Мам, дай хоть колбаски, жрать охота, — вдруг заныл Толик.
— На, на, обожрись, зараза! — закричала Любка и вытащила из сумки полбатона любительской колбасы.
Тот схватил колбасу, положил на стол, отрезал себе здоровенный кусок и принялся его смачно есть без хлеба.
Вдруг вспомнил что-то и стал бубнить с набитым ртом:
— М-м-м, б-б-б…
— Прожуй сначала, — сказал Гусев, с удивлением глядя на мальчика.
— Я чо? — Толик наконец прожевал колбасу и сумел произнести членораздельно:
— Этот Трыкин болтался по двору и орал про папку плохие слова, блядь, говорит, убью, говорит, мы с пацанами в футбол играли, я ему еще по тыкве мячом заехал — специально, чтобы не базарил. Он матюгами начал и за мной погнался.
Ну я, понятно, домой, хрена ему меня догнать…
— Ты говори, да не заговаривайся! — прикрикнула Любка. — Ты что себе позволяешь? Ты с кем разговариваешь, засранец? Это капитан из милиции, а ты матом кроешь!
— Я же говорю как было, для ясности, — оправдывался Толик.
— Ну вот, видите, — сказала Люба. — Значит, он еще и угрожал. Да он, он, точно он, найдете — значит, дело ясное. Он заховался где-то с перепугу. Искать надо.
В это время вошли Сергеев и участковый Царев, здоровенный, толстый, потный.
— Вот такие дела, Алексей Алексеевич, — сказала ему Люба.
— Да, допился Николай, — вздохнул Царев. — Эх, говорил я ему. Здравствуйте, товарищ капитан.
— Здравствуйте. Скажите, что вы можете сообщить про покойного Фомичева и Трыкина, которого подозревают в убийстве?
— Что могу сказать? Николай был мужик деловой, а вот как закрыли их магазин, да и раньше — ну, понимаете, доходы не те, настроение не то, стал попивать и нашел себе собутыльников. Я этого Трыкина давно знаю. Трижды судим, за хулиганство дважды и за грабеж. Нигде не работает. Ведет антиобщественный образ жизни, неоднократно мной предупреждался. А что я ему могу сделать? За сто первый километр сейчас не высылают, жена работает, он за ее счет живет, имеет право. Ходит и пьет, а потом хулиганит на улице. Но в меру — больше пятнадцати суток давно не получал.
Сейчас вот допросили жену — говорит, что со вчерашнего дня его не видела. Сын двенадцатилетний подтверждает, соседей опросили, видели, как Трыкин по двору болтался, потом ему мячом вот этот… попал в голову, он погнался за ним и исчез куда-то. Больше его не видели.
— Надо искать, — сказал Гусев, и в это время раздался звонок в дверь. Люба пошла открывать, и вскоре в комнате появился человечек, круглый, как шар, и красный, как помидор. По описаниям, это был третий собутыльник Васька Сапелкин.
— Коляка! — закричал вошедший. — Коляка! Братан! Друган! Кто ж это тебя?!
Он бросился к убитому. Его приостановил участковый Царев.
— Минуточку, Сапелкин, минуточку.
— Да вы что, гражданин Царев?! Алексей Алексеевич! Видите же, друга убили, он же мне как брат родной, я за него… Дайте мне его поцеловать на прощание.
Гусев кивнул головой. Сапелкин сел на корточки рядом с трупом Николая и заплакал.
— — Какой парень был Какой парень! Во парень Коляка! Он же мне как брат родной.
Все почувствовали крепчайший запах, исходивший от Сапелкина.
— Скажите, Сапелкин, что произошло вчера здесь между Фомичевым и Трыкиным? Только поподробней и поспокойней.
Сбиваясь и путаясь, Сапелкин поведал почти то же самое, что рассказывала Люба.
— Вы полагаете, Трыкин мог убить Фомичева? — спросил Гусев.
— Вовка-то?! — крикнул Сапелкин. — Да что вы?
Да ни за что! Это он с виду такой, а так он добрый, я-то знаю…
— Добрый, дальше некуда! — обозлилась Любка. — Всех бы вас, добрых, отсюда за сто первый километр, чтобы воздух не портили людям! Нашел доброго! Не слушайте его, товарищ капитан, дружка выгораживает, собутыльника.
— А ты чего его топишь, Люб? — возмутился и Сапелкин. — Что он тебе такого сделал, что ты его в убийцы записываешь сразу? Ну, побазарили они между собой, так чего не бывает между друзьями? Так что же он, по-твоему, пришел сюда днем и прирезал Кольку?
Добро бы еще вчера в горячке, в драке, это еще туда-сюда, но чтобы прийти специально и убить, я этому ни в жисть не поверю. Он добрый, я знаю, он собак бездомных подбирал, лечил их, жалостливый он, понимаете, не верю я, чтобы он мог друга прирезать, не верю, и все.
— А вы его не видели со вчерашнего дня? — спросил Гусев.
— Нет, не видел.
— А не предполагаете, куда он мог запропаститься?
— Да мало ли… Подумать надо. — По лицу Сапелкина можно было догадаться, что он знает, где Трыкин.
— Вы подумайте, подумайте, это очень важно, прежде всего для него. Что бы там ни было, ему нужно появиться у нас. Если убил и если не убивал — тем более. Вы понимаете, какое страшное обвинение нависло над вашим товарищем, Сапелкин?
— Да, понимаю… — Глазенки Сапелкина заблестели, забегали, видно было, что он колеблется, сказать или нет, где можно найти Трыкина. Не будет ли это предательством по отношению к товарищу. Но он взглянул на труп Николая и выпалил:
— Езжайте на улицу Гримау, дом десять. Там он должен быть. Там Верка живет, любовница его. Там его и найдете.
— Сергеев! Давайте вместе с Алексеем Алексеевичем срочно туда. И привезите сюда Трыкина!
Сергеев и Царев вышли.
— Закурить позволите здесь, Любовь Михайловна? — спросил Гусев.
— Курите, конечно, товарищ инспектор. Вот пепельница.
— Спасибо. — Гусев вытащил пачку «Кэмела», закурил.
Потом решил выйти в туалет. Проходя по темному коридору, почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся…
В коридоре стояла маленькая старушка Вера Александровна и смотрела на него. В ее взгляде Гусев почувствовал какое-то напряжение. В нем были мольба и желание что-то важное рассказать ему, Гусеву. Он невольно вздрогнул и сделал шаг к ней. Но она резко повернулась, открыла дверь своей комнаты и шагнула в нее. Хлопнула дверью.
Странно все это. Что-то она знает. Что-то очень важное…
Гусев стоял в раздумье, не зная, что ему делать.
Зайти сразу к ней или подождать, дать ей собраться с мыслями. Коли она не решилась рассказать то, что знает, она не решится, даже если он будет настаивать.
А на чем он может настаивать? Она и намека не сделала никакого. А с другой стороны, надо ковать железо, пока горячо. А она, безусловно, что-то знает…
Он подошел к ее двери и постучал. Дверь была заперта на замок. Он постучал сильнее.
— Вера Александровна! Вера Александровна! Это я, Гусев. Откройте, пожалуйста.
Ответом было молчание. Гусев продолжал стучать.
— Я плохо себя чувствую. У меня давление поднялось. Я не могу сейчас разговаривать. Позже, позже, — слабым голосом отвечала из-за двери Вера Александровна.
Гусев не счел нужным стучать дальше, постоял немного и пошел опять в комнату.
В принципе, делать здесь было уже нечего. Труп надо было увозить на судмедэкспертизу, а затем вести это дело — видно, простецкое, несложное, обычная ерундовая бытовуха на почве пьянства и скотства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— На, на, обожрись, зараза! — закричала Любка и вытащила из сумки полбатона любительской колбасы.
Тот схватил колбасу, положил на стол, отрезал себе здоровенный кусок и принялся его смачно есть без хлеба.
Вдруг вспомнил что-то и стал бубнить с набитым ртом:
— М-м-м, б-б-б…
— Прожуй сначала, — сказал Гусев, с удивлением глядя на мальчика.
— Я чо? — Толик наконец прожевал колбасу и сумел произнести членораздельно:
— Этот Трыкин болтался по двору и орал про папку плохие слова, блядь, говорит, убью, говорит, мы с пацанами в футбол играли, я ему еще по тыкве мячом заехал — специально, чтобы не базарил. Он матюгами начал и за мной погнался.
Ну я, понятно, домой, хрена ему меня догнать…
— Ты говори, да не заговаривайся! — прикрикнула Любка. — Ты что себе позволяешь? Ты с кем разговариваешь, засранец? Это капитан из милиции, а ты матом кроешь!
— Я же говорю как было, для ясности, — оправдывался Толик.
— Ну вот, видите, — сказала Люба. — Значит, он еще и угрожал. Да он, он, точно он, найдете — значит, дело ясное. Он заховался где-то с перепугу. Искать надо.
В это время вошли Сергеев и участковый Царев, здоровенный, толстый, потный.
— Вот такие дела, Алексей Алексеевич, — сказала ему Люба.
— Да, допился Николай, — вздохнул Царев. — Эх, говорил я ему. Здравствуйте, товарищ капитан.
— Здравствуйте. Скажите, что вы можете сообщить про покойного Фомичева и Трыкина, которого подозревают в убийстве?
— Что могу сказать? Николай был мужик деловой, а вот как закрыли их магазин, да и раньше — ну, понимаете, доходы не те, настроение не то, стал попивать и нашел себе собутыльников. Я этого Трыкина давно знаю. Трижды судим, за хулиганство дважды и за грабеж. Нигде не работает. Ведет антиобщественный образ жизни, неоднократно мной предупреждался. А что я ему могу сделать? За сто первый километр сейчас не высылают, жена работает, он за ее счет живет, имеет право. Ходит и пьет, а потом хулиганит на улице. Но в меру — больше пятнадцати суток давно не получал.
Сейчас вот допросили жену — говорит, что со вчерашнего дня его не видела. Сын двенадцатилетний подтверждает, соседей опросили, видели, как Трыкин по двору болтался, потом ему мячом вот этот… попал в голову, он погнался за ним и исчез куда-то. Больше его не видели.
— Надо искать, — сказал Гусев, и в это время раздался звонок в дверь. Люба пошла открывать, и вскоре в комнате появился человечек, круглый, как шар, и красный, как помидор. По описаниям, это был третий собутыльник Васька Сапелкин.
— Коляка! — закричал вошедший. — Коляка! Братан! Друган! Кто ж это тебя?!
Он бросился к убитому. Его приостановил участковый Царев.
— Минуточку, Сапелкин, минуточку.
— Да вы что, гражданин Царев?! Алексей Алексеевич! Видите же, друга убили, он же мне как брат родной, я за него… Дайте мне его поцеловать на прощание.
Гусев кивнул головой. Сапелкин сел на корточки рядом с трупом Николая и заплакал.
— — Какой парень был Какой парень! Во парень Коляка! Он же мне как брат родной.
Все почувствовали крепчайший запах, исходивший от Сапелкина.
— Скажите, Сапелкин, что произошло вчера здесь между Фомичевым и Трыкиным? Только поподробней и поспокойней.
Сбиваясь и путаясь, Сапелкин поведал почти то же самое, что рассказывала Люба.
— Вы полагаете, Трыкин мог убить Фомичева? — спросил Гусев.
— Вовка-то?! — крикнул Сапелкин. — Да что вы?
Да ни за что! Это он с виду такой, а так он добрый, я-то знаю…
— Добрый, дальше некуда! — обозлилась Любка. — Всех бы вас, добрых, отсюда за сто первый километр, чтобы воздух не портили людям! Нашел доброго! Не слушайте его, товарищ капитан, дружка выгораживает, собутыльника.
— А ты чего его топишь, Люб? — возмутился и Сапелкин. — Что он тебе такого сделал, что ты его в убийцы записываешь сразу? Ну, побазарили они между собой, так чего не бывает между друзьями? Так что же он, по-твоему, пришел сюда днем и прирезал Кольку?
Добро бы еще вчера в горячке, в драке, это еще туда-сюда, но чтобы прийти специально и убить, я этому ни в жисть не поверю. Он добрый, я знаю, он собак бездомных подбирал, лечил их, жалостливый он, понимаете, не верю я, чтобы он мог друга прирезать, не верю, и все.
— А вы его не видели со вчерашнего дня? — спросил Гусев.
— Нет, не видел.
— А не предполагаете, куда он мог запропаститься?
— Да мало ли… Подумать надо. — По лицу Сапелкина можно было догадаться, что он знает, где Трыкин.
— Вы подумайте, подумайте, это очень важно, прежде всего для него. Что бы там ни было, ему нужно появиться у нас. Если убил и если не убивал — тем более. Вы понимаете, какое страшное обвинение нависло над вашим товарищем, Сапелкин?
— Да, понимаю… — Глазенки Сапелкина заблестели, забегали, видно было, что он колеблется, сказать или нет, где можно найти Трыкина. Не будет ли это предательством по отношению к товарищу. Но он взглянул на труп Николая и выпалил:
— Езжайте на улицу Гримау, дом десять. Там он должен быть. Там Верка живет, любовница его. Там его и найдете.
— Сергеев! Давайте вместе с Алексеем Алексеевичем срочно туда. И привезите сюда Трыкина!
Сергеев и Царев вышли.
— Закурить позволите здесь, Любовь Михайловна? — спросил Гусев.
— Курите, конечно, товарищ инспектор. Вот пепельница.
— Спасибо. — Гусев вытащил пачку «Кэмела», закурил.
Потом решил выйти в туалет. Проходя по темному коридору, почувствовал чей-то взгляд. Он обернулся…
В коридоре стояла маленькая старушка Вера Александровна и смотрела на него. В ее взгляде Гусев почувствовал какое-то напряжение. В нем были мольба и желание что-то важное рассказать ему, Гусеву. Он невольно вздрогнул и сделал шаг к ней. Но она резко повернулась, открыла дверь своей комнаты и шагнула в нее. Хлопнула дверью.
Странно все это. Что-то она знает. Что-то очень важное…
Гусев стоял в раздумье, не зная, что ему делать.
Зайти сразу к ней или подождать, дать ей собраться с мыслями. Коли она не решилась рассказать то, что знает, она не решится, даже если он будет настаивать.
А на чем он может настаивать? Она и намека не сделала никакого. А с другой стороны, надо ковать железо, пока горячо. А она, безусловно, что-то знает…
Он подошел к ее двери и постучал. Дверь была заперта на замок. Он постучал сильнее.
— Вера Александровна! Вера Александровна! Это я, Гусев. Откройте, пожалуйста.
Ответом было молчание. Гусев продолжал стучать.
— Я плохо себя чувствую. У меня давление поднялось. Я не могу сейчас разговаривать. Позже, позже, — слабым голосом отвечала из-за двери Вера Александровна.
Гусев не счел нужным стучать дальше, постоял немного и пошел опять в комнату.
В принципе, делать здесь было уже нечего. Труп надо было увозить на судмедэкспертизу, а затем вести это дело — видно, простецкое, несложное, обычная ерундовая бытовуха на почве пьянства и скотства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39