Козимо, дружественно поговорив некоторое время по своему обыкновению с Фарганаччо, дал ему письменную доверенность на получение у казначея Санта Мария Нуова тысячи ста дукатов: из них сто Фарганаччо должен был взять себе, а тысячу передать гонфалоньеру с просьбой от Козимо прийти к нему под каким-нибудь благовидным предлогом. Фарганаччо взялся за это поручение, деньги были переданы Бернардо, который смягчился, и Козимо, вопреки мессеру Ринальдо, требовавшему его смерти, был только изгнан в Падую. То же самое выпало на долю Аверардо и многих других из дома Медичи, а также Пуччо и Джованни Пуччи. А чтобы держать в страхе всех недовольных изгнанием Козимо, правами балии наделены были комиссия Восьми по охране государства и капитан народа.
После того как принято было это решение, 3 октября 1433 года Козимо предстал перед членами Синьории, которые сообщили ему приговор об изгнании и предложили добровольно подчиниться этому постановлению, если он не хочет, чтобы в отношении его лично и его имущества приняли более жесткие меры. Козимо выслушал приговор с безмятежным видом и только заявил, что охотно отправится в любое место, какое назначит Синьория, но, поскольку ему дарована жизнь, он просит, чтобы ее также и защитили, ибо ему хорошо известно, что на площади собралось немало людей, желающих его смерти. В заключение он добавил, что где бы ему ни пришлось находиться, он сам и все его имущество находятся в полном распоряжении государства, народа флорентийского и Синьории. Гонфалоньер успокоил его на этот счет и задержал во дворце до наступления ночи, после чего привел его к себе в дом, угостил ужином, а затем под сильной вооруженной охраной отправил к границе республики. Всюду по пути Козимо встречали с великим почетом, а венецианцы открыто посетили его, притом не как изгнанника, а как важного государственного деятеля.
XXX
Когда Флоренция лишилась такого великого гражданина, так пламенно всеми любимого, все оказались в растерянности, причем страхом охвачены были в равной мере и победители, и побежденные. Мессер Ринальдо, предвидя уже свое печальное будущее и решив до конца выполнить свой долг и перед самим собою, и перед своей партией, собрал у себя многих дружественных ему граждан и сказал им следующее: он ясно видит, что они сами навлекли на себя грядущую гибель, поддавшись на мольбы, слезы и деньги своих врагов и, не уразумев, что им самим вскоре придется умолять и плакать, но тщетно — их слушать не станут, слезы их не вызовут жалости, деньги же, ими полученные, им придется вернуть полностью, да еще заплатить ростовщические проценты пытками, казнями и ссылками. Лучше им всем было терпеть и молчать, чем оставить Козимо в живых, а его сторонников в стенах Флоренции, ибо больших людей либо совсем не надо трогать, либо уж по-настоящему кончать с ними. В настоящий момент единственное, что, по его мнению, можно сделать, это вооружиться и быть начеку в городе, чтобы, когда враги опомнятся — а это произойдет весьма скоро — их можно было изгнать силой оружия, раз уж не оказалось возможности сделать это силою закона. Но единственное спасительное средство — то, о котором он уже неоднократно говорил: перетянуть на свою сторону грандов, вернув им все права на занятие любых почетнейших должностей, и усилиться благодаря союзу с ними, как враги усилились, опираясь на народные низы. Таким образом их партия станет куда энергичнее — в нее вольется новая жизнь, новая доблесть, новое мужество, и она обретет новых многочисленных сторонников. Если же не прибегнуть к этому последнему и по-настоящему действенному средству, он лично просто не видит, как можно будет спасти государство среди стольких врагов, и уже предчувствует и их личную гибель и крушение республики. На эту речь Марьотто Бандовинетти, один из присутствующих, решительно возразил, указав на высокомерие грандов и вообще невыносимый их характер и добавив, что нет нужды наверняка идти к ним в рабство, чтобы избежать сомнительной опасности со стороны народных низов.
Тогда мессер Ринальдо, видя, что советы его отвергнуты, принялся горько жаловаться на судьбу свою и своей партии, но при том все происходящее приписывал скорее Воле Божьей, чем невежеству и слепоте человеческой. Между тем, пока длилось это состояние нерешительности и бездействия, перехвачено было письмо мессера Аньоло Аччаюоли к Козимо, в котором Аньоло сообщал Козимо о том, как к нему относятся в городе, и побуждал его вызвать интригами какую-нибудь войну против Флоренции и вступить в дружеские отношения с Нери ди Джино, уверяя, что город, нуждаясь в средствах, не найдет никого, кто бы мог снабдить его деньгами, и сограждане неминуемо вспомнят о щедрости Козимо и пожелают вернуть его из изгнания. Если же Нери отойдет от мессера Ринальдо, его партия настолько ослабеет, что не в состоянии будет защищаться. Перехват этого письма должностными лицами привел к тому, что мессера Аньоло задержали, допросили под пыткой и отправили в изгнание. Однако пример этот не поколебал всеобщего умонастроения в пользу Козимо.
Изгнание Козимо продолжалось уже почти целый год, и вот в конце августа 1434 года избран был гонфалонье-ром на ближайшие два месяца и вступил в должность Никколо ди Кокко, и вместе с ним в Синьорию попали еще восемь членов — все это были сторонники Козимо, что весьма напугало мессера Ринальдо и всю его партию. Поскольку до вступления в должность члены новой Синьории еще в течение трех дней остаются на положении простых граждан, мессер Ринальдо снова собрал главарей своей партии, указал им на весьма близкую и неминуемую гибель и на единственное средство спасения — взяться за оружие и добиться, чтобы тогдашний гонфалоньер Донато Веллути созвал народное собрание, образовал балию, отстранил избранную только что Синьорию и назначил новую, подходящую для государства, чтобы прежние списки кандидатов были изъяты из сумки и сожжены и составлены новые, на людей верных. Одни из собравшихся нашли это предложение правильным и единственно возможным, другие считали выход, предложенный мессером Ринальдо, слишком насильственным и могущим навлечь на них всеобщее осуждение. Особенно возражал против него мессер Палла Строцци, человек мирный, полный кротости и доброжелательства, более способный к занятиям словесностью, чем к руководству партией или сопротивлению в общественных распрях. Он сказал, что хотя меры дерзновенные и хитро задуманные поначалу представляются весьма действенными, осуществление их оказывается не столь легким, а исход зачастую пагубным, что, по его мнению, опасность новых внешних столкновений, связанная с наличием на наших границах с Романьей вооруженных сил герцога, заставит Синьорию уделять ей больше внимания, чем внутренним раздорам, что если заметно будет намерение изменить политику, а это всегда видно заранее, то еще хватит времени взяться за оружие и осуществить все необходимое для общественного спасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
После того как принято было это решение, 3 октября 1433 года Козимо предстал перед членами Синьории, которые сообщили ему приговор об изгнании и предложили добровольно подчиниться этому постановлению, если он не хочет, чтобы в отношении его лично и его имущества приняли более жесткие меры. Козимо выслушал приговор с безмятежным видом и только заявил, что охотно отправится в любое место, какое назначит Синьория, но, поскольку ему дарована жизнь, он просит, чтобы ее также и защитили, ибо ему хорошо известно, что на площади собралось немало людей, желающих его смерти. В заключение он добавил, что где бы ему ни пришлось находиться, он сам и все его имущество находятся в полном распоряжении государства, народа флорентийского и Синьории. Гонфалоньер успокоил его на этот счет и задержал во дворце до наступления ночи, после чего привел его к себе в дом, угостил ужином, а затем под сильной вооруженной охраной отправил к границе республики. Всюду по пути Козимо встречали с великим почетом, а венецианцы открыто посетили его, притом не как изгнанника, а как важного государственного деятеля.
XXX
Когда Флоренция лишилась такого великого гражданина, так пламенно всеми любимого, все оказались в растерянности, причем страхом охвачены были в равной мере и победители, и побежденные. Мессер Ринальдо, предвидя уже свое печальное будущее и решив до конца выполнить свой долг и перед самим собою, и перед своей партией, собрал у себя многих дружественных ему граждан и сказал им следующее: он ясно видит, что они сами навлекли на себя грядущую гибель, поддавшись на мольбы, слезы и деньги своих врагов и, не уразумев, что им самим вскоре придется умолять и плакать, но тщетно — их слушать не станут, слезы их не вызовут жалости, деньги же, ими полученные, им придется вернуть полностью, да еще заплатить ростовщические проценты пытками, казнями и ссылками. Лучше им всем было терпеть и молчать, чем оставить Козимо в живых, а его сторонников в стенах Флоренции, ибо больших людей либо совсем не надо трогать, либо уж по-настоящему кончать с ними. В настоящий момент единственное, что, по его мнению, можно сделать, это вооружиться и быть начеку в городе, чтобы, когда враги опомнятся — а это произойдет весьма скоро — их можно было изгнать силой оружия, раз уж не оказалось возможности сделать это силою закона. Но единственное спасительное средство — то, о котором он уже неоднократно говорил: перетянуть на свою сторону грандов, вернув им все права на занятие любых почетнейших должностей, и усилиться благодаря союзу с ними, как враги усилились, опираясь на народные низы. Таким образом их партия станет куда энергичнее — в нее вольется новая жизнь, новая доблесть, новое мужество, и она обретет новых многочисленных сторонников. Если же не прибегнуть к этому последнему и по-настоящему действенному средству, он лично просто не видит, как можно будет спасти государство среди стольких врагов, и уже предчувствует и их личную гибель и крушение республики. На эту речь Марьотто Бандовинетти, один из присутствующих, решительно возразил, указав на высокомерие грандов и вообще невыносимый их характер и добавив, что нет нужды наверняка идти к ним в рабство, чтобы избежать сомнительной опасности со стороны народных низов.
Тогда мессер Ринальдо, видя, что советы его отвергнуты, принялся горько жаловаться на судьбу свою и своей партии, но при том все происходящее приписывал скорее Воле Божьей, чем невежеству и слепоте человеческой. Между тем, пока длилось это состояние нерешительности и бездействия, перехвачено было письмо мессера Аньоло Аччаюоли к Козимо, в котором Аньоло сообщал Козимо о том, как к нему относятся в городе, и побуждал его вызвать интригами какую-нибудь войну против Флоренции и вступить в дружеские отношения с Нери ди Джино, уверяя, что город, нуждаясь в средствах, не найдет никого, кто бы мог снабдить его деньгами, и сограждане неминуемо вспомнят о щедрости Козимо и пожелают вернуть его из изгнания. Если же Нери отойдет от мессера Ринальдо, его партия настолько ослабеет, что не в состоянии будет защищаться. Перехват этого письма должностными лицами привел к тому, что мессера Аньоло задержали, допросили под пыткой и отправили в изгнание. Однако пример этот не поколебал всеобщего умонастроения в пользу Козимо.
Изгнание Козимо продолжалось уже почти целый год, и вот в конце августа 1434 года избран был гонфалонье-ром на ближайшие два месяца и вступил в должность Никколо ди Кокко, и вместе с ним в Синьорию попали еще восемь членов — все это были сторонники Козимо, что весьма напугало мессера Ринальдо и всю его партию. Поскольку до вступления в должность члены новой Синьории еще в течение трех дней остаются на положении простых граждан, мессер Ринальдо снова собрал главарей своей партии, указал им на весьма близкую и неминуемую гибель и на единственное средство спасения — взяться за оружие и добиться, чтобы тогдашний гонфалоньер Донато Веллути созвал народное собрание, образовал балию, отстранил избранную только что Синьорию и назначил новую, подходящую для государства, чтобы прежние списки кандидатов были изъяты из сумки и сожжены и составлены новые, на людей верных. Одни из собравшихся нашли это предложение правильным и единственно возможным, другие считали выход, предложенный мессером Ринальдо, слишком насильственным и могущим навлечь на них всеобщее осуждение. Особенно возражал против него мессер Палла Строцци, человек мирный, полный кротости и доброжелательства, более способный к занятиям словесностью, чем к руководству партией или сопротивлению в общественных распрях. Он сказал, что хотя меры дерзновенные и хитро задуманные поначалу представляются весьма действенными, осуществление их оказывается не столь легким, а исход зачастую пагубным, что, по его мнению, опасность новых внешних столкновений, связанная с наличием на наших границах с Романьей вооруженных сил герцога, заставит Синьорию уделять ей больше внимания, чем внутренним раздорам, что если заметно будет намерение изменить политику, а это всегда видно заранее, то еще хватит времени взяться за оружие и осуществить все необходимое для общественного спасения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186