А ведь в твоих руках судьба человека. И не раз подводила меня субъективность, эта предвзятая уверенность, что перед тобой преступник. Вот он сидит, плетёт что-то, несёт несусветную чушь, отпирается, да ещё как неумело, путается, сам себе противоречит. А ты думаешь: ага, выкручиваешься, боишься… и уверен, что поймал виновного. А через некоторое время видишь, что виновен-то вовсе не он. Тогда отпускаешь его, заискиваешь перед ним, и тебе стыдно глядеть ему в глаза…
…Который год живу на земле Гоголя и Шевченко. Рано же вы покинули свет. А дал бы вам бог долгий век, может, и я с вами встретился бы.
Это ещё один пример закона подлости — ну чего бы этим гениям не жить долго? А какой-нибудь негодяй живёт на земле непрожитые ими годы, их век.
…Люблю мечтать. Известное дело, мечтать легче и приятнее, чем думать. Где-то читал, а может, слышал, как один горемыка говорил, что он живёт богаче и красивее всех царей и князей. Я, сказал он, живу в своих мечтах. В мечтах кем хочу, тем и становлюсь, где хочу, там и живу… Я похож на этого фантазёра-чудака. Часто витаю в облаках, уношусь из реального мира в мир фантазии.
А почему бы не помечтать о таком: все люди на земле сделаются одним народом, станут жить в едином государстве. И все будут исполнять святые заповеди: не убий, не укради и т.д. И не будет у людей болезней, станут доживать до глубокой старости… О таком, видать, и сам бог не мечтает…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
«Что же делать?» — думал Силаев-Соколовский, спеша домой, к Нонне. Тревога жгла душу, подгоняла. Приехали жандармы брать кого-то. Кого они могут взять в этой глуши? Кого же, как не его, Силаева? Значит, докопались, выследили. Выдал кто? Вырвали признание у арестованных Бергера или Войцеховского? Те не выдержали, сдались, рассказали, что знали, спасая себя? Может быть…
Пока шёл, тревога не отступала, не слабела, ворочалась, как осколок в ране, щемило грудь. Что будет с Нонной, когда ей расскажет? И что ей посоветовать? После того как Нонна узнала, что ждёт ребёнка, она притихла, реже выходила из дому в город, подолгу лежала или сидела в задумчивости. И ещё сильней стала бояться за Соколовского, видно, сердцем чуяла, что его ждёт беда.
Нонна сидела возле окна, распахнутого, но занавешенного белой занавеской, облокотившись на подоконник. Лицо бледное, похудевшее, с тёмными кругами под глазами. Когда Сергей вошёл, она встала, сняла с него картуз, полой халата вытерла с козырька пыль, помогла снять пиджак и сапоги.
— Когда в Корольцы поедешь? — спросила она, обтирая ветошкой сапоги от грязи и пыли.
Он не ответил, развёл руками и не отважился признаться ей в своей тревоге. Оба сели, он — на кушетку, она — на скамеечку.
— Нонна, — сказал он, — нам нужно обвенчаться. И как можно скорей. Может, даже сегодня.
Она вскинула голову, испуганно и удивлённо уставилась на него.
— Давай сегодня и пойдём под венец.
— Серёжа, что случилось?
— Ничего особенного, любимая. Ты же этого хотела — вот и пришло время.
— Нет, ты что-то от меня скрываешь. Скажи, что? Серёжа! — Подошла, села рядом.
Он взял её за руки, начал объяснять:
— У нас ребёнок будет, так? Дай бог, — перекрестился он. — Я не хочу, чтобы он бесправным был, байстрюком. Мало что может со мной случиться…
— Что может случиться, Серёжа? — стиснула она его руку. — Ты что-то знаешь. Что?
— Ну, моё положение…
— Но ты же сегодня сказал мне, что бросишь все это, — вскрикнула она и сразу, будто испугалась, что её кто-нибудь услышит, прикрыла ладонью рот. — Ты же обещал мне от них отойти. От этих кровавых безумцев. Нельзя так жить. Нельзя посвятить себя тому, чему никогда не бывать… Неужели ты хочешь, чтобы и ещё гибли люди, как тот гимназист?..
— Тихо, не хочу, и это больше не повторится.
Молчали. Были они сейчас на разных полюсах и смотрели на все события и на то, о чем говорили, как бы с разных концов подзорной трубы, и поэтому видели все разной величины и на разном расстоянии.
— Ты с ума сойдёшь от чужой невинной крови, которую пролили твои бомбы… Серёжа, что случилось?
— Скажу. Я слышал, узнал, что секретно приехали жандармские агенты. Думаю, что меня выследили.
— Боже, — ткнулась она ему головой в грудь и заплакала. — За тобой приехали, за тобой.
Он не успокаивал её, не утешал — плакать она перестала сама. Только сказал, что если жандармы действительно явились брать его, то они же не знают, где он сейчас, и сначала поедут в Корольцы. А за это время он что-нибудь придумает. Нонна прижалась щекой к его груди, слушала, как стучит сердце, а он расчёсывал её густые, упругие волосы бронзовым гребнем с вкраплёнными аметистами. Тикали часы, стоявшие в углу, потом пробило четыре удара. Во дворе закричали, захлопали крыльями соседские куры, зашедшие к ним — кто-то их вспугнул. Нонна кинулась к окну, выглянула: забежала чужая собака — и с облегчением вздохнула.
«Вот теперь будет так все время дрожать за меня. Надо обвенчаться и сразу куда-нибудь уехать, скрыться», — подумал Соколовский, и эта мысль переросла в решение.
— Нонна, собирайся в церковь, венчаться, — твёрдо сказал он и стал доставать из шкафа костюм, белую рубашку, галстук, шляпу.
— Серёжа, — прошептала она с отчаянием. — А что мне надеть под венец? Боже, разве я так представляла себе венчание?
Соколовский подержал несколько секунд плечики с костюмом, повертел их и засунул обратно в шкаф. Туда же полетели рубашка, шляпа, галстук.
— К черту, — гневно крикнул он. — Пойдём в том, что есть, в чем по улице ходим. — Он разнервничался, взвинтился, — таким Нонна его ещё не видела. Метался по комнате, точно искал что-то и позабыл что, злился на себя за то, что не может успокоиться. И Нонна, видя его таким, сама нервничала и пугалась. — К черту все, к черту… Нонна, я сейчас пойду кольца нам куплю и к священнику зайду.
— Не ходи на улицу, — ухватилась за него Нонна. — Не ходи. Я не хочу, чтоб тебя люди видели. Не показывайся. Я сама кольца куплю. Сходи только к отцу Паисию.
Он согласился легко, без возражений. Отец Паисий жил рядом, его сад и двор примыкали к их двору. Пошли: Соколовский — к священнику, Нонна — покупать кольца.
Отец Паисий был дома, на кухне, налаживал мышеловку — прикреплял к проволочке корку хлеба. Две мышеловки, уже снаряжённые, стояли на табуретке.
— Вот против нечисти окаянной вооружаюсь, — сказал отец Паисий. — Кот так разленился, что мыши по нему бегают.
Он был в исподней рубахе, узких полосатых штанах, в сандалиях на босу ногу. Волосы на голове с проседью, как овечья шерсть, а усы и борода чёрные, седина их не тронула, точно и не его они, а чужие, приклеенные, как у актёра. Борода густая, широкая, раздвоенная, — не поп, а бог Саваоф.
— Что, сын мой, привело вас в мою обитель? — спросил Паисий, осторожно ставя мышеловку в угол под лавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
…Который год живу на земле Гоголя и Шевченко. Рано же вы покинули свет. А дал бы вам бог долгий век, может, и я с вами встретился бы.
Это ещё один пример закона подлости — ну чего бы этим гениям не жить долго? А какой-нибудь негодяй живёт на земле непрожитые ими годы, их век.
…Люблю мечтать. Известное дело, мечтать легче и приятнее, чем думать. Где-то читал, а может, слышал, как один горемыка говорил, что он живёт богаче и красивее всех царей и князей. Я, сказал он, живу в своих мечтах. В мечтах кем хочу, тем и становлюсь, где хочу, там и живу… Я похож на этого фантазёра-чудака. Часто витаю в облаках, уношусь из реального мира в мир фантазии.
А почему бы не помечтать о таком: все люди на земле сделаются одним народом, станут жить в едином государстве. И все будут исполнять святые заповеди: не убий, не укради и т.д. И не будет у людей болезней, станут доживать до глубокой старости… О таком, видать, и сам бог не мечтает…
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
«Что же делать?» — думал Силаев-Соколовский, спеша домой, к Нонне. Тревога жгла душу, подгоняла. Приехали жандармы брать кого-то. Кого они могут взять в этой глуши? Кого же, как не его, Силаева? Значит, докопались, выследили. Выдал кто? Вырвали признание у арестованных Бергера или Войцеховского? Те не выдержали, сдались, рассказали, что знали, спасая себя? Может быть…
Пока шёл, тревога не отступала, не слабела, ворочалась, как осколок в ране, щемило грудь. Что будет с Нонной, когда ей расскажет? И что ей посоветовать? После того как Нонна узнала, что ждёт ребёнка, она притихла, реже выходила из дому в город, подолгу лежала или сидела в задумчивости. И ещё сильней стала бояться за Соколовского, видно, сердцем чуяла, что его ждёт беда.
Нонна сидела возле окна, распахнутого, но занавешенного белой занавеской, облокотившись на подоконник. Лицо бледное, похудевшее, с тёмными кругами под глазами. Когда Сергей вошёл, она встала, сняла с него картуз, полой халата вытерла с козырька пыль, помогла снять пиджак и сапоги.
— Когда в Корольцы поедешь? — спросила она, обтирая ветошкой сапоги от грязи и пыли.
Он не ответил, развёл руками и не отважился признаться ей в своей тревоге. Оба сели, он — на кушетку, она — на скамеечку.
— Нонна, — сказал он, — нам нужно обвенчаться. И как можно скорей. Может, даже сегодня.
Она вскинула голову, испуганно и удивлённо уставилась на него.
— Давай сегодня и пойдём под венец.
— Серёжа, что случилось?
— Ничего особенного, любимая. Ты же этого хотела — вот и пришло время.
— Нет, ты что-то от меня скрываешь. Скажи, что? Серёжа! — Подошла, села рядом.
Он взял её за руки, начал объяснять:
— У нас ребёнок будет, так? Дай бог, — перекрестился он. — Я не хочу, чтобы он бесправным был, байстрюком. Мало что может со мной случиться…
— Что может случиться, Серёжа? — стиснула она его руку. — Ты что-то знаешь. Что?
— Ну, моё положение…
— Но ты же сегодня сказал мне, что бросишь все это, — вскрикнула она и сразу, будто испугалась, что её кто-нибудь услышит, прикрыла ладонью рот. — Ты же обещал мне от них отойти. От этих кровавых безумцев. Нельзя так жить. Нельзя посвятить себя тому, чему никогда не бывать… Неужели ты хочешь, чтобы и ещё гибли люди, как тот гимназист?..
— Тихо, не хочу, и это больше не повторится.
Молчали. Были они сейчас на разных полюсах и смотрели на все события и на то, о чем говорили, как бы с разных концов подзорной трубы, и поэтому видели все разной величины и на разном расстоянии.
— Ты с ума сойдёшь от чужой невинной крови, которую пролили твои бомбы… Серёжа, что случилось?
— Скажу. Я слышал, узнал, что секретно приехали жандармские агенты. Думаю, что меня выследили.
— Боже, — ткнулась она ему головой в грудь и заплакала. — За тобой приехали, за тобой.
Он не успокаивал её, не утешал — плакать она перестала сама. Только сказал, что если жандармы действительно явились брать его, то они же не знают, где он сейчас, и сначала поедут в Корольцы. А за это время он что-нибудь придумает. Нонна прижалась щекой к его груди, слушала, как стучит сердце, а он расчёсывал её густые, упругие волосы бронзовым гребнем с вкраплёнными аметистами. Тикали часы, стоявшие в углу, потом пробило четыре удара. Во дворе закричали, захлопали крыльями соседские куры, зашедшие к ним — кто-то их вспугнул. Нонна кинулась к окну, выглянула: забежала чужая собака — и с облегчением вздохнула.
«Вот теперь будет так все время дрожать за меня. Надо обвенчаться и сразу куда-нибудь уехать, скрыться», — подумал Соколовский, и эта мысль переросла в решение.
— Нонна, собирайся в церковь, венчаться, — твёрдо сказал он и стал доставать из шкафа костюм, белую рубашку, галстук, шляпу.
— Серёжа, — прошептала она с отчаянием. — А что мне надеть под венец? Боже, разве я так представляла себе венчание?
Соколовский подержал несколько секунд плечики с костюмом, повертел их и засунул обратно в шкаф. Туда же полетели рубашка, шляпа, галстук.
— К черту, — гневно крикнул он. — Пойдём в том, что есть, в чем по улице ходим. — Он разнервничался, взвинтился, — таким Нонна его ещё не видела. Метался по комнате, точно искал что-то и позабыл что, злился на себя за то, что не может успокоиться. И Нонна, видя его таким, сама нервничала и пугалась. — К черту все, к черту… Нонна, я сейчас пойду кольца нам куплю и к священнику зайду.
— Не ходи на улицу, — ухватилась за него Нонна. — Не ходи. Я не хочу, чтоб тебя люди видели. Не показывайся. Я сама кольца куплю. Сходи только к отцу Паисию.
Он согласился легко, без возражений. Отец Паисий жил рядом, его сад и двор примыкали к их двору. Пошли: Соколовский — к священнику, Нонна — покупать кольца.
Отец Паисий был дома, на кухне, налаживал мышеловку — прикреплял к проволочке корку хлеба. Две мышеловки, уже снаряжённые, стояли на табуретке.
— Вот против нечисти окаянной вооружаюсь, — сказал отец Паисий. — Кот так разленился, что мыши по нему бегают.
Он был в исподней рубахе, узких полосатых штанах, в сандалиях на босу ногу. Волосы на голове с проседью, как овечья шерсть, а усы и борода чёрные, седина их не тронула, точно и не его они, а чужие, приклеенные, как у актёра. Борода густая, широкая, раздвоенная, — не поп, а бог Саваоф.
— Что, сын мой, привело вас в мою обитель? — спросил Паисий, осторожно ставя мышеловку в угол под лавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74