Оранжевый желток яйца, оранжевые мандарины, морковный пирог с оранжевыми прожилками, оранжевый апельсиновый сок.
Я нашла под подушкой орангутаншу Оливию. Я собираю обезьянок. У меня их уже двадцать две. Есть довольно старые, доставшиеся мне от мамы. Есть огромная горилла, почти с меня ростом, — папа подарил мне ее на Рождество. Но больше всех я люблю Оливию. Она маленькая, с ладошку, мягкая, пушистая и оранжевая.
Я усадила ее рядом с собой и стала угощать оранжевым чаем. Затем покачала ее в повязке.
— Не дурачься, Мэнди, — сказала мама. — Повязка для того, чтобы твоя рука отдыхала. Побереги ее. — Она села на краешек кровати и нахмурилась. — А теперь, дорогая, расскажи мне, как все произошло.
Мое сердце забилось под рубашкой. Я крепко сжала Оливию левой рукой. Опустила глаза, глядя на пустое блюдце на оранжево-черном подносе.
— Мам, я уже все рассказала. Я выбежала на дорогу. Прямо под автобус. Прости меня, я знаю, нужно было сначала посмотреть по сторонам. Я больше не буду, честное слово. Только не сердись.
— Я не сержусь на тебя, Мэнди, — ответила мама. — Скажи мне только, что заставило тебя выскочить на дорогу.
Нас прервал звонок в дверь. Доктор Мэнсфилд приехал к нам сразу после вечерней операции. Вначале он светился добродушием, похвалил Оливию и прочих обезьянок, осмотрел мою повязку и сказал, что мама справилась не хуже настоящего врача.
— Это не мама, это медсестра в больнице, — поправила я.
Тогда доктор Мэнсфилд нахмурился и начал выговаривать маме, что не стоило его звать, раз меня уже осмотрели в больнице.
Когда они начали спорить, у меня внутри все сжалось. Я потихоньку зарывалась все глубже и глубже в одеяло, мечтая скрыться под ним с головой, прижать к себе обезьянок и затихнуть. Даже когда доктор Мэнсфилд ушел, я не спешила вылезать, потому что знала: мама начнет расспрашивать меня, и что я ей отвечу?.. Я несколько раз зевнула и притворилась, что меня клонит в сон.
Мама всегда считала дневной сон полезным, но тут она стала щупать мой лоб и спрашивать, не болит ли у меня голова. Оказывается, при сотрясении мозга все время хочется спать. Я даже испугалась, потому что голова у меня и правда разболелась не на шутку. Мама тоже перепугалась и принялась успокаивать меня, говоря, что все будет хорошо.
Подъехала машина. Папа вернулся с работы. Он бросился наверх, едва услышав встревоженный мамин голос. В строгом костюме в полоску папа сам на себя не похож. Придя домой, он первым делом принимает душ, переодевается в блузу и старые мешковатые брюки — и будто надевает вместе с ними привычное домашнее лицо. Узнав, что со мной приключилось, он позабыл про душ и сел рядом со мной на кровать, слушая мамин рассказ. Вначале она говорила спокойно, потом ее голос начал срываться и дрожать, а когда она вспомнила, как вернулась от зубного и встретила на пороге женщину, рассказавшую ей, что Мэнди попала под машину, не выдержала и разрыдалась.
— Не плачь, мамочка! — У меня самой на глаза навернулись слезы. — Прости меня. Я не пострадала, голова у меня почти не болит, и рука скоро заживет. Только не плачь, пожалуйста.
Папа обнял нас обеих, и мы понемногу успокоились. Мама, слегка всхлипывая, пошла греть чай, а папа крепко прижал меня к себе.
— Главное, что ты жива и здорова, мартышка. Не переживай за маму. У нее в последнее время неладно на работе, и зуб этот разболелся, а тут ты — подумать только, чуть не сбила автобус! Бедная наша мама! Бедная наша Мэнди!
Он вытер мои слезы мягкой лапкой Оливии, и когда в комнату с подносом в руках вошла мама, я уже смеялась. Я надеялась, на сегодня с расспросами покончено, но тут мама рассказала, что та женщина говорила ей, будто бы за мной гнались девчонки. Папа выпрямился, и я поняла, что ему не до шуток.
— Что это за девчонки, Мэнди?
— Снова та троица, я угадала? — спросила мама. — Мелани, ее подруга, высокая, с дерзкой ухмылкой, и третья, задавака с кудряшками. Не понимаю, как Мелани могла стать такой жестокой, очень милая была девочка, мы ладили с ее мамой. Вот что — позвоню-ка я ей…
— Нет! Не звони! — взмолилась я.
— Нельзя это так оставить, — покачала головой мама. — Надо рассказать их родителям. Мне надо было позвонить им еще тогда, когда они только начали тебя дразнить. И еще — схожу-ка я в школу, поговорю с учительницей…
— Не надо! Ну не надо же! — отчаянно просила я.
— Мэнди, Мэнди, не волнуйся. Ну вот, ты даже чай пролила. Что тебя так тревожит? Эти девочки тебя запугали? Они пригрозили тебе чем-то, чтобы ты никому не говорила? Ты их боишься? — спросил папа.
— Ну конечно, она их боится. Они так запугали ее, что она бросилась под автобус. Боже, только подумай, что могло случиться! Вдруг водитель не успел бы затормозить, и… — Мама вновь начала всхлипывать.
— Мэнди, ты должна рассказать нам обо всем, что произошло, — решил папа.
— Ничего не произошло! — поспешила отказаться я. — Хватит уже об этом говорить. И не надо звонить их родителям, и в школу не надо ходить, иначе…
— Что иначе, милая? — спросил папа.
— Иначе они меня возненавидят! — пискнула я.
— Да что ты говоришь, Мэнди? — всплеснула руками мама. — Как можно тебя ненавидеть? Ты у нас такая умница. Учителя на тебя не нарадуются. Наверняка эти девочки просто завидуют, потому что ты учишься лучше них и дома у тебя все в порядке. Помню, как мама Мелани говорила, что дочь переживает из-за их с мужем развода. Но это не оправдание для того, чтобы обижать других.
— Мелани тут ни при чем, это Ким… — всхлипнула я.
— Так. И кто такая Ким? — спросил папа.
— Та, высокая. Чересчур взрослая для своих лет. Я ее давно недолюбливаю. Она осмелилась говорить гадости даже про меня за моей спиной, — ответила мама. — Что же она сказала тебе такого на этот раз, Мэнди?
— Я… я не помню.
— Ну же, милая, постарайся вспомнить, это очень важно, — попросил папа. — Нужно во всем разобраться, даже если тебе больно и неприятно вспоминать. Ты боишься эту Ким, да? Она тебя ударила?
— Нет!
— Ты не обманываешь нас, Мэнди? Она гораздо больше и сильнее тебя. Ты уверена, что не она толкнула тебя на мостовую?
— Нет, клянусь, я сама выскочила, — сказала я. — Прошу вас, хватит, мне неприятно об этом вспоминать.
Мама сидела с одной стороны от меня, папа — с другой. Мне было некуда отодвинуться, некуда вырваться, не уйти от расспросов.
— Конечно, неприятно, мартышка, — кивнул папа, — но нам надо знать. Что они сделали такого, что ты бросилась бежать без оглядки?
— Просто… Я просто хотела поскорее домой.
— Что они тебе наговорили? — не отступала мама.
— Сказала же — не помню! — закричала я.
— Мэнди… — Родители смотрели на меня с упреком.
— Мэнди, у нас не должно быть тайн друг от друга, — сказала мама.
— Ты можешь нам довериться, — сказал папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Я нашла под подушкой орангутаншу Оливию. Я собираю обезьянок. У меня их уже двадцать две. Есть довольно старые, доставшиеся мне от мамы. Есть огромная горилла, почти с меня ростом, — папа подарил мне ее на Рождество. Но больше всех я люблю Оливию. Она маленькая, с ладошку, мягкая, пушистая и оранжевая.
Я усадила ее рядом с собой и стала угощать оранжевым чаем. Затем покачала ее в повязке.
— Не дурачься, Мэнди, — сказала мама. — Повязка для того, чтобы твоя рука отдыхала. Побереги ее. — Она села на краешек кровати и нахмурилась. — А теперь, дорогая, расскажи мне, как все произошло.
Мое сердце забилось под рубашкой. Я крепко сжала Оливию левой рукой. Опустила глаза, глядя на пустое блюдце на оранжево-черном подносе.
— Мам, я уже все рассказала. Я выбежала на дорогу. Прямо под автобус. Прости меня, я знаю, нужно было сначала посмотреть по сторонам. Я больше не буду, честное слово. Только не сердись.
— Я не сержусь на тебя, Мэнди, — ответила мама. — Скажи мне только, что заставило тебя выскочить на дорогу.
Нас прервал звонок в дверь. Доктор Мэнсфилд приехал к нам сразу после вечерней операции. Вначале он светился добродушием, похвалил Оливию и прочих обезьянок, осмотрел мою повязку и сказал, что мама справилась не хуже настоящего врача.
— Это не мама, это медсестра в больнице, — поправила я.
Тогда доктор Мэнсфилд нахмурился и начал выговаривать маме, что не стоило его звать, раз меня уже осмотрели в больнице.
Когда они начали спорить, у меня внутри все сжалось. Я потихоньку зарывалась все глубже и глубже в одеяло, мечтая скрыться под ним с головой, прижать к себе обезьянок и затихнуть. Даже когда доктор Мэнсфилд ушел, я не спешила вылезать, потому что знала: мама начнет расспрашивать меня, и что я ей отвечу?.. Я несколько раз зевнула и притворилась, что меня клонит в сон.
Мама всегда считала дневной сон полезным, но тут она стала щупать мой лоб и спрашивать, не болит ли у меня голова. Оказывается, при сотрясении мозга все время хочется спать. Я даже испугалась, потому что голова у меня и правда разболелась не на шутку. Мама тоже перепугалась и принялась успокаивать меня, говоря, что все будет хорошо.
Подъехала машина. Папа вернулся с работы. Он бросился наверх, едва услышав встревоженный мамин голос. В строгом костюме в полоску папа сам на себя не похож. Придя домой, он первым делом принимает душ, переодевается в блузу и старые мешковатые брюки — и будто надевает вместе с ними привычное домашнее лицо. Узнав, что со мной приключилось, он позабыл про душ и сел рядом со мной на кровать, слушая мамин рассказ. Вначале она говорила спокойно, потом ее голос начал срываться и дрожать, а когда она вспомнила, как вернулась от зубного и встретила на пороге женщину, рассказавшую ей, что Мэнди попала под машину, не выдержала и разрыдалась.
— Не плачь, мамочка! — У меня самой на глаза навернулись слезы. — Прости меня. Я не пострадала, голова у меня почти не болит, и рука скоро заживет. Только не плачь, пожалуйста.
Папа обнял нас обеих, и мы понемногу успокоились. Мама, слегка всхлипывая, пошла греть чай, а папа крепко прижал меня к себе.
— Главное, что ты жива и здорова, мартышка. Не переживай за маму. У нее в последнее время неладно на работе, и зуб этот разболелся, а тут ты — подумать только, чуть не сбила автобус! Бедная наша мама! Бедная наша Мэнди!
Он вытер мои слезы мягкой лапкой Оливии, и когда в комнату с подносом в руках вошла мама, я уже смеялась. Я надеялась, на сегодня с расспросами покончено, но тут мама рассказала, что та женщина говорила ей, будто бы за мной гнались девчонки. Папа выпрямился, и я поняла, что ему не до шуток.
— Что это за девчонки, Мэнди?
— Снова та троица, я угадала? — спросила мама. — Мелани, ее подруга, высокая, с дерзкой ухмылкой, и третья, задавака с кудряшками. Не понимаю, как Мелани могла стать такой жестокой, очень милая была девочка, мы ладили с ее мамой. Вот что — позвоню-ка я ей…
— Нет! Не звони! — взмолилась я.
— Нельзя это так оставить, — покачала головой мама. — Надо рассказать их родителям. Мне надо было позвонить им еще тогда, когда они только начали тебя дразнить. И еще — схожу-ка я в школу, поговорю с учительницей…
— Не надо! Ну не надо же! — отчаянно просила я.
— Мэнди, Мэнди, не волнуйся. Ну вот, ты даже чай пролила. Что тебя так тревожит? Эти девочки тебя запугали? Они пригрозили тебе чем-то, чтобы ты никому не говорила? Ты их боишься? — спросил папа.
— Ну конечно, она их боится. Они так запугали ее, что она бросилась под автобус. Боже, только подумай, что могло случиться! Вдруг водитель не успел бы затормозить, и… — Мама вновь начала всхлипывать.
— Мэнди, ты должна рассказать нам обо всем, что произошло, — решил папа.
— Ничего не произошло! — поспешила отказаться я. — Хватит уже об этом говорить. И не надо звонить их родителям, и в школу не надо ходить, иначе…
— Что иначе, милая? — спросил папа.
— Иначе они меня возненавидят! — пискнула я.
— Да что ты говоришь, Мэнди? — всплеснула руками мама. — Как можно тебя ненавидеть? Ты у нас такая умница. Учителя на тебя не нарадуются. Наверняка эти девочки просто завидуют, потому что ты учишься лучше них и дома у тебя все в порядке. Помню, как мама Мелани говорила, что дочь переживает из-за их с мужем развода. Но это не оправдание для того, чтобы обижать других.
— Мелани тут ни при чем, это Ким… — всхлипнула я.
— Так. И кто такая Ким? — спросил папа.
— Та, высокая. Чересчур взрослая для своих лет. Я ее давно недолюбливаю. Она осмелилась говорить гадости даже про меня за моей спиной, — ответила мама. — Что же она сказала тебе такого на этот раз, Мэнди?
— Я… я не помню.
— Ну же, милая, постарайся вспомнить, это очень важно, — попросил папа. — Нужно во всем разобраться, даже если тебе больно и неприятно вспоминать. Ты боишься эту Ким, да? Она тебя ударила?
— Нет!
— Ты не обманываешь нас, Мэнди? Она гораздо больше и сильнее тебя. Ты уверена, что не она толкнула тебя на мостовую?
— Нет, клянусь, я сама выскочила, — сказала я. — Прошу вас, хватит, мне неприятно об этом вспоминать.
Мама сидела с одной стороны от меня, папа — с другой. Мне было некуда отодвинуться, некуда вырваться, не уйти от расспросов.
— Конечно, неприятно, мартышка, — кивнул папа, — но нам надо знать. Что они сделали такого, что ты бросилась бежать без оглядки?
— Просто… Я просто хотела поскорее домой.
— Что они тебе наговорили? — не отступала мама.
— Сказала же — не помню! — закричала я.
— Мэнди… — Родители смотрели на меня с упреком.
— Мэнди, у нас не должно быть тайн друг от друга, — сказала мама.
— Ты можешь нам довериться, — сказал папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26