Можно было подумать, что они разговаривают по азбуке глухонемых, заранее изучили эту азбуку, чтобы специально разговаривать за моей спиной.
- Сократик, - услышал я наконец голос матери, он донесся до меня откуда-то с другого конца земли. - Мы тебе не будем мешать, если Геннадий Павлович мне немного подиктует?
- Пожалуйста, - сказал я и шлепнул по столу самым тяжелым учебником зоологией. Это уже был настоящий взрыв.
Он что-то потихоньку начал читать ей про коров и про удои, про жирность молока и про телят...
Я встал и пошел к телефону, чтобы они не подумали, что мне очень интересны их разговоры. Решил позвонить Ивану, но к телефону подошел какой-то мужчина, видно, сам знаменитый летчик, и пришлось повесить трубку. Тогда я позвонил Ленке Поповой, может быть, она мне скажет что-нибудь об Иване. А может быть, она даже проговорится, что Иван переживал ссору со мной.
Она сама подлетела к телефону и сказала взрослым голосом:
- Да, говорите.
Если бы я ее не знал, эту стриженую штучку, то подумал бы, что ей лет двадцать.
- Привет, - сказал я. - Это я.
- Ты? - Она замолчала, я не хотел ее обманывать, но сразу понял: она приняла меня за Ивана, потому что на всей земле только он один для нее и существовал.
- Я, - ответил я. - Представляешь, мне уже звонил этот балбес Сократик.
Она помолчала, потом сказала:
- Знаешь что, ты из меня дурочку не сделаешь. Я тебя сразу узнала. Нечего меня разыгрывать.
- А я и не думал разыгрывать, - сказал я. - Ну, что там Иван говорил про меня?
- Что ты у меня спрашиваешь? - сказала она. - У него и спроси.
Ах, какая она гордая, уже задается!
В это время я услыхал, что мамина машинка перестала стучать, и сказал нарочно громко, почти закричал в трубку:
- Ленка, а ты не знаешь, как по-латыни будет "корова"?
- Чего, чего? - не поняла Ленка. - Ты что, совсем-совсем?..
Не попрощавшись, я повесил трубку, вернулся в комнату и стал ждать, когда он уйдет. По-моему, я довольно ясно высказался, когда спросил у Ленки про корову. Но он сидел, как у себя дома, и не думал уходить.
Мне захотелось есть. Только признаться в этом я боялся, а то еще мама, чего доброго, и его пригласит, и будет у нас такой милый семейный чай и разговоры про погоду, про то, как я учусь, и про то, что наше сельское хозяйство по-прежнему отстает, так сказать, разговор по специальности.
Я посмотрел на учебники, которые валялись на столе, и мне очень захотелось снова поднять их и с треском бросить на стол. Но я все же утерпел: жалко было мать. Чтобы как-то успокоиться, стал перебирать марки. Потом полез в стол и натолкнулся на альбом с фотографиями. Достал его и стал листать.
На первой странице этого альбома фотографии папы и мамы. Папа совсем молодой, на петлицах у него два кубика, два квадратика, эти петлицы и кубики носили еще до войны. А мама на фотографии еще девочка, лёт восьми. Под фотографиями рукой отца написано: "1941 год". У нас фотографии в альбоме все по годам разложены. Потом я стал листать дальше и увидел маму постарше и совсем еще не старого деда. Под фотографией стояло: "1943 год".
А потом я увидел ту знаменитую фотографию отца, где он стоит у подбитого фашистского танка. Он улыбается, видно, доволен, но лицо у него усталое, и глаза усталые, и он небритый. И тут я понял, как мне его не хватает.
Я вытащил фотографию из альбома и кнопками прикрепил к стене, над столом. Пусть висит, пусть я буду его видеть каждый день. И мать пусть его видит. Может быть, тогда она поймет, что поступает как предатель.
Я почувствовал, что этот стоит позади меня. Я так увлекся, что не слышал, как он подошел ко мне. Хотел, видно, что-то сказать, наладить со мной контакт, но натолкнулся глазами на фотографию отца, и проглотил язык. Он долго смотрел на фотографию, а потом сказал:
- "Тигр".
Я промолчал, нечего было мне с ним пускаться в разговоры.
- Немецкий танк марки "Тигр", - сказал он.
Я снова промолчал.
Тогда он наконец понял, что он здесь лишний, попрощался со мной и матерью и ушел. Мы остались одни. И тогда она подошла и включила телевизор, как будто это было сейчас самое нужное. По телевизору показывали мультфильм для маленьких: "Как котенку построили дом".
- Ты что, не хочешь, чтобы Геннадий Павлович к нам приходил? - спросила мама.
Она повернулась ко мне лицом, загородив телевизор, и из-за ее спины кто-то противно мяукал котенком. Настоящий котенок в жизни не будет так орать. Она ждала, что я ей отвечу. Но я промолчал, это и так было понятно.
- Нет, ты ответь мне: почему?
В это время в дверь позвонили. Я открыл. Передо мной стояла Зинка Сулоева. Она и раньше ко мне приходила, и я уже привык к этому, и я к ней иногда захаживал, но сейчас я ее совсем не ожидал.
- Добрый вечер, Сократик. (До чего она была вежлива, уму непостижимо.) Можно мне войти? - спросила она.
Я все еще стоял в дверях, загораживая Зинке дорогу. Все еще думал о матери и не совсем понимал, что делал.
- Входи, - сказал я.
Когда она снимала пальто, мимо нас проскочила мама. Зинка даже не успела с ней как следует поздороваться. Закричала свое "здравствуйте" ей в спину и удивленно, изучающе посмотрела на меня.
- Чрезвычайный и полномочный посланник! - крикнул я почему-то. - Из компании Кулаковых и прочих рекордсменов.
- Ничего подобного, - ответила она. - Я пришла по собственной инициативе.
- Чрезвычайный и полномочный инициатор! - крикнул я.
Я только и делал, что выживал сегодня всех из дома: сначала Геннадия Павловича, теперь Зинку. Даже самому стало противно и захотелось рассказать Зинке и про Ивана, и про мать, чтобы не надо было хотя бы притворяться перед ней, что у меня все просто и замечательно.
- Хватит тебе строить из себя дурачка, - сказала Зинка. - Нам надо выходить на первое место.
- Чрезвычайный и полномочный первоместник! - крикнул я.
- Что с тобой? - спросила Зинка и вышколенным телепатическим движением взяла меня за руку.
- Чрезвычайный и полномочный телепат! - крикнул я.
- Ты что, хочешь, чтобы я ушла? - спросила Зинка.
- Понимаешь, - сказал я, - у меня плохое настроение... Двойка и так далее. Конец света...
- Испуган - наполовину побежден, - сказала Зинка. - Это суворовская заповедь. Тебе полезно ее запомнить.
- Хорошо, запомню, - сказал я.
А потом я немного успокоился, и мы целый час учили историю, и я так ее выучил, что знал про Суворова решительно все. Нарочно вызубрил самую трудную из его поговорок: "Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, опрятность, смелость, бодрость, храбрость, победа, слава, солдаты, слава!"
Правда, что такое субординация и экзерциция, я не знал, но зато я эту поговорку произносил залпом, на одном дыхании, как настоящая заводная Курочка Ряба.
Пока мы учили историю, мать несколько раз входила в комнату, и я чувствовал, что она приготовила целую речь в защиту Геннадия Павловича и только ждет, когда уйдет Зинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30