— Допустим. Хотя — точности ради — нельзя утверждать, что это были бумаги…
— А что же это было? — ехидно спросил полковник. — Палка копченой колбасы?
— Хорошо, пусть бумаги. На следующий день она их ему вернула — по виду, во всяком случае, сверток был тот же. Скорее всего, он давал ей почитать что-то свое. Она могла попросить — все-таки славистка, занимается советской литературой… Вот он ей свои рассказы и дал.
— А с какой целью? Это приятелям дают читать, ну или там критику какому-нибудь знакомому… чтобы оценил, посоветовал. А тут что? Да он ее первый раз в жизни увидел и сразу — такое доверие.
— Ну раз она связана с Векслером, то наверняка представилась его близкой знакомой — тут психологически расчет правильный.
— После того как его специально предупреждали насчет Векслера? Психологически, как вы говорите, визит этой дамы должен был Кротова сразу насторожить; он же, напротив, встречает ее как близкого человека. Не знаю, Борис Васильевич, не правится мне вся эта история. Чем больше думаю, тем больше не правится…
— Хорошего в ней мало, — согласился Ермолаев. — Но я бы все же встретился и поговорил еще раз с Кротовым. Что-то здесь не то.
— Поговорите. — Полковник пожал плечами. — Если вы думаете, что есть смысл, поговорите. Он не был с вами откровенен в тот раз, теперь я совершенно в этом убежден. Попытайтесь снова… пока еще есть время.
Если оно еще есть, подумал Борис Васильевич. Ему тоже очень не нравилась «вся эта история», и не нравилась потому, что он не мог отделаться от ощущения допущенной где-то ошибки. Впрочем, нет, тут другое. Не ошибка, нет, ошибка — это нечто выявившееся, осознанное, понятное… а тут какой-то неуловимый промах, недогляд, что ли. Но в чем?
Этот звонок не был неожиданностью для Вадима. Товарищ из комитета — тот самый, что весной приезжая на базу, разговаривал с ним вполне дружелюбно, поинтересовался делами, работой, литературными новостями. А потом сказал, что хотелось бы встретиться и поговорить, может быть, он смог бы заехать на Литейный, пропуск будет заказан. Если, конечно, это не нарушает его творческих планов, добавил он; Вадим жизнерадостно заверил, что нет-нет, не нарушает нисколько.
Но все же он был несколько встревожен.
Дался им этот Векслер! Подумать только, не успела здесь промелькнуть его знакомая, как тут же насторожились. Наверняка вызов связан с Карен. А ему как теперь держаться? Умолчать о встрече глупо, а вот все остальное? Да, надо сказать так: она попросила прочитать рассказы, он дал и на другой день получил их обратно. Святая правда, ни к чему не подкопаешься, А уж насчет остального — молчок, это и впрямь его личное и никого не касающееся дело; во всяком случае, никакого отношения к вопросам государственной безопасности. Насчет ракетных баз разговора не было, а если ему предложили опубликовать там повесть, которая здесь никому не нужна, так что — какой родине от этого ущерб?
Настроившись таким образом, Вадим пришел к капитану Ермолаеву, сел, оглядывая кабинет со сдержанным любопытством, воспользовался приглашением курить. Любопытство овладело им с того момента, когда он переступил порог этого загадочного здания, ему здесь все казалось загадочным, необычным — широкие лестничные марши, тишина в высоких коридорах, устланных скрадывающей шаги дорожкой.
— Вадим Николаевич, — дружелюбно сказал Ермолаев, — вы, наверное, догадываетесь, по какому вопросу я вас пригласил. Речь опять пойдет о нашем общем знакомом. Вам, кстати, задним числом… не припомнилось ничего такого, что могло бы, так сказать, пролить свет? Вы ведь, вероятно, думали об этом после нашего разговора. Да и встречались с ним, кажется? Помнится, вы тогда сказали, что он выражал намерение пообщаться.
— Да, мы с Векслером виделись незадолго до его отъезда. Он вечером позвонил мне, сказал, что уезжает, и пригласил с ним поужинать… там, в гостинице. Ну туда я не захотел… Поэтому просто прошвырнулись по улицам, он сказал, что хочет на прощание Невский посмотреть.
— Вадим Николаевич, а почему, собственно, вы отказались от его приглашения?
— Да ну… — Вадим сделал неопределенный жест. — Туда ведь так просто не зайдешь, он-то сказал, что встретит — вместе с ним, мол, пропустят, а это как-то… противно. Все равно что мясо с черного хода покупать, через подсобку.
— Какое мясо? — не понял капитан.
— Ну обычное — по знакомству. Жена, помню, меня все гоняла к какому-то знакомому мяснику… Что, мол, такого, все умные люди так делают. Делают, конечно, кто же спорит. А к Векслеру я тогда не только поэтому не пошел. Мне в тот день пить не хотелось — вернее, нельзя было. Настроение было такое хандрозное, что непременно напился бы, а этого я боюсь. У меня отец из-за этого пропал, так я уж стараюсь…
— Да, я понимаю, — сказал капитан сочувственно. — А что, у вас в тот день неприятности какие-нибудь были?
— Да нет, ерунда, в сущности. Вернули из редакции два моих рассказа, а я заранее решил почему-то, что их возьмут. Бывает так, сдуру вобьешь себе что-нибудь в голову, и сам поверишь. Потом, конечно, расстраиваешься. Но это ерунда, — повторил он. — Чего там… Обычное дело.
— А что, с тех пор Векслер не давал о себе знать?
— Да нет, мы не договаривались насчет переписки, так что я и не ждал… привет мне от него передавали, приезжала тут одна…
— И что же она о нем говорила?
— Да о нем самом, собственно, ничего. Она славистка, занимается современной советской литературой, вот он ей и порекомендовал со мной повидаться. Ну, мы встретились, поговорили, она попросила кое-что почитать… из моего.
— И вы дали?
— Да… пару рассказиков.
— Так-так… Вадим Николаевич, вы не припомните — в тот вечер, когда Векслер вас хотел к себе пригласить, вы не говорили ему насчет того, что рассказы ваши не взяли? Вы ведь узнали об этом именно в тот день, да?
— Да, я с базы приехал… как раз пятница была… и нашел письмо из журнала. А потом он позвонил. Насчет того, говорил ли… — Вадим помолчал, делая вид, что припоминает, и быстро прикинул, как лучше ответить, пожалуй, все-таки лучше держаться поближе к правде, а то заврешься так, что и сам не заметишь. — Наверное, сказал. Да, точно — он меня еще, помню, спросил, что это у меня такое настроение, и я сказал, что опять осечка с публикацией.
— А он что же? Просто удовольствовался ответом или подхватил тему, стал как-то ее развивать?
— Нет, ну… я уж точно не помню сейчас, но какой-то разговор был. Насчет Хемингуэя он рассказал…
— Хемингуэя?
— Да, или кого-то другого из западных писателей, современных, — он сам точно не знал — ну, что в молодости тоже все отказы получал из редакций, а потом признали, стали печатать.
— В каком же смысле он вам это рассказал, как вы думаете: чтобы вы не очень огорчались — все, мол, начинают трудно, или в том смысле, что все-таки там пробиться легче?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33