Вот новая беда!…
Спрятав Китидзабуро за вешалкой с платьями, О-Сити приняла невинный вид.
— Ну как О-Хацу-сама и новорожденный? — спросила она. — Все благополучно?
— Ведь это наша единственная племянница — как же было не беспокоиться? Но сейчас словно гора с плеч упала! — обрадованно ответил отец.
Он был в прекрасном настроении и стал советоваться с О-Сити, какой рисунок сделать на приданом для новорожденного.
— Как ты думаешь, хорошо будет, если навести золотом журавля, черепаху, сосну и бамбук? — спрашивал он.
О— Сити вместе со служанкой стала уговаривать его:
— Об этом не поздно будет подумать и завтра, когда вы успокоитесь!
Но отец не слушал их:
— Нет, нет! Такие вещи чем скорее сделаешь, тем лучше!
И, прикрепив к деревянному изголовью листы ханагами, он принялся вырезать образцы.
Какое это было мучение!
Когда наконец все было кончено, они кое-как уговорили его идти спать… Хотелось О-Сити и Китидзабуро вдоволь наговориться друг с другом, но ведь их отделяла от родителей только одна бумажная ширма! Страшно было, что голоса проникнут за стенку. Тогда они положили перед собой тушечницу и бумагу и при свете лампы стали писать обо всем, что было у них на сердце.
Один показывал… другой смотрел… Как подумаешь, в самом деле эту ширму можно было назвать гнездышком осидори!
Так до утра они в письмах беседовали друг с другом, а с рассветом пришел час разлуки. Сердца их переполняла такая любовь, подобной которой нет. Но как жесток наш мир!
Ветка вишни, которой никто больше не увидит в этом мире
О— Сити не говорила о своей любви, но и на рассвете, и в сумерках отчаяние наполняло ее сердце.
Не было никакой надежды на встречу. Однажды ненастным вечером припомнилась ей суматоха, которая поднялась в тот день, когда все спешили укрыться от огня в храме. И в голову О-Сити пришла неразумная мысль: «Вот если бы снова случился пожар! Это могло бы привести к встрече с Китидзабуро…» Она решилась на дурной поступок.
Поистине это была сама судьба!
Когда повалил дым, все засуетились. Но людям этот пожар показался странным. Присмотрелись внимательнее и поняли, что виной всему — О-Сити.
Стали дознаваться, и она рассказала, ничего не утаивая.
Что ж, оставалось только пожалеть о ней!
Сегодня выводили ее на публичный позор к разрушенному мосту в Канде, завтра — в Ёцуя, в Сибу — на Асакусу в Нихонбаси. Люди наперебой спешили посмотреть, и не было никого, кто не пожалел бы ее.
Поистине, небо не прощает дурных поступков.
Любовь к Китидзабуро поддерживала О-Сити, и внешне она нисколько не подурнела. Каждый день, как и прежде, причесывала свои черные волосы, и как же она была красива!
Что за жалость! Облетели цветы семнадцатой весны! В начале месяца удзуки , когда даже кукушки соединяют свои голоса, ей сказали, что пришел ее последний час.
Но и тогда она не упала духом.
«Наш мир — это сон!» И от всего сердца она пожелала перейти в иной мир.
Ее жалели и дали ей в руки ветку поздно расцветшей вишни, как раньше поднесли бы ей цветы. О-Сити долго смотрела на ветку, затем сложила такое стихотворение:
Печальный мир, где человек гостит!
Мы оставляем имя в мире этом
Лишь ветру, что весною прилетит…
И эта ветка нынче облетит…
О ветка, опоздавшая с расцветом!…
Слышавшие это с еще большей печалью провожали ее взглядом. И хотя не окончился еще срок жизни, отпущенный ей небом, но с ударом колокола, возвещающего наступление вечера, на травяном поле близ проезжей дороги О-Сити стала дымком, уплывающим в высоту.
Ни один человек, кем бы он ни был, не избежит смерти, и все же конец О-Сити вызывал особенную печаль.
Вчера произошло это. А посмотришь, сегодня ни праха, ни пепла не осталось. Лишь ветер дует в соснах, в Судзугамори, да прохожий человек, услышав эту историю, остановится, чтобы помолиться за упокой души О-Сити.
Китайский шелк в полоску — от платья, что было надето на О-Сити в тот день, — люди разобрали до последнего лоскутка: «чтобы внукам рассказывать обо всем этом!»
Даже люди, не бывшие близкими О-Сити, в поминальные дни ставили перед ее могилой ветки анисового дерева и произносили подобающие молитвы. Но почему же тот юноша, с которым она связала себя клятвой, не был здесь в ее последний час?
Люди удивлялись и на все лады судачили об этом.
А Китидзабуро в это время, ничего не зная и томясь душой по О-Сити, совсем перестал сознавать окружающее, так что думалось даже: здесь настанет конец его пребыванию в нашем грустном мире. Никакой надежды увидеть возлюбленную у него не было, и он проводил дни словно во сне.
Вот, поразмыслив, люди и решили: если рассказать ему обо всем, пожалуй, он не вынесет этого. Из его речей можно было заключить, что он уже позаботился даже о месте для своей могилы и ждет своего последнего часа.
Странная вещь — человеческая жизнь! Стали его подготавливать, всячески приукрашивая обстоятельства, чуть ли не обещали, что она вот-вот сама пожалует к нему и тогда они смогут вволю насмотреться друг на друга… На душе у Китидзабуро стало легче; не обращаясь к лекарствам, которые давали ему, он все твердил одно: «О любимая моя! Она все еще не пришла?»
Так он пребывал в неведении. А между тем наступил тридцать пятый день после казни О-Сити, и люди тайком от Китидзабуро справили по ней поминальный обряд.
Наступил и сорок девятый день — день мотимори . Родные О-Сити отправились в храм Ки-тидзёдзи. «Покажите нам по крайней мере ее возлюбленного!» — попросили они.
«Если он узнает правду, то умрет от горя, — отвечали им. — Пожалуйста, не говорите ему, что ее уже нет в живых!»
Довод был справедлив, да и родные О-Сити были люди хорошие. «Раз весть о смерти О-Сити положит конец жизни Китидзабуро, — решили они, — скроем все тщательно. Когда его болезнь пройдет, будем утешаться, рассказывая, что говорила О-Сити в последние минуты. А сейчас подумаем о том, чтобы оставить память о нашем дитяти и рассеять наши печальные думы». Они сделали надпись на поминальном столбике и окропили его жертвенной водой.
«Этот столбик, что всегда будет влажным от пролитых слез, не образ ли моей ушедшей дочери?» — так думает мать, оставшись одна после всех. «Бренность — вот удел всего в нашем мире!» — так говорим мы.
Неожиданный конец: необычный бонза
Нет ничего более превратного, чем жизнь человеческая, более жестокого, чем человеческая судьба. А умрешь, и ничего не останется — ни ненависти, ни любви!
На сотый день после смерти О-Сити Китидзабуро впервые поднялся со своего ложа и, опираясь на бамбуковую трость, потихоньку стал обходить внутренние помещения храма. И вот заметил он новый поминальный столбик, пригляделся — какое горе! — ее имя!…
«Я ничего не знал, но ведь люди скажут другое… Нехорошо, если пойдут слухи, что я побоялся умереть вместе с ней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Спрятав Китидзабуро за вешалкой с платьями, О-Сити приняла невинный вид.
— Ну как О-Хацу-сама и новорожденный? — спросила она. — Все благополучно?
— Ведь это наша единственная племянница — как же было не беспокоиться? Но сейчас словно гора с плеч упала! — обрадованно ответил отец.
Он был в прекрасном настроении и стал советоваться с О-Сити, какой рисунок сделать на приданом для новорожденного.
— Как ты думаешь, хорошо будет, если навести золотом журавля, черепаху, сосну и бамбук? — спрашивал он.
О— Сити вместе со служанкой стала уговаривать его:
— Об этом не поздно будет подумать и завтра, когда вы успокоитесь!
Но отец не слушал их:
— Нет, нет! Такие вещи чем скорее сделаешь, тем лучше!
И, прикрепив к деревянному изголовью листы ханагами, он принялся вырезать образцы.
Какое это было мучение!
Когда наконец все было кончено, они кое-как уговорили его идти спать… Хотелось О-Сити и Китидзабуро вдоволь наговориться друг с другом, но ведь их отделяла от родителей только одна бумажная ширма! Страшно было, что голоса проникнут за стенку. Тогда они положили перед собой тушечницу и бумагу и при свете лампы стали писать обо всем, что было у них на сердце.
Один показывал… другой смотрел… Как подумаешь, в самом деле эту ширму можно было назвать гнездышком осидори!
Так до утра они в письмах беседовали друг с другом, а с рассветом пришел час разлуки. Сердца их переполняла такая любовь, подобной которой нет. Но как жесток наш мир!
Ветка вишни, которой никто больше не увидит в этом мире
О— Сити не говорила о своей любви, но и на рассвете, и в сумерках отчаяние наполняло ее сердце.
Не было никакой надежды на встречу. Однажды ненастным вечером припомнилась ей суматоха, которая поднялась в тот день, когда все спешили укрыться от огня в храме. И в голову О-Сити пришла неразумная мысль: «Вот если бы снова случился пожар! Это могло бы привести к встрече с Китидзабуро…» Она решилась на дурной поступок.
Поистине это была сама судьба!
Когда повалил дым, все засуетились. Но людям этот пожар показался странным. Присмотрелись внимательнее и поняли, что виной всему — О-Сити.
Стали дознаваться, и она рассказала, ничего не утаивая.
Что ж, оставалось только пожалеть о ней!
Сегодня выводили ее на публичный позор к разрушенному мосту в Канде, завтра — в Ёцуя, в Сибу — на Асакусу в Нихонбаси. Люди наперебой спешили посмотреть, и не было никого, кто не пожалел бы ее.
Поистине, небо не прощает дурных поступков.
Любовь к Китидзабуро поддерживала О-Сити, и внешне она нисколько не подурнела. Каждый день, как и прежде, причесывала свои черные волосы, и как же она была красива!
Что за жалость! Облетели цветы семнадцатой весны! В начале месяца удзуки , когда даже кукушки соединяют свои голоса, ей сказали, что пришел ее последний час.
Но и тогда она не упала духом.
«Наш мир — это сон!» И от всего сердца она пожелала перейти в иной мир.
Ее жалели и дали ей в руки ветку поздно расцветшей вишни, как раньше поднесли бы ей цветы. О-Сити долго смотрела на ветку, затем сложила такое стихотворение:
Печальный мир, где человек гостит!
Мы оставляем имя в мире этом
Лишь ветру, что весною прилетит…
И эта ветка нынче облетит…
О ветка, опоздавшая с расцветом!…
Слышавшие это с еще большей печалью провожали ее взглядом. И хотя не окончился еще срок жизни, отпущенный ей небом, но с ударом колокола, возвещающего наступление вечера, на травяном поле близ проезжей дороги О-Сити стала дымком, уплывающим в высоту.
Ни один человек, кем бы он ни был, не избежит смерти, и все же конец О-Сити вызывал особенную печаль.
Вчера произошло это. А посмотришь, сегодня ни праха, ни пепла не осталось. Лишь ветер дует в соснах, в Судзугамори, да прохожий человек, услышав эту историю, остановится, чтобы помолиться за упокой души О-Сити.
Китайский шелк в полоску — от платья, что было надето на О-Сити в тот день, — люди разобрали до последнего лоскутка: «чтобы внукам рассказывать обо всем этом!»
Даже люди, не бывшие близкими О-Сити, в поминальные дни ставили перед ее могилой ветки анисового дерева и произносили подобающие молитвы. Но почему же тот юноша, с которым она связала себя клятвой, не был здесь в ее последний час?
Люди удивлялись и на все лады судачили об этом.
А Китидзабуро в это время, ничего не зная и томясь душой по О-Сити, совсем перестал сознавать окружающее, так что думалось даже: здесь настанет конец его пребыванию в нашем грустном мире. Никакой надежды увидеть возлюбленную у него не было, и он проводил дни словно во сне.
Вот, поразмыслив, люди и решили: если рассказать ему обо всем, пожалуй, он не вынесет этого. Из его речей можно было заключить, что он уже позаботился даже о месте для своей могилы и ждет своего последнего часа.
Странная вещь — человеческая жизнь! Стали его подготавливать, всячески приукрашивая обстоятельства, чуть ли не обещали, что она вот-вот сама пожалует к нему и тогда они смогут вволю насмотреться друг на друга… На душе у Китидзабуро стало легче; не обращаясь к лекарствам, которые давали ему, он все твердил одно: «О любимая моя! Она все еще не пришла?»
Так он пребывал в неведении. А между тем наступил тридцать пятый день после казни О-Сити, и люди тайком от Китидзабуро справили по ней поминальный обряд.
Наступил и сорок девятый день — день мотимори . Родные О-Сити отправились в храм Ки-тидзёдзи. «Покажите нам по крайней мере ее возлюбленного!» — попросили они.
«Если он узнает правду, то умрет от горя, — отвечали им. — Пожалуйста, не говорите ему, что ее уже нет в живых!»
Довод был справедлив, да и родные О-Сити были люди хорошие. «Раз весть о смерти О-Сити положит конец жизни Китидзабуро, — решили они, — скроем все тщательно. Когда его болезнь пройдет, будем утешаться, рассказывая, что говорила О-Сити в последние минуты. А сейчас подумаем о том, чтобы оставить память о нашем дитяти и рассеять наши печальные думы». Они сделали надпись на поминальном столбике и окропили его жертвенной водой.
«Этот столбик, что всегда будет влажным от пролитых слез, не образ ли моей ушедшей дочери?» — так думает мать, оставшись одна после всех. «Бренность — вот удел всего в нашем мире!» — так говорим мы.
Неожиданный конец: необычный бонза
Нет ничего более превратного, чем жизнь человеческая, более жестокого, чем человеческая судьба. А умрешь, и ничего не останется — ни ненависти, ни любви!
На сотый день после смерти О-Сити Китидзабуро впервые поднялся со своего ложа и, опираясь на бамбуковую трость, потихоньку стал обходить внутренние помещения храма. И вот заметил он новый поминальный столбик, пригляделся — какое горе! — ее имя!…
«Я ничего не знал, но ведь люди скажут другое… Нехорошо, если пойдут слухи, что я побоялся умереть вместе с ней!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22