К убитому подошли два немца, и один из них ударил ногой по лежащему человеку, а затем той же ногой, словно бревно, перевернул его лицом к небу.
Ромка не слышал голосов, только стук своего сердца и хор вновь оживших кузнечиков. В березняке закричал удод, видно, давая кому-то знать, что тревога отменяется. Птицы и насекомые, потревоженные выстрелами и притаившиеся на время в траве и в купах деревьев, снова ожили, словно радуясь летнему дню. И лишь один Ромка не поддался обману солнечно-зеленой тишины. Он видел ярко освещенный солнцем большак и зловещие фигуры людей, волокущих за ноги человека в дождевике.
Убитого бросили в коляску, и вскоре раздался треск моторов, и трехколески направились в обратную сторону. Но немного проехав, мотоциклы притормозили и стали ждать, пока трое солдат пошли узнавать о судьбе товарищей и машин, сорвавшихся в кювет.
Когда мотоциклы вновь взревели и пошли в тряске по булыжнику, Ромка перекрестился и стал беззвучно просить боженьку, чтобы люди на дороге больше не останавливались и, как можно быстрее, проехали мимо. Он нарочно стал смотреть в другую сторону, надеясь таким способом обмануть время. И на слух ему стало казаться, что моторы ревут так, как будто собрались в дальнюю, безостановочную дорогу, и Волчонок, уже уверовавший в это, решился зырнуть на большак, как вдруг гул моторов с высоких нот перескочил на низкие и тут же замер.
Мальчуган не хотел верить своим глазам: немцы остановились как раз напротив дорожки, ведущей на хутор. И услышал речь — гортанную, грубую, знакомую и как будто понятную. Во всяком случае, он понял ее зловещую интонацию. Ох, как много было в ней колеблющих душу звуков! Ромка аж присел, спрятавшись в высоких кустиках полыни.
Четверо вооруженных людей стали бегом подниматься на завор. Они бежали врассыпную, но не по дорожке, а рядом, по склону, как несколько минут назад мчались на мотоциклах по большаку. И эта похожесть движений машин и людей больше всего пугала Волчонка.
Глаза бегущих были обращены наверх, взгляды внимательны и жестки, готовые к нападению и любой другой неожиданности. У того, кто был к Ромке ближе, тяжелый, загребастый шаг, острый, отходящий от лица торчком нос. Бросилась также в глаза Волчонку синяя дорожка, бегущая от левого уха к плотно стиснутым тонким губам.
Ромка, согнувшись в три погибели, обжигаясь голыми ногами о кустики крапивы, припустился вдоль пуньки. С губы потекла светлая струйка. Все его тело, несмотря на зной, покрылось холодными пупырышками, точно такими же, какие были у него во время сильной простуды.
Где-то на полдороге он остановился, панически поискал глазами лаз в пуньку. И понял, что пробежал его, а потому вернулся и лег на живот: юрко, по-ящеричьи вполз в отверстие. Протиснувшись вперед, в пахучее, колкое сено, он затаился, умерил дыхание…
Отдаленно и глухо слышался топот и крики людей. Скрипнула дверь пуни, и в нее влетел чуждый окрик, а за ним — пули, шерохнувшие сено. Одна из них проныла над самой ромкиной макушкой и впилась в стену.
Когда близкий, затяжной треск автомата умолк, раздалась вторая очередь, отдаленнее первой. И после звенящей паузы еще одна, совсем короткая, в 3-4 патрона.
Ромка открыл глаза, чтобы удостовериться, что он все еще жив, но перед ним была та же густая темень. Он лежал в нутре сеновала, парализованный случившимся…
В сарае жалобно заблеяла коза, но после двух одиночных выстрелов и там наступила тишина…
И когда прошла, казалось, целая вечность, до его слуха, наконец, долетели сильные, недоверчивые звуки заводившихся мотоциклов. И эти звуки еще долго сохранялись в его сознании, пока отчетливо не перебились всесотрясающим сердцебиением.
Время шло, а Ромка, сжавшись до самой возможной малости, все прислушивался и прислушивался. Обездвиженное тело просило простора. Он вытянул одну ногу, потом шевельнул рукой… Прислушался: все дальше и дальше уходил треск мотоциклов. От сенной пыли защекотало в носу — он не удержался и чихнул. И сам испугался.
С оглядкой и осторожностью выполз он из пуньки в светлый, спокойный двор. Миновал его и бросился в хату. И уже в сенях, его ноздрей коснулся сладковатый пороховой смрад. В комнате, на свету окон, еще висело сизое облачко дыма. Миновав переднюю, Ромка вбежал во вторую комнату, чтобы пожаловаться и по-своему рассказать бабе Люсе о случившемся с ним происшествии..
И не сразу понял, что к чему: ему показалось, что баба Люся спит, упав головой на стан. Лицо ее была повернуто вбок, рука вместе с зажатым в пальцах челноком свисала почти до самого пола. Она сидела на табурете, одна нога которого находилась в лужице чего-то непонятного. Ромка приблизился, обошел бабушку Люсю с другой стороны — а лучше бы не обходил — и увидел ее глаза, откуда смотрела на него смерть. Мал был Ромка, несмышлен в жизни, а и он почувствовал, что в мире, кроме него, деда Александра, мамы Оли, Тамарки, есть еще нечто такое, от сближения с которым душа начинает каменеть.
Еще за много лет до его появления на свет один странный человек дал людям простой совет: на солнце, и на смерть нельзя смотреть в упор…
Ромка отвел глаза и увидел собравшееся гармошкой серое полотно, по которому вразброс шли малиновые пятна. В одном из них поблескивала стреляная гильза..
Он протянул руку, чтобы в последней надежде попробовать разбудить бабу Люсю, но тут же отдернул руку — пальцы натолкнулись на деревянную твердость. Волчонок издал глуховатый вскрик.
Волчонком овладевало безраздельное одиночество. И в этот отчаянный миг ему необходимо было хоть какое-нибудь живое существо, способное разделить с ним случившееся. Он вспомнил, что в другой комнате висит зыбка с маленьким Борькой, и стремглав бросился из смертью отмеченной комнаты в переднюю и подбежал к детской кроватке.
Накидка, которой мама Оля накрывала люльку от мух и комаров, теперь валялась на полу, с отчетливо отпечатавшимся следом человеческой ноги. Сквозь ивовые прутики, которыми были забраны боковины зыбки, Ромка глянул на Борьку — бегло, ожидающе — и не нашел в нем признаков жизни. Голова ребенка раздавленной журавиной выглядывала из тряпья, от которого тоже исходили запахи пороховой гари. Ромка хотел как-то отвлечься и повел взглядом поверх люльки, и увидел на стене застывшие ходики — они молчали, словно испустили дух. Даже мухи, обычно вовсю бесновавшиеся, и те, облепив печку, притихли.
Его затошнило, и в груди стало томно и, чтобы не упасть, он подбежал к кадке с водой и обмакнул в нее голову. Он ощущал, как в нее втекает что-то необлегченно тяжкое, непосильное и очень горячее.
Преодолев порог, Ромка выбежал во двор. Зеленая, солнечная тишина встретила его, но ни на йоту не взбодрила, наоборот — усугубила темные страхи в груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48