— Я могу вынести многое на своих плечах, но только не призрака.
— Призраки ничего не весят, Дэнни, — попытался отшутиться президент.
— Этот весит целую тонну!
— Господин президент, — вмешался стареющий молодежный лидер, — если вы не хотите пока ничего говорить стране, может быть, вы введете в курс дела хоть нас — для общей ориентировки?
Роудбуш покачал головой.
— Расследование еще продолжается. Не думаю, чтобы обмен предположениями на этой стадии был кому-нибудь из нас полезен.
На всех лицах застыло оскорбленное выражение. Эти люди были столпами избирательной кампании. Они не щадили себя ради этого человека, и вот теперь он грубо отказывает им в доверии. Он заткнул им рот, захлопнул перед ними дверь.
Совещание продолжалось еще несколько минут. Было решено, что Каваног и еще двое отправятся с Роудбушем в Омаху, где ему предстояло на следующей неделе выступить перед фермерами. Распорядитель финансов и молодежный лидер расплывчато пообещали приложить все усилия. Затем вся группа потянулась из комнаты, и прощальные рукопожатия Роудбуша вряд ли воодушевили капитанов его избирательной кампании.
Я задержался, хотя президент об этом не просил. Он даже удивился, заметив, что я все еще стою перед его столом.
— Что-нибудь случилось, Джин?
— Да, сэр. — Для меня это был самый трудный момент за все годы работы в Белом доме. — Я ухожу из вашего пресс-центра, господин президент.
Он нахмурился, затем взглянул на меня недоуменно, как человек, который не верит своим ушам.
Я торопливо заговорил. Речь моя был не слишком логична, но одна мысль прошивала ее красной нитью: он может, если угодно, дурачить публику, но не имеет права так поступать с друзьями, которые несут на себе всю тяжесть его избирательной кампании, а особенно со мной.
— Может быть, это не очень принципиальный мотив, господин президент, — сказал я в заключение, — но я только так это понимаю.
— Пожалуйста, присядьте, Джин, прошу вас, — сказал он отеческим тоном.
Я сел. Он покинул свое вращающееся кресло, обошел стол и присел на край, на свое любимое место возле золотого ослика. Одна нога его раскачивалась в воздухе.
— Что именно вы хотели бы знать, Джин?
— Все, что вы узнали от ФБР, господин президент, — ответил я. — Я заслужил ваше доверие, сэр. Думаю, что и другие тоже, но сейчас я говорю о себе. В эту кампанию мне доставалось, как никому. Вы поставили меня в такое невыносимое положение перед прессой, что я… — Тут я полоснул себя ребром ладони по горлу. — Короче, с меня этого вот как достаточно, господин президент.
Он улыбнулся.
— Вы считаете, что я могу скрывать факты от народа, но не от вас, не так ли?
— Совершенно верно. — Я собирался высказать ему все, что думаю о Любине и Грире, но почему-то сейчас мне было трудно об этом заговорить. — Пока вы мне не доверяете, от меня здесь мало толку.
— Если вы сейчас подадите в отставку, — сказал он, — вы нанесете огромный вред и мне, и всей нашей партии.
— В этом я не уверен, — возразил я. — Это будет однодневной сенсацией, не более. Кроме того, я могу привести тысячу причин, — нервное истощение, язва, переутомление и тому подобное. Да и вообще, что бы со мной ни случилось, так больше продолжаться не может, господин президент.
— Ирландская гордость?
В другое время я бы взорвался, но теперь я чувствовал не гнев, а только горькую обиду. Больше всего мне хотелось поскорее с этим покончить.
— Человеческая гордость, — сказал я. — Если вы этого не понимаете, господин президент, нам не о чем говорить.
— Да, видимо, не о чем. — Он взглянул на меня как в былые дни, с симпатией и уважением. Затем вдруг наклонился вперед и крепко взял меня за плечо.
— Джин, — сказал он, — я знаю, что вы думаете. Вы думаете, ФБР раскопало нечто порочащее Стива, и я пытаюсь это скрыть, потому что боюсь скандала, боюсь поражения на выборах.
— Да, я так думаю, — сказал я. — Но не в этом дело, господин президент. Дело в том, что вы скрываете от меня факты, какие бы они ни были. А на всю эту историю мне, честно говоря, плевать!
— Что-то не верится, — проговорил он с хитрой улыбкой. — Вы на себя клевещете, Джин.
Я чуть не расхохотался. Ни моя девушка, ни мой босс не допускали и мысли, что у меня могут быть нормальные эгоистические побуждения. Как человеку понять себя, если даже самые близкие люди отказываются его понимать?
Роудбуш склонился к календарю.
— Сегодня двадцать девятое сентября, — сказал он. — Джин, вы можете дать мне еще десять дней?
Я был ошеломлен. Мысль о компромиссе не приходила мне в голову.
— Боюсь, что я вас не понимаю, — промямлил я.
Он полистал календарь.
— Десять дней, — сказал он. — Подождите до девятого октября. И тогда вы либо получите все донесения ФБР, либо уйдете и напишете целую страницу в «Нью-Йорк таймс», объясняя всем и каждому, почему вы ушли.
— Не улавливаю вашей мысли, — сказал я. — Что такого я узнаю через десять дней, чего вы не можете мне сказать сейчас?
— А между прочим, Джин, в общем-то вы правы. Я очень беспокоюсь за результаты выборов, гораздо больше, чем показал это на совещании. Но я надеюсь, — и донесения ФБР подтверждают мои надежды, — что нам все удастся уладить наилучшим образом через десять дней.
— Но к тому времени вы уже можете оказаться битым кандидатом, несмотря ни на что, — возразил я. — Боюсь, вы не представляете, как быстро падают наши шансы.
— Благодарю за «наши шансы», — сказал он с улыбкой. — Но, кажется, не это вас беспокоит. Вы хотите, чтобы я поверил в вас, а я с вами торгуюсь. Дайте мне эти десять дней. Джин, и я поверю.
— Не знаю…
— Я думаю, это будет разумно, — сказал он убеждающим тоном. — В конце концов, мы работаем вместе четыре с лишним года.
— Я ведь не многого прошу, — пробормотал я, чувствуя, что сдаюсь. — Я только хочу, чтобы от меня не скрывали факты, хорошие или плохие.
— А я говорю: вы будете полностью в курсе дела через десять дней, — сказал он. — Если не согласны, можете собрать все ваши секретные документы и отправить авиапочтой в Спрингфилд.
Теперь он улыбался мне открытой, теплой улыбкой. Она была неотразима. Решимость моя растаяла.
— Договорились? — спросил он, протягивая мне свою большую руку.
Я машинально пожал ее.
— Хорошо, господин президент.
И вскоре я уже шел в полутрансе к своему кабинету, живое доказательство того, что даже решительному человеку трудно устоять перед обаянием Роудбуша.
Джилл встала мне навстречу, уперев руки в боки.
— Тебя что, загипнотизировали? — спросила она.
— Вот именно, ты нашла нужное слово.
Я дошел до своего кресла и свалился в него, словно меня толкнули.
— Можно собирать вещи? — спросила она.
Я покачал головой.
— Мы остаемся.
Затем рассказал ей обо всем: и о совещании, и о нашем разговоре с президентом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Призраки ничего не весят, Дэнни, — попытался отшутиться президент.
— Этот весит целую тонну!
— Господин президент, — вмешался стареющий молодежный лидер, — если вы не хотите пока ничего говорить стране, может быть, вы введете в курс дела хоть нас — для общей ориентировки?
Роудбуш покачал головой.
— Расследование еще продолжается. Не думаю, чтобы обмен предположениями на этой стадии был кому-нибудь из нас полезен.
На всех лицах застыло оскорбленное выражение. Эти люди были столпами избирательной кампании. Они не щадили себя ради этого человека, и вот теперь он грубо отказывает им в доверии. Он заткнул им рот, захлопнул перед ними дверь.
Совещание продолжалось еще несколько минут. Было решено, что Каваног и еще двое отправятся с Роудбушем в Омаху, где ему предстояло на следующей неделе выступить перед фермерами. Распорядитель финансов и молодежный лидер расплывчато пообещали приложить все усилия. Затем вся группа потянулась из комнаты, и прощальные рукопожатия Роудбуша вряд ли воодушевили капитанов его избирательной кампании.
Я задержался, хотя президент об этом не просил. Он даже удивился, заметив, что я все еще стою перед его столом.
— Что-нибудь случилось, Джин?
— Да, сэр. — Для меня это был самый трудный момент за все годы работы в Белом доме. — Я ухожу из вашего пресс-центра, господин президент.
Он нахмурился, затем взглянул на меня недоуменно, как человек, который не верит своим ушам.
Я торопливо заговорил. Речь моя был не слишком логична, но одна мысль прошивала ее красной нитью: он может, если угодно, дурачить публику, но не имеет права так поступать с друзьями, которые несут на себе всю тяжесть его избирательной кампании, а особенно со мной.
— Может быть, это не очень принципиальный мотив, господин президент, — сказал я в заключение, — но я только так это понимаю.
— Пожалуйста, присядьте, Джин, прошу вас, — сказал он отеческим тоном.
Я сел. Он покинул свое вращающееся кресло, обошел стол и присел на край, на свое любимое место возле золотого ослика. Одна нога его раскачивалась в воздухе.
— Что именно вы хотели бы знать, Джин?
— Все, что вы узнали от ФБР, господин президент, — ответил я. — Я заслужил ваше доверие, сэр. Думаю, что и другие тоже, но сейчас я говорю о себе. В эту кампанию мне доставалось, как никому. Вы поставили меня в такое невыносимое положение перед прессой, что я… — Тут я полоснул себя ребром ладони по горлу. — Короче, с меня этого вот как достаточно, господин президент.
Он улыбнулся.
— Вы считаете, что я могу скрывать факты от народа, но не от вас, не так ли?
— Совершенно верно. — Я собирался высказать ему все, что думаю о Любине и Грире, но почему-то сейчас мне было трудно об этом заговорить. — Пока вы мне не доверяете, от меня здесь мало толку.
— Если вы сейчас подадите в отставку, — сказал он, — вы нанесете огромный вред и мне, и всей нашей партии.
— В этом я не уверен, — возразил я. — Это будет однодневной сенсацией, не более. Кроме того, я могу привести тысячу причин, — нервное истощение, язва, переутомление и тому подобное. Да и вообще, что бы со мной ни случилось, так больше продолжаться не может, господин президент.
— Ирландская гордость?
В другое время я бы взорвался, но теперь я чувствовал не гнев, а только горькую обиду. Больше всего мне хотелось поскорее с этим покончить.
— Человеческая гордость, — сказал я. — Если вы этого не понимаете, господин президент, нам не о чем говорить.
— Да, видимо, не о чем. — Он взглянул на меня как в былые дни, с симпатией и уважением. Затем вдруг наклонился вперед и крепко взял меня за плечо.
— Джин, — сказал он, — я знаю, что вы думаете. Вы думаете, ФБР раскопало нечто порочащее Стива, и я пытаюсь это скрыть, потому что боюсь скандала, боюсь поражения на выборах.
— Да, я так думаю, — сказал я. — Но не в этом дело, господин президент. Дело в том, что вы скрываете от меня факты, какие бы они ни были. А на всю эту историю мне, честно говоря, плевать!
— Что-то не верится, — проговорил он с хитрой улыбкой. — Вы на себя клевещете, Джин.
Я чуть не расхохотался. Ни моя девушка, ни мой босс не допускали и мысли, что у меня могут быть нормальные эгоистические побуждения. Как человеку понять себя, если даже самые близкие люди отказываются его понимать?
Роудбуш склонился к календарю.
— Сегодня двадцать девятое сентября, — сказал он. — Джин, вы можете дать мне еще десять дней?
Я был ошеломлен. Мысль о компромиссе не приходила мне в голову.
— Боюсь, что я вас не понимаю, — промямлил я.
Он полистал календарь.
— Десять дней, — сказал он. — Подождите до девятого октября. И тогда вы либо получите все донесения ФБР, либо уйдете и напишете целую страницу в «Нью-Йорк таймс», объясняя всем и каждому, почему вы ушли.
— Не улавливаю вашей мысли, — сказал я. — Что такого я узнаю через десять дней, чего вы не можете мне сказать сейчас?
— А между прочим, Джин, в общем-то вы правы. Я очень беспокоюсь за результаты выборов, гораздо больше, чем показал это на совещании. Но я надеюсь, — и донесения ФБР подтверждают мои надежды, — что нам все удастся уладить наилучшим образом через десять дней.
— Но к тому времени вы уже можете оказаться битым кандидатом, несмотря ни на что, — возразил я. — Боюсь, вы не представляете, как быстро падают наши шансы.
— Благодарю за «наши шансы», — сказал он с улыбкой. — Но, кажется, не это вас беспокоит. Вы хотите, чтобы я поверил в вас, а я с вами торгуюсь. Дайте мне эти десять дней. Джин, и я поверю.
— Не знаю…
— Я думаю, это будет разумно, — сказал он убеждающим тоном. — В конце концов, мы работаем вместе четыре с лишним года.
— Я ведь не многого прошу, — пробормотал я, чувствуя, что сдаюсь. — Я только хочу, чтобы от меня не скрывали факты, хорошие или плохие.
— А я говорю: вы будете полностью в курсе дела через десять дней, — сказал он. — Если не согласны, можете собрать все ваши секретные документы и отправить авиапочтой в Спрингфилд.
Теперь он улыбался мне открытой, теплой улыбкой. Она была неотразима. Решимость моя растаяла.
— Договорились? — спросил он, протягивая мне свою большую руку.
Я машинально пожал ее.
— Хорошо, господин президент.
И вскоре я уже шел в полутрансе к своему кабинету, живое доказательство того, что даже решительному человеку трудно устоять перед обаянием Роудбуша.
Джилл встала мне навстречу, уперев руки в боки.
— Тебя что, загипнотизировали? — спросила она.
— Вот именно, ты нашла нужное слово.
Я дошел до своего кресла и свалился в него, словно меня толкнули.
— Можно собирать вещи? — спросила она.
Я покачал головой.
— Мы остаемся.
Затем рассказал ей обо всем: и о совещании, и о нашем разговоре с президентом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117