Вот пройдоха! Скотина, не успел умереть – моментально сделался великим талантом! Да проживи он хоть как Мафусаил, за все свое существование он не получил бы столько за свои каракули, сколько за эти двое суток! Оказывается, он не только великий мыслитель, но и любимец женщин, да еще каких! Пока я знаком только с одной, той, что передо мной, но, черт возьми, ею стоит заняться! Дьявольщина! Какая красотка! Может, Оливье стоит воскреснуть?..»
Жак Бернар с нежностью смотрел на Фирмену, которая тем временем мало-помалу приходила в себя; стыдясь, что дала волю чувствам, обнаружила свое горe перед незнакомцем, она платочком промакивала слезы, сдерживая новые рыдания; ее очаровательное, элегантно одетое тело била дрожь.
– Объяснитесь… Прошу вас, мадемуазель…
Фирмена уступила этой просьбе, сознавая ее обоснованность.
– Это довольно путаная и очень грустная история, но к вам она почти не имеет отношения! Так вот, сударь, я обмолвилась, что была любовницей Оливье. Это верно, я познакомилась с ним несколько недель тому назад. Не знаю, по каким причинам, но мне он представился Морисом, рабочим, сказал, что работает в мастерских, где делают воздушные шары. У меня не было основания ему не верить, правда? Он меня очень любил, и я платила ему взаимностью. Мы должны были пожениться зимой. Это было уже решено… Внезапно произошла известная вам драма… Я видела, собственными глазами видела…
Фирмена провела рукой по лбу, словно отгоняя ужасный кошмар, избавляясь от навязчивого воспоминания.
– Нет! – продолжала она. – Детали вам ни к чему! Вы и так, безусловно, их знаете, кроме того, возвращаться к ним выше моих сил…
Жак Бернар, в свою очередь, поинтересовался.
– Но почему вы решили, – задумчиво произнес он, – что ваш друг, господин Морис, и Оливье…
– Все очень просто! – перебила Фирмена. – После смерти Мориса занялись выяснять его личность, и тут обнаружилось, что никакой он не рабочий фабрики воздушных шаров. Этих фабрик всего раз-два и обчелся, их владельцы были допрошены, ни один из них не знал Мориса… Напротив, дома… у моего любовника были найдены документы, письма, разные разности, доказывающие, что его имя не Морис, а Оливье, и что он был не рабочим, а писателем… Кроме того, – продолжала девушка, воодушевляясь, – я об этом догадывалась. Не то чтобы я презирала рабочих, отнюдь, я сама работница, чем, сударь, горжусь. Но я замечала, что Морис, по крайней мере, со мной, держался не так, как прочие знакомые, обычные работяги. Он так нежно, красиво изъяснялся, находил такие чудные выражения…
Жак Бернар запротестовал:
– Но, мадемуазель, это не причина! Один великий поэт сказал, что под влиянием настоящего чувства человек, независимо от среды и образования, отыскивает звучные слова, дабы передать свои ощущения; неудивительно, что Морис, даже будучи рабочим, произносил красивые фразы, вас любя…
Но Фирмена покачала головой:
– Сударь, но все газеты, даже полиция, считают, что Морис – это Оливье!..
Неожиданно девушка оборвала себя.
– А от вас, сударь, – резко произнесла она, – слышать подобное просто поразительно! В конце концов, вы его знали… тоже знали… Конечно, более продолжительное время, чем я… Ведь вы его наследник… значит, были его другом… Тогда почему?..
Жак Бернар снова вздрогнул.
Ах! Конечно! Он чуть не попал впросак и отдавал себе в этом отчет.
Молодой человек определенно не имел привычки лгать и с трудом справлялся с ролью самозванца.
Вот уже дважды он выдал себя. Разумеется, девушка была права, он, Жак Бернар, не мог сомневаться в тождественности Мориса и Оливье.
Кроме того, не сам ли он делал все, чтобы упрочить это заблуждение?
Тем не менее, Жак Бернар впал в тяжкое уныние. Его положение и впрямь выглядело щекотливым. Конечно, он постарался внушить общественности, что таинственный покойник являлся никем иным, как Оливье, но в глубине души сознавал, что Оливье никак не мог быть Морисом, поскольку первого из них не существовало в природе…
Перед ним вставала новая проблема.
В реальности Мориса сомневаться не приходилось, и Жак Бернар спрашивал себя, что это был за человек.
По заверению очаровательной девушки, считавшей себя его любовницей, этот Морис был честным и благородным малым. Почему он исчез? Зачем сам, по собственной воле, устроил мрачный спектакль, разыграв фиктивную смерть? Очевидно, за этим кроется какая-то тайна.
Но если этот Морис – честный человек, он, конечно, рано или поздно появится и откроет миру свое истинное имя, отрекшись от того, которым столь бесцеремонно наделил его Жак Бернар.
В голове обитателя проезда Дидо зрела и другая гипотеза. Может, Морис не был таким святошей, каким его изображала любовница. Вдруг это рецедивист, которому в один прекрасный день под давлением обстоятельств пришлось спрятать концы в воду?..
Он разыграл фокус с отрубленной головой и инсценировал исчезновение трупа…
На первый взгляд Жаку Бернару больше нравилось именно такое решение. Раз и навсегда исчезнув, Морис не пойдет жаловаться, что его мнимому трупу присвоили имя Оливье!
Напротив, совершив подлог, Жак Бернар оказал ему услугу.
Однако Жак Бернар спрашивал себя, а не завалится ли однажды к нему пресловутый Морис, чтобы заявить с глазу на глаз: «Дорогой сударь, мне известны все ваши махинации. Мне известно, как вы воспользовались мною, решив заработать на своем Оливье. Это дело прошлое, я не намерен его предавать гласности, но не желаю, чтобы вы наживались в одиночку. Будем вести игру вместе!» И Жак Бернар представил себе цепь сомнительных приключений, нелицеприятных взаимоотношений, двусмысленных компромиссов, возможность которых его мало радовала и несколько омрачала замечательную прибыльную шутку, которую он на днях сыграл со своими современниками, подсунув вместо несуществующего трупа реального Оливье.
Жак Бернар оторвался от размышлений, чтобы еще расспросить девушку, которая, вновь погрузившись в свои думы, хранила молчание. Раз начав, он обязан был выдержать роль до конца; молодой человек про себя подумал, что у знакомой Мориса можно узнать подробности, которые, при необходимости, придали бы фигуре мнимого Оливье большую достоверность.
– Бедный Оливье! – лицемерно захныкал Жак Бернар, чтобы направить разговор в нужное русло. – Какой был славный мальчик! Талант! И при этом очень мягкий! Блондины обычно мягкие и покладистые, ведь так, мадемуазель?
«Только бы он оказался блондином, или хотя бы шатеном… Вдруг мне повезет!» – мечтал про себя Жак Бернар, ввертывая это замечание.
Фирмена в изумлении взглянула на него.
– Что вы сказали, сударь? – оборвала она его. – Оливье блондин? Но у него были черные волосы!..
Жак Бернар изобразил полную беспечность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Жак Бернар с нежностью смотрел на Фирмену, которая тем временем мало-помалу приходила в себя; стыдясь, что дала волю чувствам, обнаружила свое горe перед незнакомцем, она платочком промакивала слезы, сдерживая новые рыдания; ее очаровательное, элегантно одетое тело била дрожь.
– Объяснитесь… Прошу вас, мадемуазель…
Фирмена уступила этой просьбе, сознавая ее обоснованность.
– Это довольно путаная и очень грустная история, но к вам она почти не имеет отношения! Так вот, сударь, я обмолвилась, что была любовницей Оливье. Это верно, я познакомилась с ним несколько недель тому назад. Не знаю, по каким причинам, но мне он представился Морисом, рабочим, сказал, что работает в мастерских, где делают воздушные шары. У меня не было основания ему не верить, правда? Он меня очень любил, и я платила ему взаимностью. Мы должны были пожениться зимой. Это было уже решено… Внезапно произошла известная вам драма… Я видела, собственными глазами видела…
Фирмена провела рукой по лбу, словно отгоняя ужасный кошмар, избавляясь от навязчивого воспоминания.
– Нет! – продолжала она. – Детали вам ни к чему! Вы и так, безусловно, их знаете, кроме того, возвращаться к ним выше моих сил…
Жак Бернар, в свою очередь, поинтересовался.
– Но почему вы решили, – задумчиво произнес он, – что ваш друг, господин Морис, и Оливье…
– Все очень просто! – перебила Фирмена. – После смерти Мориса занялись выяснять его личность, и тут обнаружилось, что никакой он не рабочий фабрики воздушных шаров. Этих фабрик всего раз-два и обчелся, их владельцы были допрошены, ни один из них не знал Мориса… Напротив, дома… у моего любовника были найдены документы, письма, разные разности, доказывающие, что его имя не Морис, а Оливье, и что он был не рабочим, а писателем… Кроме того, – продолжала девушка, воодушевляясь, – я об этом догадывалась. Не то чтобы я презирала рабочих, отнюдь, я сама работница, чем, сударь, горжусь. Но я замечала, что Морис, по крайней мере, со мной, держался не так, как прочие знакомые, обычные работяги. Он так нежно, красиво изъяснялся, находил такие чудные выражения…
Жак Бернар запротестовал:
– Но, мадемуазель, это не причина! Один великий поэт сказал, что под влиянием настоящего чувства человек, независимо от среды и образования, отыскивает звучные слова, дабы передать свои ощущения; неудивительно, что Морис, даже будучи рабочим, произносил красивые фразы, вас любя…
Но Фирмена покачала головой:
– Сударь, но все газеты, даже полиция, считают, что Морис – это Оливье!..
Неожиданно девушка оборвала себя.
– А от вас, сударь, – резко произнесла она, – слышать подобное просто поразительно! В конце концов, вы его знали… тоже знали… Конечно, более продолжительное время, чем я… Ведь вы его наследник… значит, были его другом… Тогда почему?..
Жак Бернар снова вздрогнул.
Ах! Конечно! Он чуть не попал впросак и отдавал себе в этом отчет.
Молодой человек определенно не имел привычки лгать и с трудом справлялся с ролью самозванца.
Вот уже дважды он выдал себя. Разумеется, девушка была права, он, Жак Бернар, не мог сомневаться в тождественности Мориса и Оливье.
Кроме того, не сам ли он делал все, чтобы упрочить это заблуждение?
Тем не менее, Жак Бернар впал в тяжкое уныние. Его положение и впрямь выглядело щекотливым. Конечно, он постарался внушить общественности, что таинственный покойник являлся никем иным, как Оливье, но в глубине души сознавал, что Оливье никак не мог быть Морисом, поскольку первого из них не существовало в природе…
Перед ним вставала новая проблема.
В реальности Мориса сомневаться не приходилось, и Жак Бернар спрашивал себя, что это был за человек.
По заверению очаровательной девушки, считавшей себя его любовницей, этот Морис был честным и благородным малым. Почему он исчез? Зачем сам, по собственной воле, устроил мрачный спектакль, разыграв фиктивную смерть? Очевидно, за этим кроется какая-то тайна.
Но если этот Морис – честный человек, он, конечно, рано или поздно появится и откроет миру свое истинное имя, отрекшись от того, которым столь бесцеремонно наделил его Жак Бернар.
В голове обитателя проезда Дидо зрела и другая гипотеза. Может, Морис не был таким святошей, каким его изображала любовница. Вдруг это рецедивист, которому в один прекрасный день под давлением обстоятельств пришлось спрятать концы в воду?..
Он разыграл фокус с отрубленной головой и инсценировал исчезновение трупа…
На первый взгляд Жаку Бернару больше нравилось именно такое решение. Раз и навсегда исчезнув, Морис не пойдет жаловаться, что его мнимому трупу присвоили имя Оливье!
Напротив, совершив подлог, Жак Бернар оказал ему услугу.
Однако Жак Бернар спрашивал себя, а не завалится ли однажды к нему пресловутый Морис, чтобы заявить с глазу на глаз: «Дорогой сударь, мне известны все ваши махинации. Мне известно, как вы воспользовались мною, решив заработать на своем Оливье. Это дело прошлое, я не намерен его предавать гласности, но не желаю, чтобы вы наживались в одиночку. Будем вести игру вместе!» И Жак Бернар представил себе цепь сомнительных приключений, нелицеприятных взаимоотношений, двусмысленных компромиссов, возможность которых его мало радовала и несколько омрачала замечательную прибыльную шутку, которую он на днях сыграл со своими современниками, подсунув вместо несуществующего трупа реального Оливье.
Жак Бернар оторвался от размышлений, чтобы еще расспросить девушку, которая, вновь погрузившись в свои думы, хранила молчание. Раз начав, он обязан был выдержать роль до конца; молодой человек про себя подумал, что у знакомой Мориса можно узнать подробности, которые, при необходимости, придали бы фигуре мнимого Оливье большую достоверность.
– Бедный Оливье! – лицемерно захныкал Жак Бернар, чтобы направить разговор в нужное русло. – Какой был славный мальчик! Талант! И при этом очень мягкий! Блондины обычно мягкие и покладистые, ведь так, мадемуазель?
«Только бы он оказался блондином, или хотя бы шатеном… Вдруг мне повезет!» – мечтал про себя Жак Бернар, ввертывая это замечание.
Фирмена в изумлении взглянула на него.
– Что вы сказали, сударь? – оборвала она его. – Оливье блондин? Но у него были черные волосы!..
Жак Бернар изобразил полную беспечность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81