился в поросячий пятачок. — Не получился у нас разговор…
Вторая беседа состоялась после спасения Струны от кастрации.
Котиков лично разбирался с чрезвычайным происшествием возле пищеблока. Подполковник вычислил двоих шестерок Сюсьмана, выжал из них всю правду и отправил отдыхать в карцер.
Новикову, немного помятому конвоирами, он с сожалением сказал:
— Ну ты, лейтенант, совсем озверел! За блатных заступаешься?!
— Человека резали… — заметил на это Виктор.
Больше Новиков с хозяином зоны не общался. Он видел подполковника на разводах, поверках, осмотрах барака, но Котиков проходил мимо, не произнося ни слова.
Новиков не мог знать, что этот необщительный, суровый человек с жесткими глазами уже послал запрос по линии Министерства внутренних дел о возможности пересмотра наказания заключенного в сторону смягчения приговора или включения в список подлежащих амнистии.
Даже если бы Виктор увидел эти бумаги с подписью подполковника, не поверил бы. Зона быстро отучает верить в доброту. Место такое.
* * *
Привалившись плечом к кабине машины, Струна надсадным, сиплым голосом выводил рулады:
— Споем, жиган, нам не гулять по бану, нам не встречать весенний праздник май… Витюха, с какого тебя к хозяину вызывают?
— Понятия не имею! — пожал плечами Новиков.
От лесозаготовок до зоны машины ехали сорок минут по посыпанной гравием дороге. Точнее, гравий имелся у въезда в зону и перед воротами лесозаготовок. Остальная часть дороги напоминала стиральную доску.
— Споем о том, как девочку-пацанку везли этапом, угоняли в дальний край… — сипел Струна, не забывая попыхивать сигаретой. — Где ж ты теперь и кто тебя ласкает? Быть может, мент иль старый уркаган, а может быть, пошла в расход налево… — Зек прервал пение. — Правое ухо чешется!
Хорошая примета!.. И при побеге зацепил тебя наган. Споем, жиган, нам не гулять по бану… Витек! Амнистия! Зуб даю! Вепрь тебе об амнистии балакать будет! Ну, кореш, сегодня проставляться будешь!
Амнистия — волшебное слово, вечная мечта зоны. О ней переговариваются тихим шепотом, сладко прищуривая глаза. Это слово заключенные произносят, как имя любимой женщины, смакуя каждую буковку.
Слухи об амнистии, приуроченной к какому-то новому государственному празднику, будоражили зону. Бывалые зеки до хрипоты спорили, какие статьи под нее попадут, а какие нет. Перебирали в памяти прошлые амнистии, вспоминая славное времечко, когда юбилей Октябрьской революции сменяла круглая дата какого-нибудь важного партийного события или очередной победы в строительстве социализма.
— Заглохни, Струна, — попросил Виктор, но сердце у него учащенно забилось.
Большая часть срока осталась за плечами. Воин-интернационалист, да еще с наградами, так и не отобранными Верховным Советом, распущенным после того, как он оказался в лагере. Новому, российскому, было не до орденов и медалей бывшего старшего лейтенанта воздушно-десантных войск.
— Точняк, Витюха! — Уголовник не на шутку разволновался. — На волю тебя выпустят! Ох, везунчик! — Радость Струны была искренней. — Неспроста у меня ухо целый день чешется!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104