– Просто непостижимо, мы-то тут при чем?
– До чего же он стар и жалок, – говорила себе между тем миссис Тетерби, наблюдая за мужем. – В жизни не видала, чтоб человек так переменился. О, господи, господи, принести такую жертву!
– Какую еще жертву? – брюзгливо осведомился муж.
Миссис Тетерби покачала головой и, ни слова не отвечая, стала так яростно трясти люльку, что младенца подбрасывало, точно щепку в бурном море.
– Может, ты хочешь сказать, милая моя, что это ты принесла жертву, выйдя за меня замуж? – начал супруг.
– Вот именно! – отрезала супруга.
– Тогда вот что я тебе скажу, – продолжал он так же угрюмо и сердито, как и она. – В брак-то ведь вступают двое, и если кто принес жертву, так это я. И очень жалею, что жертва была принята.
– Я тоже жалею, что ее приняла, Тетерби, от души жалею, можешь не сомневаться. Уж, верно, ты жалеешь об этом не больше, чем я.
– Понять не могу, что я в ней нашел, – пробормотал Тетерби. – Уж, во всяком случае, если в ней что и было хорошего, так теперь ничего не осталось. Я и вчера про это думал, когда после ужина сидел у огня. До чего толста, и стареет, куда ей до других женщин!
– Собой он нехорош, – бормотала меж тем миссис Тетерби. – Виду никакого, маленький, и горбится, и плешь у него…
– Уж конечно я был не в своем уме, когда женился на ней, – ворчал мистер Тетерби.
– Уж конечно помраченье на меня нашло. Иначе понять нельзя, как это я за него вышла, – раздумывала вслух миссис Тетерби.
В таком настроении они сели завтракать. Юные Тетерби не привыкли рассматривать эту трапезу как занятие, требующее неподвижности, а превращали ее в танец или пляску, скорее даже в какой-то языческий обряд, во время которого они издавали воинственные клики и потрясали в воздухе кусками хлеба с маслом; при этом обязательны были также сложные передвижения из дому на улицу и обратно и прыжки с крыльца и на крыльцо. Но сейчас между детьми вспыхнула ссора из-за стоявшего на столе кувшина с разбавленным молоком, из которого они пили все по очереди, и страсти до того разгорелись, что это прискорбное зрелище заставило бы перевернуться в гробу достопочтенного доктора Уотса. Лишь когда мистер Тетерби выпроводил всю ораву на улицу, настала минута тишины; но тотчас обнаружилось, что Джонни крадучись вернулся обратно, припал к кувшину и пьет, давясь от жадности, неприлично спеша, задыхаясь и издавая странные звуки, подобающие разве что чревовещателю.
– Сведут они меня в могилу, эти дети, – заметила миссис Тетерби, изгнав преступника. – Да уж скорей бы, что ли.
– Беднякам вообще не следует иметь детей, – откликнулся мистер Тетерби. – Радости от них никакой.
В эту минуту он подносил к губам чашку, которую сердито пододвинула к нему жена; миссис Тетерби тоже готовилась отпить из своей чашки; и вдруг оба они так и застыли, точно завороженные.
– Мама! Папа! – крикнул, вбегая в комнату, Джонни. – К нам миссис Уильям идет!
И если когда-либо с сотворения мира был на свете мальчик, который заботливее старой опытной няньки вынул бы младенца из колыбели и, нежнейшим образом баюкая и тетешкая его, весело отправился бы с ним гулять, то мальчиком этим был Джонни, а младенцем – Молох.
Мистер Тетерби отставил чашку; миссис Тетерби отставила чашку. Мистер Тетерби потер лоб, и миссис Тетерби потерла лоб. Лицо мистера Тетерби стало смягчаться и светлеть; и лицо миссис Тетерби стало смягчаться и светлеть.
– Господи помилуй, – сказал про себя мистер Тетерби, – с чего это я озлился? Что такое стряслось?
– Как я могла опять злиться и кричать на него после всего, что я говорила и чувствовала вчера вечером! – всхлипнула миссис Тетерби, утирая глаза краем фартука.
– Не чудовище ли я? – сказал мистер Тетерби. – Неужто у меня нет сердца? София! Женушка моя маленькая!
– Дольф, милый!
– Я… со мной что-то такое сделалось, Софи, что и подумать тошно, – признался муж.
– А со мной-то, Дольф! Я была еще хуже! – в отчаянии воскликнула жена.
– Не убивайся так, моя Софи. Никогда я себе этого не прощу. Ведь я чуть не разбил твое сердце.
– Нет, Дольф, нет. Это я, я во всем виновата!
– Не говори так, мой маленькая женушка. Ты такая великодушная, от этого совесть мучает меня еще сильнее. София, милая, ты не представляешь себе, какие у меня были мысли. Конечно, вел я себя отвратительно, но знала бы ты, что у меня было на уме!
– Ох, не думай про это, Дольф, милый, не надо! – вскричала жена.
– София, – сказал мистер Тетерби, – я должен тебе открыться. У меня не будет ни минуты покоя, пока я не скажу всю правду. Маленькая моя женушка…
– Миссис Уильям уже совсем близко! – взвизгнул у дверей Джонни.
– Маленькая моя женушка, – задыхаясь, выговорил мистер Тетерби и ухватился за стул в поисках опоры. – Я удивлялся тому, что был когда-то в тебя влюблен… Я забыл о том, каких прелестных детей ты мне подарила, и сердился, зачем ты не так стройна, как мне хотелось бы… Я… я ни разу не вспомнил о том, – не щадя себя, продолжал мистер Тетерби, – сколько у тебя было тревог и хлопот из-за меня и из-за детей; ты бы таких забот вовсе не знала, если бы вышла за другого, который бы лучше зарабатывал и был неудачливей меня (а такого уж наверно найти нетрудно). И мысленно я попрекал тебя, потому что тебя немножко состарили тяжелые годы, бремя которых ты мне облегчала. Можешь ты этому поверить, моя женушка? Я и сам с трудом верю, что думал такое!
Смеясь и плача, миссис Тетерби порывисто сжала ладонями лицо мужа.
– Ох, Дольф! – воскликнула она. – Какое счастье, что ты так думал! До чего я рада! Ведь сама-то я думала, что ты нехорош собой, Дольф! И это правда, милый, но мне лучшего и не надо, мне бы только глядеть на тебя до последнего моего часа, когда ты своими добрыми руками закроешь мне глаза. Я думала, что ты мал ростом – и это правда, но от этого ты мне только дороже, а еще дороже потому, что ты мой муж, и я тебя люблю. Я думала, что ты начинаешь горбиться – и это правда, но ты можешь опереться на меня, и я все-все сделаю, чтоб тебя поддержать. Я думала, что у тебя и вида-то нет никакого, но по тебе сразу видно, что ты добрый семьянин, а это самое лучшее, самое достойное на свете, и да благословит бог наш дом и нашу семью, Дольф!
– Ур-ра! Вот она, миссис Уильям! – крикнул Джонни.
И в самом деле, она вошла, окруженная маленькими Тетерби. На ходу они целовали ее и друг друга, целовали маленькую сестричку и кинулись целовать отца с матерью, потом опять подбежали к Милли и восторженно запрыгали вокруг нее.
Мистер и миссис Тетерби радовались гостье ничуть не меньше, чем дети. Их так же неодолимо влекло к ней; они бросились ей навстречу, целовали ее руки, не отходили от нее ни на шаг; они просто не знали, куда ее усадить, как приветить. Она явилась к ним как олицетворение доброты, нежной заботливости, любви и домашнего уюта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– До чего же он стар и жалок, – говорила себе между тем миссис Тетерби, наблюдая за мужем. – В жизни не видала, чтоб человек так переменился. О, господи, господи, принести такую жертву!
– Какую еще жертву? – брюзгливо осведомился муж.
Миссис Тетерби покачала головой и, ни слова не отвечая, стала так яростно трясти люльку, что младенца подбрасывало, точно щепку в бурном море.
– Может, ты хочешь сказать, милая моя, что это ты принесла жертву, выйдя за меня замуж? – начал супруг.
– Вот именно! – отрезала супруга.
– Тогда вот что я тебе скажу, – продолжал он так же угрюмо и сердито, как и она. – В брак-то ведь вступают двое, и если кто принес жертву, так это я. И очень жалею, что жертва была принята.
– Я тоже жалею, что ее приняла, Тетерби, от души жалею, можешь не сомневаться. Уж, верно, ты жалеешь об этом не больше, чем я.
– Понять не могу, что я в ней нашел, – пробормотал Тетерби. – Уж, во всяком случае, если в ней что и было хорошего, так теперь ничего не осталось. Я и вчера про это думал, когда после ужина сидел у огня. До чего толста, и стареет, куда ей до других женщин!
– Собой он нехорош, – бормотала меж тем миссис Тетерби. – Виду никакого, маленький, и горбится, и плешь у него…
– Уж конечно я был не в своем уме, когда женился на ней, – ворчал мистер Тетерби.
– Уж конечно помраченье на меня нашло. Иначе понять нельзя, как это я за него вышла, – раздумывала вслух миссис Тетерби.
В таком настроении они сели завтракать. Юные Тетерби не привыкли рассматривать эту трапезу как занятие, требующее неподвижности, а превращали ее в танец или пляску, скорее даже в какой-то языческий обряд, во время которого они издавали воинственные клики и потрясали в воздухе кусками хлеба с маслом; при этом обязательны были также сложные передвижения из дому на улицу и обратно и прыжки с крыльца и на крыльцо. Но сейчас между детьми вспыхнула ссора из-за стоявшего на столе кувшина с разбавленным молоком, из которого они пили все по очереди, и страсти до того разгорелись, что это прискорбное зрелище заставило бы перевернуться в гробу достопочтенного доктора Уотса. Лишь когда мистер Тетерби выпроводил всю ораву на улицу, настала минута тишины; но тотчас обнаружилось, что Джонни крадучись вернулся обратно, припал к кувшину и пьет, давясь от жадности, неприлично спеша, задыхаясь и издавая странные звуки, подобающие разве что чревовещателю.
– Сведут они меня в могилу, эти дети, – заметила миссис Тетерби, изгнав преступника. – Да уж скорей бы, что ли.
– Беднякам вообще не следует иметь детей, – откликнулся мистер Тетерби. – Радости от них никакой.
В эту минуту он подносил к губам чашку, которую сердито пододвинула к нему жена; миссис Тетерби тоже готовилась отпить из своей чашки; и вдруг оба они так и застыли, точно завороженные.
– Мама! Папа! – крикнул, вбегая в комнату, Джонни. – К нам миссис Уильям идет!
И если когда-либо с сотворения мира был на свете мальчик, который заботливее старой опытной няньки вынул бы младенца из колыбели и, нежнейшим образом баюкая и тетешкая его, весело отправился бы с ним гулять, то мальчиком этим был Джонни, а младенцем – Молох.
Мистер Тетерби отставил чашку; миссис Тетерби отставила чашку. Мистер Тетерби потер лоб, и миссис Тетерби потерла лоб. Лицо мистера Тетерби стало смягчаться и светлеть; и лицо миссис Тетерби стало смягчаться и светлеть.
– Господи помилуй, – сказал про себя мистер Тетерби, – с чего это я озлился? Что такое стряслось?
– Как я могла опять злиться и кричать на него после всего, что я говорила и чувствовала вчера вечером! – всхлипнула миссис Тетерби, утирая глаза краем фартука.
– Не чудовище ли я? – сказал мистер Тетерби. – Неужто у меня нет сердца? София! Женушка моя маленькая!
– Дольф, милый!
– Я… со мной что-то такое сделалось, Софи, что и подумать тошно, – признался муж.
– А со мной-то, Дольф! Я была еще хуже! – в отчаянии воскликнула жена.
– Не убивайся так, моя Софи. Никогда я себе этого не прощу. Ведь я чуть не разбил твое сердце.
– Нет, Дольф, нет. Это я, я во всем виновата!
– Не говори так, мой маленькая женушка. Ты такая великодушная, от этого совесть мучает меня еще сильнее. София, милая, ты не представляешь себе, какие у меня были мысли. Конечно, вел я себя отвратительно, но знала бы ты, что у меня было на уме!
– Ох, не думай про это, Дольф, милый, не надо! – вскричала жена.
– София, – сказал мистер Тетерби, – я должен тебе открыться. У меня не будет ни минуты покоя, пока я не скажу всю правду. Маленькая моя женушка…
– Миссис Уильям уже совсем близко! – взвизгнул у дверей Джонни.
– Маленькая моя женушка, – задыхаясь, выговорил мистер Тетерби и ухватился за стул в поисках опоры. – Я удивлялся тому, что был когда-то в тебя влюблен… Я забыл о том, каких прелестных детей ты мне подарила, и сердился, зачем ты не так стройна, как мне хотелось бы… Я… я ни разу не вспомнил о том, – не щадя себя, продолжал мистер Тетерби, – сколько у тебя было тревог и хлопот из-за меня и из-за детей; ты бы таких забот вовсе не знала, если бы вышла за другого, который бы лучше зарабатывал и был неудачливей меня (а такого уж наверно найти нетрудно). И мысленно я попрекал тебя, потому что тебя немножко состарили тяжелые годы, бремя которых ты мне облегчала. Можешь ты этому поверить, моя женушка? Я и сам с трудом верю, что думал такое!
Смеясь и плача, миссис Тетерби порывисто сжала ладонями лицо мужа.
– Ох, Дольф! – воскликнула она. – Какое счастье, что ты так думал! До чего я рада! Ведь сама-то я думала, что ты нехорош собой, Дольф! И это правда, милый, но мне лучшего и не надо, мне бы только глядеть на тебя до последнего моего часа, когда ты своими добрыми руками закроешь мне глаза. Я думала, что ты мал ростом – и это правда, но от этого ты мне только дороже, а еще дороже потому, что ты мой муж, и я тебя люблю. Я думала, что ты начинаешь горбиться – и это правда, но ты можешь опереться на меня, и я все-все сделаю, чтоб тебя поддержать. Я думала, что у тебя и вида-то нет никакого, но по тебе сразу видно, что ты добрый семьянин, а это самое лучшее, самое достойное на свете, и да благословит бог наш дом и нашу семью, Дольф!
– Ур-ра! Вот она, миссис Уильям! – крикнул Джонни.
И в самом деле, она вошла, окруженная маленькими Тетерби. На ходу они целовали ее и друг друга, целовали маленькую сестричку и кинулись целовать отца с матерью, потом опять подбежали к Милли и восторженно запрыгали вокруг нее.
Мистер и миссис Тетерби радовались гостье ничуть не меньше, чем дети. Их так же неодолимо влекло к ней; они бросились ей навстречу, целовали ее руки, не отходили от нее ни на шаг; они просто не знали, куда ее усадить, как приветить. Она явилась к ним как олицетворение доброты, нежной заботливости, любви и домашнего уюта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29