Настроив рацию на Москву, я стала слушать концерт. Юзеф посмотрел на часы, включил свой приемник и поманил меня пальцем:
— Идите сюда, сейчас будет интересная передача.
В приемнике послышался мужской голос.
«Говорит Нью-Йорк! Говорит Нью-Йорк! Начинаем передачу для поляков. Что говорим — то говорим: хорошее или плохое, но всегда — правду!..»
Дружный хохот был ответом на последние слова.
— Давай, Юзеф, выключай эту «правду»! Достаточно! — крикнул Карел. — Поищи что-нибудь поинтереснее.
Мне показалось, что Юзеф недоволен словами брата, но не захотел почему-то спорить с ним. Он молча покрутил ручку регулятора, и скоро все замолкли, прислушиваясь к тихому певучему голосу.
— Кто это? — поинтересовалась я.
— Злата Прага, — ответил Карел.
Наверху в крышку бункера постучали. Юзеф мгновенно выключил приемник. Все замерли, напряженно прислушиваясь. Стук повторился. Три удара с промежутками.
— Юрек… — облегченно вздохнул кто-то.
Первым спустился в бункер высокий черноволосый парень с поразительно белым лицом. За ним показался майор в запыленной одежде, обросший густой бородой. Я вскрикнула. Василий с заблестевшими от радости глазами бросился к нему.
Последним в бункер прыгнул Николай.
После ужина Юзеф, суетясь и заглядывая в глаза майору, начал разговор. Партизаны сидели вокруг, внимательно слушали и ни разу не перебили его. Николай что-то шептал Василию, размахивая руками.
— Село наше большое, — рассказывал Юзеф. — Часть домов расположена у шоссе, остальные разбросаны по горам, так что километров на пятнадцать в окружности будет. Район, в котором мы живем, называется Верхней Силезией, или, по-нашему, Гурны Шленск. В селах большинство населения фольксдойчи и райхсдойчи. Поляков мало, все они находятся под наблюдением полиции. В нашем селе находятся отделение полиции и рота солдат. Большая воинская часть стоит в семи километрах отсюда, в городе Устронь. Там еще лагерь военнопленных — русские, сербы…
То, что говорил Юзеф, не было новостью. Все это уже знало и наше командование, потому что я успела передать сведения.
— Чем вы здесь занимаетесь? — спросил майор.
— Да так… Военнопленным помогаем и остальным, которые на восток пробираются. Уже тридцать человек переправили. Народу у нас немного. Да вместе всем находиться попросту негде в бункерах. Оружия маловато: карабины, пистолеты — все это у немцев поотнимали. — И притихшим голосом добавил, наклонясь ближе к майору: — Оружия бы нам, пан майор, автоматов бы русских!
— Какой я тебе «пан»? — засмеялся майор. — А насчет оружия, может, что-нибудь и придумаем… Ты как партизаном стал?
— Повестки пришли нам — в армию призывали. Тут я и мои братья — Карел и Юрек — решили уйти в горы. Позвали Пауля, Людвика, Яна и ушли. Потом остальные присоединились. Сейчас нас уже пятьдесят человек.
— Связь имеете с кем-нибудь?
— В городе есть коммунисты. Мы иногда встречаемся.
— Хорошо бы связаться с ними, — оживился майор. Юзеф промолчал.
Я забралась в свой уголок. Закончив разговор, майор подсел ко мне.
— Рассказывай, как дела. Рация в порядке? — А в глазах у самого такая радость.
— Связь наладила. Месторасположение сообщила, обстановку тоже. Приказано оставаться здесь и заниматься разведывательной работой… А про Петра… ничего еще не сообщала. — Сразу погасла радость.
Вспомнился Петр. Перед вылетом он был назначен заместителем майора. Больше двух лет он партизанил в родных местах. Почему же он струсил в трудную минуту? Что-то мы в нем проглядели…
Майор рассказал мне о своих двухнедельных скитаниях в горах.
Когда он говорит со мной, за короткими деловыми фразами я слышу много недосказанных теплых слов. Понимаю — сейчас война. Не время. Но я верю, я дождусь, я услышу эти слова.
Конечно, он очень беспокоился обо мне. Особенно после того, как партизаны, которых он и Николай приняли за немцев, сказали, что я нахожусь у них.
Однажды днем они с Николаем пробирались через густой кустарник. Приближаясь к полянке, замедлили шаги. Майор прошел вперед, раздвинул кусты и замер: посреди поляны стояла шеренга солдат, держа карабины у плеча, и целила прямо в него. Да, именно в него, никого другого здесь не было. «Тренировка», — догадался майор.
Он пригнулся, махнул рукой Николаю. Уйти удалось просто чудом.
Поздним вечером, когда воздух в горах становится необыкновенно душистым и прохладным, когда темнеют леса и слышнее говор ручьев, майор с Николаем подошли к пастухам, сидевшим у костра. Те потеснились, уступая им место, достали кисеты с табаком. Закурили. Познакомились с помощью отдельных слов: польских, русских, украинских. На другой день пастухи проводили разведчиков к партизанам.
Ночью я долго не могла уснуть. Прислушиваясь к ровному дыханию спящих товарищей, думала, что нет, оказывается, никакой романтики в этой самой партизанской жизни. В глухой земляной норе лежишь в самом дальнем углу, из которого в случае опасности и не выбраться, глядишь в темноту, вслушиваясь в каждый шорох. Я вспомнила, как холодно и страшно было жить целую неделю в лесу одной. Мне стало жалко себя, и я заплакала.
— Почему не спишь? — тихо спросил майор.
— А я сплю, — ответила я и уткнулась в подушку.
— Не надо, Ася. — Он близко придвинулся ко мне и так же шепотом продолжал: — Не надо! А самое главное — никому не показывай своих слез. Ты должна быть крепче всех. Ты ведь у нас одна!..
Утром, когда я проснулась, в бункере был только Юрек. Он лежал на постели, подложив под голову руки. Увидев, что я не сплю, Юрек быстро приподнялся, сел на постель и спросил неожиданно твердо и требовательно:
— Панна Ася, когда придут наши?
Я молчала.
— Когда придут наши? — повторил он.
— Кто «наши»?
— Красная Армия.
В это время в бункер спустился Юзеф. Юрек сразу лег на постель и замолчал. Я пошла умываться. Тихо было в лесу, и ничто не выдавало присутствия людей. Только предательски белели на еловых ветках коробочка зубной пасты и мыльница. Я заплетала косы, когда Юрек подошел ко мне. Разламывая в руках веточку, он спросил, глядя исподлобья:
— Это правда, что панна из Москвы?
— Да.
Он подошел ближе.
— Из само? Москвы?
— Из самой Москвы
Мне стало весело. Он стоял опустив голову, видно желая спросить о чем-то и не решаясь. Молчание становилось неловким. Юрек поднял голову, глядя куда-то поверх меня. Из-за леса послышалось характерное гудение немецких бомбардировщиков. Маленькими крестиками двигались они высоко в небе.
— «Фокке-вульф», — сказал Юрек и добавил: — На восток.
Мы следили за ними, пока крохотные крестики не скрылись за синеватыми верхушками дальних деревьев. И опять Юрек, быстро повернувшись ко мне, спросил:
— Ася, когда придут наши?
Было странно и радостно слышать от него это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Идите сюда, сейчас будет интересная передача.
В приемнике послышался мужской голос.
«Говорит Нью-Йорк! Говорит Нью-Йорк! Начинаем передачу для поляков. Что говорим — то говорим: хорошее или плохое, но всегда — правду!..»
Дружный хохот был ответом на последние слова.
— Давай, Юзеф, выключай эту «правду»! Достаточно! — крикнул Карел. — Поищи что-нибудь поинтереснее.
Мне показалось, что Юзеф недоволен словами брата, но не захотел почему-то спорить с ним. Он молча покрутил ручку регулятора, и скоро все замолкли, прислушиваясь к тихому певучему голосу.
— Кто это? — поинтересовалась я.
— Злата Прага, — ответил Карел.
Наверху в крышку бункера постучали. Юзеф мгновенно выключил приемник. Все замерли, напряженно прислушиваясь. Стук повторился. Три удара с промежутками.
— Юрек… — облегченно вздохнул кто-то.
Первым спустился в бункер высокий черноволосый парень с поразительно белым лицом. За ним показался майор в запыленной одежде, обросший густой бородой. Я вскрикнула. Василий с заблестевшими от радости глазами бросился к нему.
Последним в бункер прыгнул Николай.
После ужина Юзеф, суетясь и заглядывая в глаза майору, начал разговор. Партизаны сидели вокруг, внимательно слушали и ни разу не перебили его. Николай что-то шептал Василию, размахивая руками.
— Село наше большое, — рассказывал Юзеф. — Часть домов расположена у шоссе, остальные разбросаны по горам, так что километров на пятнадцать в окружности будет. Район, в котором мы живем, называется Верхней Силезией, или, по-нашему, Гурны Шленск. В селах большинство населения фольксдойчи и райхсдойчи. Поляков мало, все они находятся под наблюдением полиции. В нашем селе находятся отделение полиции и рота солдат. Большая воинская часть стоит в семи километрах отсюда, в городе Устронь. Там еще лагерь военнопленных — русские, сербы…
То, что говорил Юзеф, не было новостью. Все это уже знало и наше командование, потому что я успела передать сведения.
— Чем вы здесь занимаетесь? — спросил майор.
— Да так… Военнопленным помогаем и остальным, которые на восток пробираются. Уже тридцать человек переправили. Народу у нас немного. Да вместе всем находиться попросту негде в бункерах. Оружия маловато: карабины, пистолеты — все это у немцев поотнимали. — И притихшим голосом добавил, наклонясь ближе к майору: — Оружия бы нам, пан майор, автоматов бы русских!
— Какой я тебе «пан»? — засмеялся майор. — А насчет оружия, может, что-нибудь и придумаем… Ты как партизаном стал?
— Повестки пришли нам — в армию призывали. Тут я и мои братья — Карел и Юрек — решили уйти в горы. Позвали Пауля, Людвика, Яна и ушли. Потом остальные присоединились. Сейчас нас уже пятьдесят человек.
— Связь имеете с кем-нибудь?
— В городе есть коммунисты. Мы иногда встречаемся.
— Хорошо бы связаться с ними, — оживился майор. Юзеф промолчал.
Я забралась в свой уголок. Закончив разговор, майор подсел ко мне.
— Рассказывай, как дела. Рация в порядке? — А в глазах у самого такая радость.
— Связь наладила. Месторасположение сообщила, обстановку тоже. Приказано оставаться здесь и заниматься разведывательной работой… А про Петра… ничего еще не сообщала. — Сразу погасла радость.
Вспомнился Петр. Перед вылетом он был назначен заместителем майора. Больше двух лет он партизанил в родных местах. Почему же он струсил в трудную минуту? Что-то мы в нем проглядели…
Майор рассказал мне о своих двухнедельных скитаниях в горах.
Когда он говорит со мной, за короткими деловыми фразами я слышу много недосказанных теплых слов. Понимаю — сейчас война. Не время. Но я верю, я дождусь, я услышу эти слова.
Конечно, он очень беспокоился обо мне. Особенно после того, как партизаны, которых он и Николай приняли за немцев, сказали, что я нахожусь у них.
Однажды днем они с Николаем пробирались через густой кустарник. Приближаясь к полянке, замедлили шаги. Майор прошел вперед, раздвинул кусты и замер: посреди поляны стояла шеренга солдат, держа карабины у плеча, и целила прямо в него. Да, именно в него, никого другого здесь не было. «Тренировка», — догадался майор.
Он пригнулся, махнул рукой Николаю. Уйти удалось просто чудом.
Поздним вечером, когда воздух в горах становится необыкновенно душистым и прохладным, когда темнеют леса и слышнее говор ручьев, майор с Николаем подошли к пастухам, сидевшим у костра. Те потеснились, уступая им место, достали кисеты с табаком. Закурили. Познакомились с помощью отдельных слов: польских, русских, украинских. На другой день пастухи проводили разведчиков к партизанам.
Ночью я долго не могла уснуть. Прислушиваясь к ровному дыханию спящих товарищей, думала, что нет, оказывается, никакой романтики в этой самой партизанской жизни. В глухой земляной норе лежишь в самом дальнем углу, из которого в случае опасности и не выбраться, глядишь в темноту, вслушиваясь в каждый шорох. Я вспомнила, как холодно и страшно было жить целую неделю в лесу одной. Мне стало жалко себя, и я заплакала.
— Почему не спишь? — тихо спросил майор.
— А я сплю, — ответила я и уткнулась в подушку.
— Не надо, Ася. — Он близко придвинулся ко мне и так же шепотом продолжал: — Не надо! А самое главное — никому не показывай своих слез. Ты должна быть крепче всех. Ты ведь у нас одна!..
Утром, когда я проснулась, в бункере был только Юрек. Он лежал на постели, подложив под голову руки. Увидев, что я не сплю, Юрек быстро приподнялся, сел на постель и спросил неожиданно твердо и требовательно:
— Панна Ася, когда придут наши?
Я молчала.
— Когда придут наши? — повторил он.
— Кто «наши»?
— Красная Армия.
В это время в бункер спустился Юзеф. Юрек сразу лег на постель и замолчал. Я пошла умываться. Тихо было в лесу, и ничто не выдавало присутствия людей. Только предательски белели на еловых ветках коробочка зубной пасты и мыльница. Я заплетала косы, когда Юрек подошел ко мне. Разламывая в руках веточку, он спросил, глядя исподлобья:
— Это правда, что панна из Москвы?
— Да.
Он подошел ближе.
— Из само? Москвы?
— Из самой Москвы
Мне стало весело. Он стоял опустив голову, видно желая спросить о чем-то и не решаясь. Молчание становилось неловким. Юрек поднял голову, глядя куда-то поверх меня. Из-за леса послышалось характерное гудение немецких бомбардировщиков. Маленькими крестиками двигались они высоко в небе.
— «Фокке-вульф», — сказал Юрек и добавил: — На восток.
Мы следили за ними, пока крохотные крестики не скрылись за синеватыми верхушками дальних деревьев. И опять Юрек, быстро повернувшись ко мне, спросил:
— Ася, когда придут наши?
Было странно и радостно слышать от него это слово:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38