«A vous la balle». В команде мадам эти слова употреблялись в качестве злой шутки, с которой художники иногда ехидно обращались друг к другу. Это было зловещее карканье черного ворона, предвещавшее беду, кошмар, преследовавший их по ночам, и только светлая мечта о том, как однажды чей-нибудь тяжелый кулак найдет наконец пухлый нос мадам, немного примиряла их с действительностью.
Среди всей этой живописной толпы оборванцев был один художник, с которым мадам обращалась еще хуже, чем с остальными, но он, казалось, совершенно от этого не страдал. Звали его О'Тул. Гонимый поисками счастья в искусстве, он в свое время прибыл на Монмартр из Америки. Был он такой же оборванный, лохматый и голодный, как и все остальные, но на губах его постоянно блуждала слабая хмельная улыбка, подогреваемая любовью к живописи, а также к водке «марк» — самой дешевой, какую только можно было отыскать в подвалах кафе «Гиацинт».
Как объяснить, что такое «марк»? Может быть, так. Чтобы сделать вино, из винограда выжимают сок, и на самом дне бочки остаются виноградные выжимки. Вот из них-то и приготовляется «марк». И если это вино «Романи-Конти» — хорошего урожая, то и «марк» тогда — отличное питье. Но если «марк» сделан, как Бог на душу положит, а бывает, что и подпольно, из выжимок незрелого винограда, идущего на вина самых дешевых сортов, вот тогда и получается та самая водка «марк» из кафе «Гиацинт», вкусом и действием напоминающая ароматизированный виноградом бензин.
Судя по всему, «марк» служил для О'Тула и пищей насущной, и источником вдохновения, из которого он черпал образы для бесконечной вереницы пасторальных сцен в стиле барбизонцев. Каждая из них состояла из одних и тех же компонентов: пруда, долины, покрытой цветами, группы берез, — но О'Тул все время располагал их по-разному: иногда деревья были с одной стороны пруда, иногда — с другой. Тепло в желудке после бутылки «марка» да кисть в руке — в этом был смысл жизни и блаженство для О'Тула, и больше ему ничего не было нужно.
Раньше, еще до того, как он присоединился к команде мадам, ему никогда не удавалось блаженствовать. Каждый год весь летний сезон он торчал на Пляс дю Тертр и рисовал мгновенные портреты углем: «Сходство гарантируется или деньги возвращаются», но дело шло плохо. Портреты действительно имели зеркальное сходство с оригиналом, простодушные и симпатичные, но совершенно неживые. Не лежала у него душа к портретам. Деревья, цветочные долины и пруды — вот в чем было призвание О'Тула-художника. И когда он обнаружил, что есть человек, готовый сразу платить за них деньги, это было величайшее открытие в его жизни. А для мадам Лагрю О'Тул оказался просто счастливой находкой. Эти сельские пейзажи, как выяснилось, были в большом ходу у американцев. Они раскупались в момент, только успевай выставлять.
Выдрессировать О'Тула и приучить его к своим методам общения не стоило мадам никакого труда. Ужас, испытанный им тогда, сломил его дух раз и навсегда. Высоко себя ценишь — дело твое, но путь к отступлению тебе отрезан, никакой торговли, никакой другой цены, убирайся прочь со своей картиной под мышкой — одного такого урока было достаточно для О'Тула, и с тех пор он уже не пытался просить больше двадцати франков за большое полотно и десять — за маленькую картину, тем самым установив с мадам отношения, которые можно было назвать почти идеальными.
Только один раз их отношениям грозил разрыв. Это случилось, когда владелец магазина по другую сторону кафе «Гиацинт» Флорель, отнюдь не худший среди торговцев картинами, как-то уговорил О'Тула отдать ему одну из картин на комиссию. А в следующий раз, когда О'Тул пришел к мадам Лагрю с очередной работой, мадам встретила его взглядом, полным такого откровенного отвращения, что О'Тул был совершенно обескуражен.
— Не беру, — отрезала она. — Сделки не будет. Я не заинтересована.
О'Тул в замешательстве уставился на картину, стоявшую на мольберте, пытаясь понять, что же в ней не так.
— Но она же красивая, — убеждал он. — Посмотрите на нее. Посмотрите, какие цветы. Я их три дня писал.
— Вы разбили мне сердце, — негодовала мадам. — Неблагодарный!
Предатель! У вас теперь есть Флорель, вот пусть он и покупает ваши паршивые цветы!
Дело кончилось тем, что О'Тул забрал картину у Флореля и со слезами на глазах валялся в ногах у мадам, умоляя ее простить его. А мадам, в мыслях предвкушая бесчисленные пейзажи, широким потоком текущие к ней, прежде чем О'Тул сопьется до смерти, сама расчувствовалась до слез. С каждого пейзажа она имела по меньшей мере сто франков, а мысль о пятистах или даже тысяче процентов с каждой картины вполне может растрогать сердце любого торговца произведениями искусства.
И вот на сцене появляется Фатима.
Конечно, на самом деле ее звали по-другому. Фатимой окрестил ее какой-то шутник из кафе «Гиацинт», когда она впервые появилась там, слоняясь без дела в перерывах между занятиями натурных классов, где она позировала для студентов. Это была маленькая смуглая алжирка с некрасивым грубым лицом, на котором сияли, однако, два чудесных темных бархатистых глаза. Волосы она не расчесывала, и они комьями спускались до самого пояса, издали напоминая груду блестящего черного угля. В кафе «Гиацинт» она приобрела особую известность благодаря своему жуткому нраву: пропустив несколько стаканов, она начинала отвратительно ругаться, чем вызывала к себе большой интерес со стороны посетителей кафе.
— А ведь ей нет еще и восемнадцати, — высказался однажды буфетчик, слушая с благоговейным ужасом, как она честит злополучного художника, осмелившегося сесть без приглашения за ее столик, — что ж это будет, когда она вырастет?
Однако и Фатима не была чужда сентиментальности. Она, например, не стыдясь, ревела в голос, когда в кино показывали грустные сцены, особенно если разлучали влюбленных или жестоко обращались с детьми. А еще у нее было обыкновение свозить к себе в комнату на рю де Соль бездомных котят со всего Парижа, при этом консьержка, особа, чуждая всякого милосердия, поднимала по этому поводу страшный вой.
Так что интерес, который вдруг проявила Фатима к О'Тулу, когда он ввалился в кафе с улицы в тот дождливый день, промокший насквозь, хотя и был неожиданным для завсегдатаев кафе «Гиацинт», но не настолько, чтобы озадачить и заинтриговать их. О'Тул остановился в дверях, дожидаясь, пока стечет вода, и чихая так, что, казалось, голова вот-вот оторвется. Без сомнения, в этот момент он выглядел куда более несчастным и бездомным, чем любой самый бездомный котенок из тех, что так сильно не любила консьержка Фатимы.
Натурщица сидела в одиночестве за своим обычным столиком, угрюмо потягивая второй уже за день перно.
1 2 3 4 5