— Блоссом! — вне себя от счастья воскликнул он. — О, Блоссом! Блоссом! — продолжал повторять Орвилл совершенно бездумно.
— Джереми! Это вы! Боже мой, а я решила, что это он! Он перебил ее.
— Господи, как я мог! Разве я мог любить ее — бесплотный призрак, когда рядом была ты?.. Прости меня! Простишь? Ты сможешь простить меня? Она ничего не понимала.
— Простить вас? — она смеялась и плакала.
Они наговорили друг другу много такого, во что не имело смысла вникать, и не стоило беспокоиться о значении слов и стараться выяснить что-то сверх неожиданного, хотя и очевидного, факта — они любили друг друга.
Стремительны взлеты лишь невинных ребяческих увлечений, подлинная страсть набирает высоту постепенно, неторопливо. Орвиллу и Блоссом не дано было испытать долгих счастливых часов, дарящих наслаждение взорам, когда глядишь друг другу в глаза и не можешь наглядеться. Темнота, впрочем, явление двоякое — сколько украла, столько и возместила. Они беспечно развлекались словами, они медлили и тянули время. Они плели романтическую чушь из лексикона легкомысленных школьниц, они говорили друг другу избитые нежные слова (ничего подобного у Орвилла не было в ходу с Джеки Уити — умудренная опытом, та предпочитала, чтобы его ласки сопровождались выражениями попроще), и все эти «милые», «любимые» и «мои единственные» были в их устах выражением философии любви, точным, как арифметика, и тонким, как абсолютный музыкальный слух.
В конце концов, как и следовало ожидать, кое в каких высказываниях здравого смысла оказалось больше, чем поэзии, и безмятежное, незамутненное уединение любви было нарушено. Так неподвижную гладь тихого пруда разбивают брошенные в воду камешки.
— Меня, наверное, ищут, — сказала Блоссом. — И я должна им кое-что рассказать.
— Знаю. Я слышал, как ты говорила с Элис.
— Значит, ты слышал, что она сказала про нас — папа хотел, чтобы так было. Он как раз собирался…
— Да, знаю.
— А Нейл…
— Я все знаю. Пусть тебя это больше не волнует, — он поцеловал мягкую мочку склоненного к нему уха. — И не будем об этом. Все, что нужно, будет сделано, только попозже. Вдруг она оттолкнула его.
— Нет, Джереми! Послушай, давай уйдем куда-нибудь. Подальше от них ото всех, от всей этой ненависти, от всей этой зависти. Куда-нибудь, где они нас никогда не найдут. Будем как Адам и Ева, придумаем зверям новые имена. Ведь целый мир вокруг… — она запнулась, осознав, что за мир был вокруг. Она протянула руку, чтобы снова притянуть Орвилла к себе и еще хоть ненадолго отрешиться от всего, что их окружало, но вместо живого тепла пальцы ее ощутили мертвенный холод сломанного бедра Элис. Чей-то голос окликнул ее. Это был не Орвилл.
— Ну вот, — прошептала она. — Неужели все кончено?
— Это уже не может кончиться, — пообещал Орвилл, помогая ей подняться на ноги. — У нас все впереди. Жизнь продолжается, и так будет всегда. Уж в моем-то возрасте пора бы это знать. Она засмеялась и крикнула так, чтобы всему свету было слышно:
— Эй, там! Мы здесь, внизу. Убирайся отсюда, кто бы ты ни был. Без вас обойдемся,
выберемся как-нибудь сами. Но в клубень из бокового коридора уже входил отыскавший их Бадди.
— С кем это ты? — спросил он, — Это вы, Орвилл? Мозги бы вам вышибить за ваши фокусы! Вы что, не знаете, что старик умер? Нашли время волочиться и играть в прятки, черт бы вас побрал!
— Ты не понял, Бадди. Тут нет ничего дурного — мы с Орвиллом любим друг друга.
— Как же, как же! Все я прекрасно понял. Я с ним потом поговорю — с глазу на глаз. Надеюсь, я успел явиться до того, как он потребовал доказательств твоей любви. Ради Бога, Орвилл, одумайтесь — ребенку всего четырнадцать лет! Она вам в дочери годится. А судя по вашей прыти, так и во внучки.
— Бадди! Это вовсе не так, — запротестовала Блоссом. — Отец так хотел. Он сказал об этом Элис, а потом… Пробираясь впотьмах на их голоса, Бадди споткнулся о мертвое тело.
— Какого черта! Кто это?
— Это Элис. Ты только послушай… — Блоссом разразилась нервными рыданиями, в которых смешалось горе, боль и отчаяние.
— Сядьте, — сказал Орвилл, — и заткнитесь хоть на минуту. Вас занесло далеко, да не туда. Вы торопитесь с выводами, а, между тем, многого не знаете. Э, нет — будьте мужчиной, выслушайте!
Через некоторое время Орвилл подвел черту под своим рассказом:
— Таким образом, вопрос не в том, как поступить с Нейлом, а кому предстоит это сделать. Не думаю, что мне следует брать на себя руководство оставшимися людьми. И вам не советую. Мне лично никогда не импонировала манера вашего родителя по своему произволу быть и прокурором, и судьей, и присяжными в одном лице. Это, конечно, большая честь, что он избрал меня своим преемником, но я бы от этой чести предпочел уклониться. Дальше надо действовать сообща.
— Согласен. Если бы мне пришлось выполнить… в общем, поступить с Нейлом, как он того заслуживает, то, я уверен, все сказали бы, что это сведение личных счетов. А это не так. Мне от него больше ничего не нужно. Абсолютно ничего. У меня единственное желание — как можно скорее вернуться к Мериэнн и моему мальчику.
— Тогда остается решить, как найти остальных. Мы с Блоссом можем не появляться до тех пор, пока все не утрясется. Этот калиф на час днем будет хозяйничать, но захочет же он спать хоть когда-нибудь. И вот тогда-то самое время освободить его от должности.
— Отлично. Теперь пошли — только не стоит возвращаться по моей веревке. Этак мы угодим Нейлу прямо в лапы. Лучше пойдем вашей дорогой и заберемся по веткам, так безопаснее — мы, по крайней мере, на него не наткнемся.
— Если Блоссом сможет, я не возражаю.
— Нет, вы подумайте! Ты какой-то чудной, Джереми — я же карабкаюсь по этим штукам вдвое быстрее тридцатипятилетнего старикашки, в котором весу фунтов двести.
Бадди послышался звук поцелуя, и он неодобрительно скривил губы. Теоретически он был согласен со всем, что сказал Орвилл в свое оправдание — да, времена переменились и ранние браки теперь в порядке вещей, так даже лучше, чем по старинке, да, Орвилл, безусловно, из всех оставшихся в живых мужчин самый достойный и подходящий человек (это соображение высказала Блоссом), да, на этот союз они получили благословение Андерсона, хотя и посмертное. И все же, несмотря на все убедительные доводы, не лежала у него к этому душа, и все тут. «Ведь она дитя еще, совсем ребенок!» — говорил он себе и рядом с этим неопровержимым, по его мнению, фактом все их рассуждения выглядели такими же притянутыми за уши и далекими от жизни, как кажущееся верным доказательство вечного отставания бедняги Ахилла в его нескончаемом состязании с черепахой.
Тем не менее ему пришлось проглотить свое недовольство. Так дети проглатывают осточертевшее овощное рагу, чтобы поскорее выскочить из-за стола и умчаться по своим, куда более важным, делам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49