Однако теперь почувствовал, что откровенного разговора все равно не получается.
Пока Рубкин счищал снег с каски, Ануприенко смотрел на его лицо: гладкое, без единой морщинки, оно было спокойным, холодным.
Как-то ещё в военном училище Ануприенко услышал и затвердил себе одну истину: с подчинёнными нужно быть чутким, будь то солдат или командир. Об этом говорил начальник училища на выпускном вечере. Теперь. Ануприенко вспомнил эти слова старого генерала. «Может, у Рубкина какое-нибудь горе? — подумал он. — Получил нехорошее письмо из дому?..» И оттого, что так подумал, стало как-то легче на душе. Может быть, действительно виноват сам он, командир батареи, а не Рубкин?
Снова он взглянул на лейтенанта, но уже другими глазами, и участливо спросил:
— Дома все в порядке?
Рубкин встрепенулся.
— Письма получаешь?
— Из дому? Получаю.
— Ничего не случилось дома?
— Это что? — Рубкин насторожился. — Почему вас это интересует?
— Хандришь ты что-то, Андрей, и я должен знать причину. Ты откуда родом? Может, земляки?
— С Алтая.
— Нет, я с Волги… А впрочем, у нас на батарее есть алтайские ребята. Кто же?.. Да санитар наш, Силок. Хорошие у вас места, хлебные. От нас, между прочим, многие уехали туда. Крёстный мой со всей семьёй, ещё в тридцать третьем, в голодном году. Писал оттуда, что устроился хорошо. Говорят, и золото есть у вас на Алтае, верно?
Усилия Ануприенко были напрасны: упоминание о родных местах нисколько не подействовало на лейтенанта, он по-прежнему был угрюм, и в тусклых глазах — безразличие ко всему. Капитан решил сделать ещё одну попытку вызвать на откровенность Рубкина и спросил напрямик:
— Что с тобой происходит, Андрей?
Рубкин слегка приподнял брови:
— Как что?
— Во время прорыва орудие в болото загнал.
— Не я.
— Слушай и не перебивай. Ночью вчера бросил батарею… Где пропадал?
— На батарее был.
— Зачем лжёшь?
— На батарее.
— Лжёшь!
— Вы не смеете так, капитан!
Лицо Ануприенко побагровело.
— Ты и сегодня не выполнил приказ!
— Какой? Запасные позиции не приготовил? Вы этого не приказывали.
— Сам должен знать.
— Забыл.
— Наживёшь беду, Андрей.
— Я дезертирок не опекаю.
— Как ты сказал?
— Дезертирок не опекаю.
— Вот ты как… — прошептал Ануприенко, поразившись той наглости, с какой произнёс эти слова Рубкин. Он растерялся и не знал, что ответить лейтенанту.
Оба молча смотрели друг другу в глаза. Возле орудия, за щитом, все ещё прохаживался часовой. Отчётливо слышался скрип его шагов.
— Поднимите бойцов, — как можно спокойнее проговорил капитан. — Двадцать минут сроку, чтобы запасные позиции были. Повторите приказание.
Рубкин медлил.
— Товарищ лейтенант, повторите приказание!
— Есть поднять бойцов и вырыть запасные позиции за двадцать минут!
— Выполняйте!
Ануприенко неторопливо прошёл мимо часового и свернул к дороге.
3
Ни тучки в небе; утро ясное, морозное. Солнце поднялось и застыло над елями. Стоят они по колено в снегу, одетые в дремотную тишину. Короткие тени пересекают дорогу. Снег искрится и хрустит под ногами.
Ануприенко замедлил шаг, остановился. Хотелось ещё раз повнимательнее осмотреть местность, где придётся вести бой, проверить, правильно ли расставлены орудия, но неприятный разговор с Рубкиным мешал ему сосредоточиться. «Мерзавец, наглец!» — мысленно повторял капитан. — Вот, оказывается, где собака зарыта!» Для него было ясно. Рубкин приставал к Майе, и она, наверное, отхлестала его по щекам. Конечно, так. А началось это ещё в Озёрном. Кислый запах крестьянской избы, занавешанные брезентом окна, жёлтый, мерцающий огонёк. Рубкин кладёт руку на Майино плечо, заглядывает ей в глаза… Капитан живо вспомнил тот вечер во всех подробностях; неприятный озноб пробежал по спине. Он тут же представил себе Майю, её грустное лицо и доверчивый, девичий взгляд. И вдруг поймал себя на мысли: он доволен и рад, что Майя так обошлась с лейтенантом. Улыбнулся и подумал: «Оставлю на батарее! Поговорю с командиром полка — не откажет. А с Рубкиным?.. Ещё одно замечание, и передам дело в штаб…»
Над головой послышался шум мотора. Ануприенко посмотрел вверх и сразу же увидел, как над лесом разворачивалась «рама». Зенитные батареи молчали, не желая, как видно, обнаруживать себя, чтобы потом, когда появятся в небе эскадрильи фашистских бомбардировщиков, плотным огнём преградить им дорогу. «Рама» сделала полукруг и медленно поплыла над большаком в сторону Калинковичей.
Появление в небе вражеского самолёта-корректировщика не предвещало ничего хорошего. Немцы перебрасывают войска для удара в спину нашим наступающим с юга на Калинковичи подразделениям, и «рама» просматривает дорогу. Немецкие танки, наверное, уже двигаются по тракту и с часу на час могут быть здесь. Наткнутся на главный оборонительный рубеж, расколются и пойдут в обход по просёлку.
«Боя не миновать!..»
Близость сражения заставила капитана на время забыть о Майе и Рубкине. Дремлющие под солнцем ели, заснеженная дорога, ещё минуту назад казавшиеся безмолвными и скучными, вдруг ожили в его глазах. Он смотрел вокруг и запоминал каждый выступ, каждую складку на земле, которую можно будет использовать в бою.
Метрах в трехстах просёлочная дорога вырывалась из леса и, пересекая болото, уходила в кустарник. По болоту тянулся уже заминированный пехотинцами бревенчатый настил. «Здесь, на этом бревенчатом настиле, и будет центр боя, если немцы свернут с грейдерного тракта и решатся идти в обход», — подумал Ануприенко. Он мысленно представил себе всю несложную схему обороны.
Стрелковая рота Сурова окопалась на опушке, развернув фланги по обе стороны дороги. Два орудия своей батареи Ануприенко поставил почти рядом с пехотой по обочинам, а третье оттянул назад как резервное. Если одному или двум танкам удастся прорваться через переднюю линию, они неожиданно попадут под огонь третьего орудия и будут подбиты. Командовать этим третьим орудием поручено Рубкину. Кажется, сделано все, что можно в этих условиях для успешного ведения боя. Капитан торопливо зашагал к своему блиндажу.
Не успел пройти и десяти метров, как за лесом, на грейдерном тракте, грянул орудийный выстрел. И вдруг разом заговорили десятки орудий. На главном оборонительном рубеже завязался бой.
— Вот и немцы, — проговорил Ануприенко и ускорил шаг.
У входа в блиндаж он встретил разведчиков. Они о чем-то спорили. Громче всех звучал голос Опеньки. Ануприенко прошёл быстро и только успел расслышать слова:
— Мины прыгают! Сам видел — прыгают!
В блиндаже было полусумрачно. От двери к дальней стене стлался белой дорожкой дневной свет. В углу топилась небольшая железная печка. Ещё осенью её откуда-то принёс заботливый старшина Ухватов и затем возил вместе с батарейным имуществом на машине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52