В ушах гремели молоты.
– Похоже, в этот раз удача показала мне свой шикарный зад?
Она опустилась ко мне и чуть-чуть прикоснулась губами к левому уголку моего рта. Так она делала, когда страсть начинала туманить ее взор, но сейчас?..
– Ты сам говорил, что она трижды может тебя вытащить, а третий уже был… Там, в вагоне, когда тот пьяный бандит с ножом…
Что-то обожгло мне щеку. Я вздрогнул и не сразу понял, что это была слезинка. Ее слезинка!.. А ведь в самый первый миг нашего знакомства, когда я упал перед высокой и стройной незнакомкой, мгновенно поразившей меня до черноты в глазах, на колени и предложил сердце и руку, я поклялся, что из ее глаз не упадет ни капли.
– Насть…
– Прости, это не ты, это я от счастья, что ты жив и пришел в себя.
Я прижал ее к себе:
– Насть?..
Ты почти две недели был в сумеречном состоянии. После операции было что-то с кровью, потом воспаление легких. Я… Я уже четвертый раз рассказываю тебе, где ты.. А ты, ты… Снова и снова… Ты тут даже стихи читал, помнишь: «… Когда на смерть идут, поют, а перед этим можно плакать…» и пел : «… Очарована, заколдована, в поле с ветром когда-то обвенчана…», а когда ты дошел до « На братских могилах не ставят крестов…». – Она поднялась и взглянула в мои глаза.
Сердце споткнулось и замерло.
– Что, по самые колени?
Ее тонкая шея неожиданно вспухла множеством канатиков, а подбородок нырнул в ложбинку грудей.
– Выше.
Узкие ладони обхватили мои шеки и сквозь аромат сирени пробился смрад страха:
– Главное, что мы живы! – Я первый раз слышал, как она скрипит зубами.– Мы все живы! – Это звучало как заклятье,– ты всю жизнь носил меня на руках… Теперь… Я люблю тебя и, наверное, умерла бы, если бы ты или Ленка. Мы живы! Слышишь?!
Я медленно выдохнул воздух и заставил сердце заняться своим делом. Потом обнял худенькие плечи жены и, правой рукой отодвинув ее в сторону, левой тронул свои ноги. Вот, оказывается для чего были нужны эти ленты. Они удерживали обрубки моих бедер от движения.
– Насть?!..
– Ты, мать твою,– я, впервые услышав из ее уст мат, от удивления чуть не открыл рот,– не футболист. Профессор сказал, что протезы сделают через пару месяцев – надо чтобы ноги поджили и ты выздоровел. Голова, руки и глаза целы. Ты писатель и журналист, говоришь и пишешь на трех языках. Захочешь, снова сядешь за руль своей машины и пожалуйста – вся Европа в твоем распоряжении.
Невиданная тяжесть опустилась на грудь. Воздух стал походить на горячее желе. Лицо жены расплылось в серое пятно. Потолок качнулся, почернел и я увидел стоявшую передо мной дочь.
– Ленка?!
Потолок снова побелел и остановился. Только сейчас я увидел испуганные глаза жены и почувствовал ее дрожащие пальцы, сующие что-то мне в рот.
– Ленка?!
Ее глаза полыхали ненавистью.
– Доченька?… Ты что?!..
Она шагнула вперед и, глядя мне прямо в зрачки, что-то рванула со своей щеки. Лента пластыря телесного цвета отлетела в сторону и я увидел красный шрам, перечеркивавший ее левую щеку от рта до виска. Он был покрыт синими оспинами еще неснятых швов.
– Саша только что оставил меня,– прогрохотало что-то,– « С детства не люблю пиратов»,– сказал он.
Молоты в ушах раскатились серебром множества колокольчиков.
– Леночка,– я увидел Настю, кинувшуюся к дочери,– что ты говоришь, любой косметолог?.. Это все поправимо…
– Лучше бы мне остаться там, под колесами этого трамвая…
Серый ветер хмуро перемешивал колкие снежинки. Они не летали и не метались в его ладонях, а медленно и устало текли, щурша друг о друга. Ни солнца, ни туч, ни облаков – серый мир неспешно пережевывал серость.
Тонкое Ленкино лицо пересек рваный шрам…
Черные колеса катились через мои колени, но я не чувствовал ни боли, ни страха.
Где-то рядом кричала Настена.
Я оттолкнулся руками от горячего асфальта.
«Он отрезал мне обе ноги,– как о чем-то постороннем подумал я,– но я еще успею положить под него голову.
И глубокая темнота поглотила все звуки.
Борис Майнаев,
Саарбрюккен

1 2