— Сомневаюсь, чтобы остальные разделяли это мнение. Впрочем, — коммодор смерил безжалостным взглядом штурмана, — впрочем, вас никто не удерживает на «Тэлботе». Пожалуйте рапорт. Что же касается настоящих моряков, то я ценю мужество, пусть даже оно и граничит с безумием. Прикажите играть русский гимн!
— Да, это определённо сам коммодор Бейли! — повторил лейтенант Беренс. — Желает счастливого плавания.
Руднев усмехнулся:
— Как это трогательно со стороны коммодора! Он ведь был так обеспокоен нашей задержкой в порту…
Он не договорил, осёкся: совсем не время было злословить по поводу мнимых доброжелателей. Есть вещи и поважнее — бой! Взгляд упёрся в счётчик лага:
— Прикажите прибавить ещё десять оборотов.
— Есть прибавить десять оборотов!
Упругие струи дыма из труб, словно подрубленные, изломались, поползли вниз и в сторону.
— Всеволод Фёдорович, вижу японские корабли. Не пора ли перейти в боевую рубку? — предложил старший офицер.
— Да-да, — согласился Руднев. Но прежде чем уйти, он перегнулся через поручни мостика, посмотрел вниз, на палубу. В надраенной до зеркальности меди дробилось негреющее солнце, перекидывалась словами прислуга у орудий. Живая!
У Руднева запершило, защекотало в горле. Он вытащил платок, прокашлялся. Офицеры из вежливости отвернулись, будто ничего и не заметили.
— Идёмте, господа. И пусть каждый свято выполнит свой долг.
По одному вошли в боевую рубку. В ней было тесно. Пространство со всех сторон сдавлено шестидюймовыми бронированными плитами, заставлено приборами, переговорными трубами. Ординарец Чибисов потянул на себя пластину стальной двери. Сминая резиновую прокладку, она плотно, как крышка табакерки, впечаталась в стену. Теперь командный пункт корабля был связан с командой хитросплетением переговорных труб, телефонами да двухметровым бронированным туннелем позади рубки — для посыльных и голосовой связи.
Через узкие смотровые щели с козырьками были видны силуэты японских крейсеров.
Наблюдатель торопливо доложил:
— Неприятель поднял сигнал: «Сдавайтесь на милость».
Мичман Ничволодов молодцевато взлетел на самую высоту — фор-марс, где находилась дальномерная станция номер два. Прежде чем припасть к окулярам дальномера, мичман скинул кожаные колпачки со стёкол. Цейсовские линзы мерцали таинственным голубоватым светом. Ничволодов открыл ящик с принадлежностями, вытащил бархатку, меховые щётки — оптику обхаживали почище барышень. Выудил он и бутылку для спирта. Пустую.
У Графинюшки кровь ударила в голову. Чем протирать линзы? Одними меховыми помпошками начисто никогда не протрёшь, все одно запотеют. Тогда станция станет рубить дистанцию — страх! Он лихорадочно обшарил взглядом трёх матросов-дальномерщиков. Ну конечно, кто мог это сделать, как не Михеев. Ах, сволочь!
— Михеев, поди сюда!
Михеев подскочил, широко расставил ноги, ловя равновесие — на марсе покачивало.
— А ну дыхни!
— Да я…
Ничволодов не удержался, тряхнул матроса — у того только зубы лязгнули: — Подлец!
— Да нешто я посмел бы. Выпить я горазд, правда… Но такое. Я же русский матрос.
— Ваше благородие, — перед мичманом вытянулся другой дальномерщик, — дозвольте обратиться. Пробка неплотно пригнана. Не иначе как спиртяга выдохся.
Ничволодов потрогал пробку. Качается. Бутылка, кувыркаясь, полетела с фок-мачты за борт.
— Ступай в перевязочный пункт и возьми спирту для дальномера. Скажи, я прошу. Быстро!
Михеев вернулся на станцию, осторожно, как младенца, прижимая к груди бутылку со спиртом.
— Протри линзы! — прикрикнул мичман. — Да легче, медведь косолапый. Это тебе не портовые девки — оптика!
Но Михеев на оптику уже не смотрел. Лицо его было повёрнуто в сторону. Голос вздрагивал от возмущения:
— Смотрите! Японцы сигнал выбросили, без боя сдаваться предлагают.
Контр-адмирал Уриу ждал ответа, в волнении покусывая губы.
— Что там русские?
— Не отвечают.
Прошла ещё минута. Пусто. Адмирал не поверил. Сам облазил взглядом все реи «Варяга». Да что они, в самом деле вздумали драться?
Японская эскадра по своей огневой мощи в пять раз превосходила «Варяг» и «Кореец». Но и этого мало. Японские снаряды были начинены шимозой — взрывчатым веществом, превосходящим в пять раз русский пироксилин, залитый в снаряды. Но и этого мало. На царском флоте отдавали предпочтение бронебойным снарядам с тугими запальными трубками. Такой снаряд должен был пробить броневой пояс неприятельского корабля и взорваться внутри. Японцы ставили на снаряды чувствительные запальные трубки, взрывавшиеся даже от удара о поверхность моря. И они будут взрываться, осыпая прислугу и комендоров, открыто стоявших у орудий, осколочным градом. Это уже была не арифметическая — геометрическая прогрессия превосходства. И всё же…
— Может быть, русские спустят флаг после первых выстрелов? И пока не делают этого из приличия?
Контр-адмирал покосился на командира «Нанивы».
— Передайте на «Асаму»: пусть дадут пристрелочный выстрел.
— Есть!
С «Асамы» ударило шестидюймовое орудие. Всплеск обозначился далеко за кормой «Варяга». Перелёт. — Что русские?
— Молчат.
Уриу протяжно вздохнул. Было бы совсем неплохо начать кампанию с захвата русского крейсера. Адмирал Того прав: такое известие не прошло бы мимо внимани божественного Тенно — императора, а имена первых победителей хорошо западают в память. Проклято упорство русских. Ослиное. Они за него поплатятся!
— Ещё один!
На этот раз японцы положили пристрелочный снаря почти точно. Водяной гейзер вырос из-под самого борта «Варяга» и, подрезанный ветром, обрушился н комендоров третьего орудия. Алёшка Козинцев вытер бескозыркой солёные капли с лица.
— Все целы? Ну, братцы, со вторым вас крещением. Жаль только, на том свете не зачтётся. Поп-то японский!
На левом плутонге не удержались, грохнули. Они ещё смеялись!
На мачте «Нанивы» затрепетали сигнальные флаги. Крейсер сообщал остальным судам расстояние до русских. Матросы оборвали смех. Козинцев припал к opудию, крикнул срывающимся голосом:
— Сейчас вдарят!
Залп главного калибра японской эскадры разодрал сдавленный небом и морем воздух. Часы показывал 11 часов 45 минут.
В боевой рубке спокойно. С первыми выстрелами всю суету как волной смыло: осталась трезвость мысли и холодная злость, без которой ни один бой не выиграть.
Руднев привычно одёрнул мундир. Тяжёлые эполеты в жёлтом мерцании ламп отливали золотым шитьём, стойка воротника подпирала шею. Золотые ножны кортика колотились о бедро. На груди звенела колодка с орденами. Так повелось испокон. В лучшем — на парад и на смерть.
— Японцы начали, Всеволод Фёдорович.
— Вижу. Проследите, чтобы о всех попаданиях в «Варяг» сообщали в рубку незамедлительно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14