— Это так.
Он отходит без ответа и усаживается под гинкго. Я иду за ним, понимая, что он не хочет видеть меня, но ничего не могу с собой поделать.
— Кто они? — спрашиваю. Голос у него глухой.
— Думаешь, ты единственная? И таких умных, как ты, больше нет?
— Не думаю.
— Я не знаю, кто они. — Хикари отворачивается, жалко улыбаясь. — Таких, как ты, много. Вас посылают компании, имевшие дело с моим дедом. Я всю жизнь прятался от них. Дед всеми силами искал эту драгоценность из-за того, что случилось с его отцом. Он привез «Трех братьев» сюда, потому что эта вещь была наша, моя, моих детей и внуков. Мать обещала ему, что будет беречь ее, а я обещал ей. Но эти компании не забывают. Вы — мое проклятие. Вы помните людей, с которыми имели дела. Вы как мухи.
— Я не из их числа, Хикари. Посмотри на меня.
Он поднимает взгляд.
— Не нужно было оставлять тебя здесь.
— Прошу тебя!..
Он качает головой. Тянется к моему лицу, берет его в обе ладони. Потом мы занимаемся любовью несколько часов. В его темную комнату проникает дневной свет. Его ритм во мне такой медленный, что почти не важен, важна только близость. Я не чувствую, как она прекращается.
Когда просыпаюсь, Хикари нет. Лежу неподвижно, прислушиваясь. Помню теплоту и тяжесть его тела. Мое тело помнит их. Уже поздно. В доме полная тишина.
Снаружи жалобно кричит морская птица. Когда встает солнце, мне кажется, что Хикари все еще со мной. Мысли мои текут медленно, словно буруны, на грани сна.
Поворачиваю голову. Домашнего алтаря нет. Потрясения это не вызывает. Возможно, какой-то частью сознания я ожидала, что его не будет. Так оборачиваешься в сновидении, зная, что тебя ждет нечто страшное.
Я оглядываю остальную часть комнаты. Все прочее на месте. Отсюда мало что можно было забрать. Представляю себе, как Хикари берет лакированный ларец и молча выносит его. Встаю и выхожу за его воображаемым образом.
Он меньше, чем сновидение, больше, чем мысль. На верхнюю ступеньку крыльца упала рисовая лепешка, на третью баклажан. Хикари не нагнулся за ними. Не нагибаюсь и я. До меня смутно доходит, что сегодня Рождество.
Комнаты детей закрыты. Я дергаю дверь моей бывшей комнаты, негромко зову Тома. Ответа нет. В комнате лишь животные на обоях, на их процессии падает свет. Они провожают меня взглядами, когда я спускаюсь вниз.
Дом кажется покинутым. Мое присутствие не оказывает никакого воздействия, ничего не меняет. Комнаты утратили хозяев. Свет падает на голые полы. Книжные полки опустели. Газовой плиты и холодильника нет.
Записки для себя не нахожу. Начинаю искать усерднее, вынимаю содержимое шкафов и выдвижных ящиков, поднимая неуместный шум в пустом доме. Трудно заставить себя остановиться, сдержать панику. На кухонном столе стоит чашка Ирэн, голубой пластик с зелеными дельфинами. Представляю себе лицо девочки, старающейся не плакать. Ее глаза словно смотрят на меня.
Рисовое вино там, где я его поставила. Наполняю чашку и выхожу с ней на крыльцо. Стульев нет. Сажусь, прислонясь спиной к шелушащейся стене. Не слышно шума лодки или генератора. Лишь грохочут гигантские шаги Тихого океана, не идущего никуда.
Говорю себе: он не оставил записки, чтобы они не нашли ее. Не оставил письма, так как не знал, что сказать на прощание. Не оставил ничего, потому что я чужая женщина в доме. Он больше не позволит себе любить меня.
Думаю о его голосе. О руках, их изгибах, их сдержанности и силе. Как в каллиграфии. Закрываю глаза, чтобы думать о них, а когда открываю снова, плачу и ничего не могу с этим поделать. Допиваю рисовое вино. Солнце светит сквозь тучи на заросшие дюны.
В траве есть что-то, чего я не сразу замечаю. Лишь совладав с собой, поднимаю взгляд и вижу. Что-то невысокое, квадратное. Иду мимо участка и гинкго. Песок мешает идти. Там, где начинаются дюны, есть холмик и гнездышко в траве. Они мне знакомы. Я ложусь и свертываюсь по его форме.
Там стоит полускрытая кустами коробка. Старая деревянная шкатулка, оставленная на месте, которое никто не знает, кроме меня. Тяну ее к себе. От старости она потемнела, едко пахнет скипидаром. Под ней листок бумаги, и когда я снимаю с него груз, ветер пытается, им завладеть, но я его опережаю. Листок уже развернут
«Дорогая Кэтрин.
Прости, это все, что я могу тебе отдать. Эта вещь принадлежала отцу моей матери, а до этого его отцу. Пытаться сберечь ее было моей ошибкой. Она не стоит того, что мы ей отдали.
Желаю счастья. Хикари.»
Открываю шкатулку. Он почти пуста. Внутри всего лишь один предмет. От вина в голове боль. Ощущение такое, что моя жизнь, петляя, шла под уклон к этой цели.
Это деформированный золотой каркас. Металлический треугольник, угловатый, как змеиная голова. В тех местах, где были камни, пустоты. Я вынимаю его, он оказывается неожиданно тяжелым. Вещь некрасивая и никчемная. Она бы могла быть остовом замечательной драгоценности. Никто не мог бы догадаться об этом, кроме меня. Я сижу, укрывшись за дюнами, и плачу о Хикари и «Трех братьях».
Когда я заканчиваю укладывать вещи, уже полдень. Это занятие занимает у меня больше времени, чем необходимо. Я мешкаю в покинутом доме, жалкая, как привидение. Словно некто, кого я люблю, вернется. Покончив со сборами, иду к бухте. Торговец жареными осьминогами ждет покупателей. Лодка Хикари по-прежнему пришвартована к тумбе.
— Доброе утро! — радостно кричит торговец по-японски. — Как насчет того, чтобы позавтракать?
В одной руке у меня сумка, в другой драгоценность. Я подхожу к нему.
— Что у вас? — спрашиваю я.
— Осьминог. — Он белозубо улыбается. — Свежий. Полезный для сердца.
Покупаю порцию. Мы стоим, между нами сковорода с завитками щупальцев. Продавец улыбается и кивает, словно у нас идет беседа, хотя мы почти не разговариваем. Волны бьются о корпус рыбачьей лодки.
— Был кто-нибудь здесь сегодня утром!
Он пожимает плечами, переворачивая завитки лопаточкой.
— Только ваш любезный с детьми. После Нового года торговля пойдет лучше.
— Вы их видели?
— Конечно.
— Когда?
Стараюсь не выдать голосом своих чувств. Как будто сейчас это имеет значение… или имело когда бы то ни было.
— Рано. Ваш мужчина сходил в город. Вернулся с машиной. Дети ждали здесь. Он купил им перед отъездом осьминога. — Продавец укладывает еду в пластиковую коробку. Смотрит, прищурясь, сквозь дым. — Они поехали на север. Это стоит восемьсот иен. С вас полцены.
— Что у них за машина?
— Голубая «тойота», настоящая развалюха. Вы не едете с ними?
— С ними?
Вопрос застает меня врасплох. Словно этот человек не спросил, а поведал что-то обо мне самой. Он указывает подбородком вниз.
— Что у вас там?
Я смотрю. «Три брата» по-прежнему у меня в руке, тяжелые, как пистолет.
— Золото.
— Что?
Его брови поднимаются, улыбка исчезает, и он ныряет в свой трейлер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118