И столько в ней было спокойного счастья, столько цветущей юности и светлой надежды, что Тоби громко ахнул, словно увидев ангела, а потом кинулся к ней с распростертыми объятиями.
Но он запутался ногами в упавшей на пол газете, и кто-то успел проскочить между ним и дочерью.
– Нет! – крикнул этот кто-то бодрым, ликующим голосом. – Даже вам не уступлю, даже вам. Первый поцелуй и Мэг в новом году достанется мне. Мне! Я целый час дожидался на улице, пока зазвонят колокола. Мэг, сокровище мое, с новым годом! Многих, многих тебе счастливых лет, дорогая моя женушка!
И Ричард осыпал ее поцелуями.
В жизни своей вы не видели ничего подобного тому, что тут сделалось с Трухти. Где бы вы ни жили, что бы ни видели на своем веку, все равно: ничего даже отдаленно похожего на это вам и не снилось! Он садился на стул, бил себя по коленкам и плакал; садился на стул, бил себя по коленкам и смеялся; садился на стул, бил себя по коленкам и смеялся и плакал одновременно; он вскакивал со стула и бросался обнимать Мэг; вскакивал со стула и бросался обнимать Ричарда; вскакивал со стула и бросался обнимать их обоих вместе; он то подбегал к Мэг и, сжав руками ее свежее личико, крепко ее целовал, то отбегал от нее задом, чтобы ни на минуту не терять ее из виду, и снова подбегал к ней, как фигурка в волшебном фонаре; а в промежутках плюхался на стул, но тут же снова вскакивал, точно подброшенный пружиной. Он в полном смысле слова был сам не свой от радости.
– А завтра твоя свадьба, голубка! – вскричал Трухти. – Настоящая, счастливая свадьба!
– Не завтра, а сегодня! – воскликнул Ричард, пожимая ему руку. – Сегодня. Колокола уже возвестили новый год. Вы только послушайте.
Ох, как они звонили! Как же они звонили, дай им бог здоровья! Конечно, это были замечательные колокола – большие, голосистые, звучные, отлитые из лучшего металла, сработанные лучшими мастерами; однако никогда, никогда еще они так не звонили!
– Но ведь сегодня, родная, – сказал Трухти, – сегодня вы с Ричардом малость повздорили.
– Потому что он очень нехороший человек, отец, – отвечала Мэг. – Разве неправда, Ричард? Такой упрямец, такой горячка! Ему бы ничего не стоило отчитать этого важного олдермена, прямо-таки упразднить его, – он думает, это так же просто, как…
– Поцеловать Мэг, – перебил ее Ричард. И поцеловал.
– Да, да, так же просто. Но я ему не позволила, отец. Какой в том был бы прок?
– Ричард, дружище! – сказал Трухти. – Ты всегда у нас был молодчина, и всегда будешь молодчина, до гробовой доски! Но ты, моя голубка, ты плакала у огня, когда я пришел. О чем ты плакала у огня?
– Я вспоминала, сколько мы с тобой прожили вместо, отец. И думала, что теперь тебе будет скучно одному. Вот и все.
Трухти снова попятился к своему спасительному стулу, но тут, разбуженная шумом, к ним вбежала полуодетая девочка.
– Да вот она! – вскричал Трухти, подхватывая ее на руки. – Вот наша маленькая Лилиен! Ха-ха-ха! Раз-два-три, вот и мы! И раз-два-три, и вот и мы! А вот и дядя Уилл! – И Трухти, прервав свои прыжки, сердечно его приветствовал. – Ах, дядя Уилл, какое мне было видение за то, что я привел вас к себе! Ах, дядя Уилл, друг дорогой, какую службу вы мне сослужили своим приходом!
Уилл Ферн не успел ответить, потому что в комнату ворвался целый оркестр, а за ним и толпа соседей, выкрикивающих «С новым годом, Мэг!», «Счастливого брака!», «Долгой жизни!» и прочие пожелания в том же духе. Барабан (закадычный друг Тоби) выступил вперед и сказал:
– Трухти Вэк, старина! Прошел слух, что твоя дочка завтра выходит замуж. Не найдется человека, который, зная тебя, не желал бы тебе счастья или, зная ее, не желал бы счастья ей. Или, зная вас обоих, не желал бы вам обоим всяческого благополучия, какое только может принести новый год. Вот мы и пришли встретить его музыкой и танцами.
Дружный крик одобрения был ответом на эту речь. Барабан, к слову сказать, был сильно под хмельком; ну, да бог с ним.
– Какое же счастье, – сказал Тоби, – внушать людям этакие чувства! Какие вы добрые друзья и соседи! А все она, моя милая дочка. Она это заслужила.
Минуты не прошло, как они приготовились к танцам (Мэг и Ричард в первой паре); и барабан уже совсем было собрался забарабанить во всю мочь, как вдруг за дверью послышался страшный шум и в комнату вбежала женщина лет пятидесяти, вида приятного и добродушного, а за ней мужчина с глиняным кувшином необъятных размеров, а за ним трещотка и колокольцы – маленькие, на деревянной раме, совсем непохожие на те, большие колокола.
Тоби сказал «миссис Чикенстокер!» и опять плюхнулся на стул и стал бить себя по коленкам.
– Собралась замуж, Мэг, а от меня утаила! – воскликнула добрая женщина. – А я бы не уснула в последнюю ночь старого года, если бы не зашла пожелать тебе счастья. Будь я прикована к постели, я бы и то пришла. А раз сегодня канун нового года и к тому же канун твоей свадьбы, моя милочка, я велела сварить кувшинчик пивного пунша и захватила с собой.
«Кувшинчик» поистине делал честь миссис Чикенстокер. Из него валил дым и пар, как из кратера вулкана, а мужчина, принесший его, совсем ослабел.
– Миссис Тагби! – сказал Трухти, в упоении описывая около нее круг за кругом, – то есть, вернее, миссис Чикенстокер. Сердечно вас благодарим! Счастливого вам нового года и долгой жизни!.. Миссис Тагби! – продолжал Трухти, расцеловавшись с нею, – то есть, вернее, миссис Чикенстокер. Познакомьтесь – это Уильям Ферн и Лилиен.
К его удивлению, сия достойная особа сильно побледнела, а затем густо покраснела.
– Неужели та Лилиен Ферн, – сказала она, – у которой мать умерла в Дорсетшире?
Уильям Ферн ответил «да», и они, быстро отойдя в сторонку, обменялись несколькими словами, после чего миссис Чикенстокер пожала ему обе руки, еще раз, л же по собственному почину, расцеловалась с Тоби и привлекла девочку к своей объемистой груди.
– Уилл Ферн! – сказал Тоби, надевая на правою руку свою серую рукавицу. – Не та ли это знакомая, которую вы надеялись разыскать?
– Та самая, – отвечал Ферн, кладя руки на плечи Тоби. – И она, видно, окажется почти таким же добрым другом, как тот, которого я уже нашел.
– Ах, вот оно что! – сказал Тоби. – Музыка, прошу. Окажите такую любезность.
Под звуки оркестра, колокольцев и трещоток и под не смолкнувший еще трезвон колоколов Трухти, отодвинув Мэг и Ричарда на второе место, открыл бал с миссис Чикенстокер и сплясал танец, не виданный ни до того, ни после, – танец, в основу коего была положена знаменитая его трусца.
Может, все это приснилось Тоби? Или его радости и горести, и те, кто делил их с ним, – только сон; и сам он только сон; и рассказчику эта повесть приснилась и лишь теперь он пробуждается? Если так, о ты, кто слушал его и всегда оставался ему дорог, не забывай о суровой действительности, из которой возникли эти видения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Но он запутался ногами в упавшей на пол газете, и кто-то успел проскочить между ним и дочерью.
– Нет! – крикнул этот кто-то бодрым, ликующим голосом. – Даже вам не уступлю, даже вам. Первый поцелуй и Мэг в новом году достанется мне. Мне! Я целый час дожидался на улице, пока зазвонят колокола. Мэг, сокровище мое, с новым годом! Многих, многих тебе счастливых лет, дорогая моя женушка!
И Ричард осыпал ее поцелуями.
В жизни своей вы не видели ничего подобного тому, что тут сделалось с Трухти. Где бы вы ни жили, что бы ни видели на своем веку, все равно: ничего даже отдаленно похожего на это вам и не снилось! Он садился на стул, бил себя по коленкам и плакал; садился на стул, бил себя по коленкам и смеялся; садился на стул, бил себя по коленкам и смеялся и плакал одновременно; он вскакивал со стула и бросался обнимать Мэг; вскакивал со стула и бросался обнимать Ричарда; вскакивал со стула и бросался обнимать их обоих вместе; он то подбегал к Мэг и, сжав руками ее свежее личико, крепко ее целовал, то отбегал от нее задом, чтобы ни на минуту не терять ее из виду, и снова подбегал к ней, как фигурка в волшебном фонаре; а в промежутках плюхался на стул, но тут же снова вскакивал, точно подброшенный пружиной. Он в полном смысле слова был сам не свой от радости.
– А завтра твоя свадьба, голубка! – вскричал Трухти. – Настоящая, счастливая свадьба!
– Не завтра, а сегодня! – воскликнул Ричард, пожимая ему руку. – Сегодня. Колокола уже возвестили новый год. Вы только послушайте.
Ох, как они звонили! Как же они звонили, дай им бог здоровья! Конечно, это были замечательные колокола – большие, голосистые, звучные, отлитые из лучшего металла, сработанные лучшими мастерами; однако никогда, никогда еще они так не звонили!
– Но ведь сегодня, родная, – сказал Трухти, – сегодня вы с Ричардом малость повздорили.
– Потому что он очень нехороший человек, отец, – отвечала Мэг. – Разве неправда, Ричард? Такой упрямец, такой горячка! Ему бы ничего не стоило отчитать этого важного олдермена, прямо-таки упразднить его, – он думает, это так же просто, как…
– Поцеловать Мэг, – перебил ее Ричард. И поцеловал.
– Да, да, так же просто. Но я ему не позволила, отец. Какой в том был бы прок?
– Ричард, дружище! – сказал Трухти. – Ты всегда у нас был молодчина, и всегда будешь молодчина, до гробовой доски! Но ты, моя голубка, ты плакала у огня, когда я пришел. О чем ты плакала у огня?
– Я вспоминала, сколько мы с тобой прожили вместо, отец. И думала, что теперь тебе будет скучно одному. Вот и все.
Трухти снова попятился к своему спасительному стулу, но тут, разбуженная шумом, к ним вбежала полуодетая девочка.
– Да вот она! – вскричал Трухти, подхватывая ее на руки. – Вот наша маленькая Лилиен! Ха-ха-ха! Раз-два-три, вот и мы! И раз-два-три, и вот и мы! А вот и дядя Уилл! – И Трухти, прервав свои прыжки, сердечно его приветствовал. – Ах, дядя Уилл, какое мне было видение за то, что я привел вас к себе! Ах, дядя Уилл, друг дорогой, какую службу вы мне сослужили своим приходом!
Уилл Ферн не успел ответить, потому что в комнату ворвался целый оркестр, а за ним и толпа соседей, выкрикивающих «С новым годом, Мэг!», «Счастливого брака!», «Долгой жизни!» и прочие пожелания в том же духе. Барабан (закадычный друг Тоби) выступил вперед и сказал:
– Трухти Вэк, старина! Прошел слух, что твоя дочка завтра выходит замуж. Не найдется человека, который, зная тебя, не желал бы тебе счастья или, зная ее, не желал бы счастья ей. Или, зная вас обоих, не желал бы вам обоим всяческого благополучия, какое только может принести новый год. Вот мы и пришли встретить его музыкой и танцами.
Дружный крик одобрения был ответом на эту речь. Барабан, к слову сказать, был сильно под хмельком; ну, да бог с ним.
– Какое же счастье, – сказал Тоби, – внушать людям этакие чувства! Какие вы добрые друзья и соседи! А все она, моя милая дочка. Она это заслужила.
Минуты не прошло, как они приготовились к танцам (Мэг и Ричард в первой паре); и барабан уже совсем было собрался забарабанить во всю мочь, как вдруг за дверью послышался страшный шум и в комнату вбежала женщина лет пятидесяти, вида приятного и добродушного, а за ней мужчина с глиняным кувшином необъятных размеров, а за ним трещотка и колокольцы – маленькие, на деревянной раме, совсем непохожие на те, большие колокола.
Тоби сказал «миссис Чикенстокер!» и опять плюхнулся на стул и стал бить себя по коленкам.
– Собралась замуж, Мэг, а от меня утаила! – воскликнула добрая женщина. – А я бы не уснула в последнюю ночь старого года, если бы не зашла пожелать тебе счастья. Будь я прикована к постели, я бы и то пришла. А раз сегодня канун нового года и к тому же канун твоей свадьбы, моя милочка, я велела сварить кувшинчик пивного пунша и захватила с собой.
«Кувшинчик» поистине делал честь миссис Чикенстокер. Из него валил дым и пар, как из кратера вулкана, а мужчина, принесший его, совсем ослабел.
– Миссис Тагби! – сказал Трухти, в упоении описывая около нее круг за кругом, – то есть, вернее, миссис Чикенстокер. Сердечно вас благодарим! Счастливого вам нового года и долгой жизни!.. Миссис Тагби! – продолжал Трухти, расцеловавшись с нею, – то есть, вернее, миссис Чикенстокер. Познакомьтесь – это Уильям Ферн и Лилиен.
К его удивлению, сия достойная особа сильно побледнела, а затем густо покраснела.
– Неужели та Лилиен Ферн, – сказала она, – у которой мать умерла в Дорсетшире?
Уильям Ферн ответил «да», и они, быстро отойдя в сторонку, обменялись несколькими словами, после чего миссис Чикенстокер пожала ему обе руки, еще раз, л же по собственному почину, расцеловалась с Тоби и привлекла девочку к своей объемистой груди.
– Уилл Ферн! – сказал Тоби, надевая на правою руку свою серую рукавицу. – Не та ли это знакомая, которую вы надеялись разыскать?
– Та самая, – отвечал Ферн, кладя руки на плечи Тоби. – И она, видно, окажется почти таким же добрым другом, как тот, которого я уже нашел.
– Ах, вот оно что! – сказал Тоби. – Музыка, прошу. Окажите такую любезность.
Под звуки оркестра, колокольцев и трещоток и под не смолкнувший еще трезвон колоколов Трухти, отодвинув Мэг и Ричарда на второе место, открыл бал с миссис Чикенстокер и сплясал танец, не виданный ни до того, ни после, – танец, в основу коего была положена знаменитая его трусца.
Может, все это приснилось Тоби? Или его радости и горести, и те, кто делил их с ним, – только сон; и сам он только сон; и рассказчику эта повесть приснилась и лишь теперь он пробуждается? Если так, о ты, кто слушал его и всегда оставался ему дорог, не забывай о суровой действительности, из которой возникли эти видения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25