— Кушай, моя хорошая! — приговаривала Катя, почёсывая её меж рогов. Петька бы тоже не отказался от куска хлеба с солью. — А я бабушку с дедом Клавой встретила, они в Староверовку на митинг пошли.
— На какой митинг? — спросил Петька, рад-радёхонек, что выбрался из хлева.
— Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы — комсомольцы. Пойдёмте?
— С удовольствием! Только я ещё не завтракал.
— Ух, как у вас душно! Так и угореть можно! — сказала Катя, когда они вошли в горницу. — Что ж вы заслонку-то не открыли?
Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.
— Зайдём к нам? Может, папа приехал — нас на тракторе в Староверовку отвезёт, — сказала она, убирая тарелки.
Дом, в котором жила Катя, был недалеко — улицу перейти. Когда Петька вошёл в горницу, ему показалось, что он попал в детский сад. Две девчонки-близнецы что-то рисовали. Мальчишка лет семи крутил радиоприёмник. Другой, поменьше, хныкал, стоя в перевёрнутой табуретке. Ещё одного, грудного, качал на руках высокий, широкоплечий и русоголовый мужчина. Полная румяная женщина возилась у печки и ворчала на пацана, который сидел на горшке посреди комнаты.
— Дай молока! — требовал он.
— Подой быка! — отвечала мать. — Отлепись от своего горшка! С утра приклеился!
— Это атомобиль! — сказал мальчишка, загудел и поехал по половице на горшке. — Дай молока! — закричал он опять.
На Петьку уставилось шесть пар синих глаз. И в избе сразу стало тихо. А тот, что катался на горшке, поехал под стол от греха подальше.
— Это — Петя! — объяснила Катя. — Ну, на митинг-то поедем?
— А как же, — сказал отец, — одевай малышей.
— А ну, быстренько! — захлопотала Катя, и в руках у неё замелькали чулки, валенки, рубашки. Она так ловко одевала малышей, что Петька от удивления рот открыл и пришёл в себя, когда его потянул за штанину малыш и сказал:
— Дядя! Ну-ко застегни мне лифчик назаду!
Глава десятая
«СЫНУШКА МОЙ, ГОРЬКИЙ!»
— Лайнер! Лайнер! — пищала малышня, проезжая мимо дома деда Клавы. — Поехали с нами!
Лайнер выскочил на дорогу. Залаял. Завертел хвостом. Сделал вид, что хочет вскочить в сани. Но прыгать не стал, а с деловым видом начал что-то вынюхивать на сугробах и вернулся во двор. Не такой это был пёс, чтобы в стужу куда-то бежать из теплой конуры.
Трещал тракторный мотор, крутились огромные колёса «беларуси», и сани плыли в сугробах, подымая снежные буруны, будто это и не сани были вовсе, а торпедный катер. И уже кто-то из малышей кричал:
— Плава луля! Лева луля! — и приставлял к глазам кулаки, словно смотрел в бинокль.
— А к нам на праздники корабли в Неву заходят! — сказал Петька.
— Ой! — вздохнула Катя. — Да как же они помещаются — на мель не сядут и домов не зацепят?
— Сказала! Да ты знаешь, какая Нева большущая! Редкая птица долетит до середины! — И тут же Петька спохватился, потому что Гоголя Катя тоже проходила в школе. Но она не заметила.
— А какие они, корабли?
— Большие! Высокие!
— Выше вон той сосны?
— Ха! Раза в три!
— Да как же они не переворачиваются?
А потому что у них остойчивость и балласт… Когда я ходил на корабле в Кронштадте!.. — Надо сказать, что Петька никогда не был ни на одном корабле, кроме речного трамвайчика. А побывать в Кронштадте было его заветной, но пока ещё несвершившейся мечтой. — Когда мы были на корабле… — И он принялся рассказывать про остойчивость, про парусное вооружение, про броню…
Катя слушала нахмурившись и думала о том, какие всё-таки в городе умные люди живут! А этот Петя, наверное, умнее всех.
«А она хорошая, — думал Петька, — Сидит, слушает — такой рассказывать интересно! А наши девчонки из класса уже тысячу бы раз перебили».
«Что ж я-то молчу как дура!» — думала Катя. И ей так захотелось чем-нибудь тоже удивить городского мальчика, который так много знает совершенно непонятных вещей.
— А у нас оборотни водились! — сказала она.
— Как оборотни? — не понял Петька.
— А так — целое село могло невидимым стать! — сказала Катя отчаянно, потому что сама не очень верила в эту историю.
«Врёшь», — чуть было не сказал Петька. Но не те у них с Катей были отношения, чтобы сказать такое слово. Кроме того, поскольку Петька сам был врун неисправимый, он как профессионал уважал чужую выдумку.
— Не может быть! — только и сказал он вежливо.
— Ещё как может! — На глазах у Кати навернулись слезинки, потому что уж больно неловко было ей отстаивать эту сомнительную сказку. — Вот мы сейчас в Староверовку едем, там эти оборотни и жили! Староверами назывались. Они сюда от царя убежали. Послал царь слуг своих и полицейских, они приходят — деревня есть, а людей нету… Уйдут царские слуги — опять староверы появятся, вернутся — нету их! Так вот двести лет и не мог их царь обнаружить…
— А может, у них подземелье какое было?
— Да уж какое подземелье! — поправила платок Катя. — Тут копнёшь — вода выступает. А староверы и вовсе на краю болота жили…
— Так они в болото прятались, как собака Баскервилей!
— Да болото-то непроходимое! Трясина! Сколь разов мужики пробовали пройти! Да их и царь заставлял — не пройти! Кабы была через болото дорога, не побили бы в Староверовке партизан — не ехали бы мы сейчас на митинг, — вздохнула девочка. — Партизан-то фашисты в этом месте постреляли… В сорок втором году.
— А где же оборотни были?
— А где им быть — обернувшись были. Невидимые. Пустая была в ту пору деревня.
- Что ж они партизанам-то не помогли?
— Кто их знает… Не смогли, значит.
Ребятня в санях затихла и со страхом слушала Катю. Тот, кто просил Петьку застегнуть лифчик, уже совсем надул губу, собираясь зареветь, да всё не было подходящего момента.
— Ну, а потом-то они появились? — спросил Петька.
— Появились! Схоронили партизан. А потом и сами погибли!
— Как погибли? — чуть не подпрыгнул Петька.
— Какая-то часть эсэсовская на них наскочила. Стали требовать, чтобы староверы их через болото перевели. Фашисты из наших тылов к своим пробивались. Стали, значит, требовать, а староверы ни в какую! Ну они их всех в избу загнали и сожгли.
— Как сожгли? — не понял Петька.
— Обыкновенно… огнём.
— Ы-ы-ы-ы-ы! — наконец заревел карапуз, и за ним сейчас же принялись реветь остальные малыши.
— Да чего вы! Да что вы! — приговаривала, обнимая их, Катя. — Да я вас не дам никому! Ну, не плачьте…
— А много их было, староверов?
— Двадцать семь человек с детишками. Три семьи, в общем. Там на памятнике партизанам и их фамилии написаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21