Я намеревался рассказать еще о некоторых любопытных случаях, а потом туманно, как бы невзначай, не сообщая ничего конкретного, намекнуть Лире на нечто, намекнуть так, чтобы она могла сделать определенные выводы. Короче говоря, я собирался дать понять Лире, что и она и Валя вне подозрений… А потом… Потом посмотреть, как они поведут себя.
Но момент наступил, а я им не воспользовался. В голосе Лиры Федоровны я уловил какие-то новые нотки… Словно на миг что-то приоткрылось передо мной. И это «что-то» заставило меня забыть о прежних намерениях. Надо было срочно проверить то, что возникло в ощущении, а потом оформилось в четкую мысль.
– Как хотите, – повторил я. – Если вам трудно…
– Муж не пожелал объясниться. Я расценила его молчание как признание вины.
– Это понятно. Но сначала были анонимки…
– К чему сейчас сотрясать воздух. Анонимщик не достиг цели.
Она думала о Сикорском. Или предлагала мне подумать о нем. Но если бы автором писем был Сикорский, то после отъезда Наумова он должен был, так сказать, активизироваться. Этого не произошло. Директор музея не предпринимал попыток к сближению ни до разрыва Лиры с мужем, ни после. Не было смысла ему затевать этот спектакль.
– Может быть, цель и была в том, чтобы поссорить вас с мужем?
– Это глупо, – рассердилась она. – То, что вы говорите, – глупо…
– Почему?
– Просто глупо – и все.
Это было уже нечто. Нет, это было совсем не глупо – то, что я говорил и о чем она думала. Думала сейчас и думала тогда… Если бы она об этом не думала, она не сказала бы, что это глупо.
– Ваша мать, – поинтересовался я, – она одобряла ваш брак с Наумовым?
Синие глаза широко распахнулись.
– Вот как, – протянула она изумленно.
– Одобряла или нет?
– Я… Нет… Я не понимаю.
– А мне думается, что вы знали это всегда…
– Что я знала?
Я поднялся со стула и стал разглядывать часы, висящие на стене. Часы были старинные, в черном футляре и с латунным маятником. Маятник не качался, стрелки показывали четверть двенадцатого. Я открыл застекленную дверцу и качнул маятник. Уголком глаза я следил за Лирой Федоровной. Она с минуту сидела неподвижно, затем встала и подошла к зеркалу. Поправила волосы, помедлила и сказала не то мне, не то своему отражению:
– Неужели я знала это всегда?
– Разве не так? – спросил я.
– Нет, – сказала она, продолжая смотреть в зеркало. – Нет, конечно. Как я могла знать то, чего не было…
Она словно убеждала себя в чем-то. А я стоял перед часами и пытался сообразить, что к чему. Ну хорошо: Тамара Михайловна не одобряла брак дочери. А что же дальше? Лира… Все нам о ней известно, начиная от момента рождения и кончая сегодняшним днем. Все или почти все. И, однако, чего-то не хватает.
– Мать никогда не намекала вам, что зять ей неприятен?
– Господи, какая чепуха, – вздохнула она. – Нет… Нет… И нет.
А в моих ушах звенело: да, да, да… Но темны были эти «да», как лес ночью. Незнакомый лес. И чувствовал я, что вывести из этой чащобы меня Лира Федоровна не сможет. Даже если бы и захотела.
Самому надо было искать дорогу.
И все же не зря мы немножко подышали пылью. Вспомнила Лира Федоровна один любопытный эпизод не эпизод, но что-то вроде. Разговор у нее с Астаховым занятный состоялся недели за три до отъезда в Крым. Сидели они в том самом стеклянном кафе «Космос», на Театральной площади. Веселый весенний дождь хлестал по стеклам, но настроение у Лиры было муторное. В ожидании официантки (кафе по вечерам переходило на ресторанный режим) Астахов о чем-то болтал. Лира не слушала его, делала из бумажной салфетки голубя и думала о своей неустроенной, какой-то неуютной жизни. Работа в музее не приносила удовлетворения, квартиры не было, а главное – не было цели. Что-то сломалось в ней после разрыва с мужем и ухода из семьи. Почувствовала она это не сразу. Сначала казалось, что все еще образуется, что кто-то подойдет к ней, возьмет за руку и выведет из тумана. Кандидатом в поводыри был Сикорский, но она испытывала к нему какое-то странное чувство, которое не могла объяснить себе. Оно не было антипатией. Может быть, она и пошла бы к нему, если бы он был порешительнее. Может быть… Однако он молчал, и она не могла понять почему. Он был мягок с ней, заботлив – и только. Шумный, веселый Астахов, появившись в музее, как-то сразу привлек к себе ее внимание. Через месяц она поняла, что ошиблась. Ей стало страшно. Ей было уже тридцать четыре. И в тридцать четыре у нее не было ни семьи, ни квартиры, ни любви. Красивая бездомная кошка – и все. Но красота преходяща, а жизнь может оказаться длинной – и это тоже было страшно.
Сидя в кафе, она думала о том, что ей не везло всегда. Она не умела выбирать. Еще когда ездила в Москву сдавать экзамены в университет, в нее влюбился худенький смешной мальчик. Она презрела эту любовь. А незадолго до ее замужества мальчик прислал Лире фото дельфина и письмо, в котором рассказал, что работает на научно-исследовательском судне, что объездил весь земной шар и что он очень жалеет… Она порвала письмо, а фото смеющегося дельфина сохранила. «Себе назло», – призналась она мне. Однажды Лира рассказала об этом мальчике Астахову. Он выслушал рассказ равнодушно и, как ей показалось, забыл… Впрочем, это только она решила, что забыл. Потому что в кафе он неожиданно вспомнил тот давний разговор…
Она сделала голубя, прикрепила к нему хвост и положила бумажную птицу возле вазочки. К столу подошла официантка, заученным движением вынула из кармашка передника блокнотик, нацелилась в него карандашиком. Взгляд ее равнодушно скользнул поверх голов клиентов и уперся в плафон на потолке. Астахов притушил сигарету и заметил, что им не мешает выпить. «Под дождь», – пояснил он и поднял глаза на Лиру. «Давайте, граждане», – тусклым голосом поторопила официантка. «Сейчас дадим, – хмыкнул Астахов. – Лира, что для тебя?» – «Только коньяк», – сказала официантка. «Согласен, – кивнул Астахов. – К нему лимон». – «Лимонов нет», – сообщила официантка. «Сбегай на угол, – посоветовал Астахов. – Там только что ящик открыли».
Официантка совет игнорировала. Когда заказ был сделан, Астахов спросил Лиру: «Ты чего куксишься?» Она не ответила. Он засмеялся и спросил: «А что нам пишут из Бриндизи?» Она не поняла. И тогда Астахов напомнил ей о мальчике с дельфином. Она удивилась. Мальчик был в прошлом, и все дороги к нему были давно закрыты. Но Астахов не отставал. В течение вечера он несколько раз возвращался к этой теме и в конце концов выпытал у Лиры кое-какие подробности о мальчике, который только для нее, впрочем, оставался мальчиком, а на самом деле… Конечно, она ничего о нем теперь не знала… Все было много лет назад, и все быльем поросло… «Зачем это тебе? » – спросила она. «Да так, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Но момент наступил, а я им не воспользовался. В голосе Лиры Федоровны я уловил какие-то новые нотки… Словно на миг что-то приоткрылось передо мной. И это «что-то» заставило меня забыть о прежних намерениях. Надо было срочно проверить то, что возникло в ощущении, а потом оформилось в четкую мысль.
– Как хотите, – повторил я. – Если вам трудно…
– Муж не пожелал объясниться. Я расценила его молчание как признание вины.
– Это понятно. Но сначала были анонимки…
– К чему сейчас сотрясать воздух. Анонимщик не достиг цели.
Она думала о Сикорском. Или предлагала мне подумать о нем. Но если бы автором писем был Сикорский, то после отъезда Наумова он должен был, так сказать, активизироваться. Этого не произошло. Директор музея не предпринимал попыток к сближению ни до разрыва Лиры с мужем, ни после. Не было смысла ему затевать этот спектакль.
– Может быть, цель и была в том, чтобы поссорить вас с мужем?
– Это глупо, – рассердилась она. – То, что вы говорите, – глупо…
– Почему?
– Просто глупо – и все.
Это было уже нечто. Нет, это было совсем не глупо – то, что я говорил и о чем она думала. Думала сейчас и думала тогда… Если бы она об этом не думала, она не сказала бы, что это глупо.
– Ваша мать, – поинтересовался я, – она одобряла ваш брак с Наумовым?
Синие глаза широко распахнулись.
– Вот как, – протянула она изумленно.
– Одобряла или нет?
– Я… Нет… Я не понимаю.
– А мне думается, что вы знали это всегда…
– Что я знала?
Я поднялся со стула и стал разглядывать часы, висящие на стене. Часы были старинные, в черном футляре и с латунным маятником. Маятник не качался, стрелки показывали четверть двенадцатого. Я открыл застекленную дверцу и качнул маятник. Уголком глаза я следил за Лирой Федоровной. Она с минуту сидела неподвижно, затем встала и подошла к зеркалу. Поправила волосы, помедлила и сказала не то мне, не то своему отражению:
– Неужели я знала это всегда?
– Разве не так? – спросил я.
– Нет, – сказала она, продолжая смотреть в зеркало. – Нет, конечно. Как я могла знать то, чего не было…
Она словно убеждала себя в чем-то. А я стоял перед часами и пытался сообразить, что к чему. Ну хорошо: Тамара Михайловна не одобряла брак дочери. А что же дальше? Лира… Все нам о ней известно, начиная от момента рождения и кончая сегодняшним днем. Все или почти все. И, однако, чего-то не хватает.
– Мать никогда не намекала вам, что зять ей неприятен?
– Господи, какая чепуха, – вздохнула она. – Нет… Нет… И нет.
А в моих ушах звенело: да, да, да… Но темны были эти «да», как лес ночью. Незнакомый лес. И чувствовал я, что вывести из этой чащобы меня Лира Федоровна не сможет. Даже если бы и захотела.
Самому надо было искать дорогу.
И все же не зря мы немножко подышали пылью. Вспомнила Лира Федоровна один любопытный эпизод не эпизод, но что-то вроде. Разговор у нее с Астаховым занятный состоялся недели за три до отъезда в Крым. Сидели они в том самом стеклянном кафе «Космос», на Театральной площади. Веселый весенний дождь хлестал по стеклам, но настроение у Лиры было муторное. В ожидании официантки (кафе по вечерам переходило на ресторанный режим) Астахов о чем-то болтал. Лира не слушала его, делала из бумажной салфетки голубя и думала о своей неустроенной, какой-то неуютной жизни. Работа в музее не приносила удовлетворения, квартиры не было, а главное – не было цели. Что-то сломалось в ней после разрыва с мужем и ухода из семьи. Почувствовала она это не сразу. Сначала казалось, что все еще образуется, что кто-то подойдет к ней, возьмет за руку и выведет из тумана. Кандидатом в поводыри был Сикорский, но она испытывала к нему какое-то странное чувство, которое не могла объяснить себе. Оно не было антипатией. Может быть, она и пошла бы к нему, если бы он был порешительнее. Может быть… Однако он молчал, и она не могла понять почему. Он был мягок с ней, заботлив – и только. Шумный, веселый Астахов, появившись в музее, как-то сразу привлек к себе ее внимание. Через месяц она поняла, что ошиблась. Ей стало страшно. Ей было уже тридцать четыре. И в тридцать четыре у нее не было ни семьи, ни квартиры, ни любви. Красивая бездомная кошка – и все. Но красота преходяща, а жизнь может оказаться длинной – и это тоже было страшно.
Сидя в кафе, она думала о том, что ей не везло всегда. Она не умела выбирать. Еще когда ездила в Москву сдавать экзамены в университет, в нее влюбился худенький смешной мальчик. Она презрела эту любовь. А незадолго до ее замужества мальчик прислал Лире фото дельфина и письмо, в котором рассказал, что работает на научно-исследовательском судне, что объездил весь земной шар и что он очень жалеет… Она порвала письмо, а фото смеющегося дельфина сохранила. «Себе назло», – призналась она мне. Однажды Лира рассказала об этом мальчике Астахову. Он выслушал рассказ равнодушно и, как ей показалось, забыл… Впрочем, это только она решила, что забыл. Потому что в кафе он неожиданно вспомнил тот давний разговор…
Она сделала голубя, прикрепила к нему хвост и положила бумажную птицу возле вазочки. К столу подошла официантка, заученным движением вынула из кармашка передника блокнотик, нацелилась в него карандашиком. Взгляд ее равнодушно скользнул поверх голов клиентов и уперся в плафон на потолке. Астахов притушил сигарету и заметил, что им не мешает выпить. «Под дождь», – пояснил он и поднял глаза на Лиру. «Давайте, граждане», – тусклым голосом поторопила официантка. «Сейчас дадим, – хмыкнул Астахов. – Лира, что для тебя?» – «Только коньяк», – сказала официантка. «Согласен, – кивнул Астахов. – К нему лимон». – «Лимонов нет», – сообщила официантка. «Сбегай на угол, – посоветовал Астахов. – Там только что ящик открыли».
Официантка совет игнорировала. Когда заказ был сделан, Астахов спросил Лиру: «Ты чего куксишься?» Она не ответила. Он засмеялся и спросил: «А что нам пишут из Бриндизи?» Она не поняла. И тогда Астахов напомнил ей о мальчике с дельфином. Она удивилась. Мальчик был в прошлом, и все дороги к нему были давно закрыты. Но Астахов не отставал. В течение вечера он несколько раз возвращался к этой теме и в конце концов выпытал у Лиры кое-какие подробности о мальчике, который только для нее, впрочем, оставался мальчиком, а на самом деле… Конечно, она ничего о нем теперь не знала… Все было много лет назад, и все быльем поросло… «Зачем это тебе? » – спросила она. «Да так, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47