Крысий Нос шепнул, что надо не менее пяти денариев, и искомое перешло из отощавшего кошелька Альды в пухлую ладонь судьи, словно невзначай покоившуюся на ручке кресла. Судья выслушал ходатая, задал несколько вопросов Винифриду и задумался, зажмурив глаза-щелки. Никто не смел нарушать его размышления, только глупый петух на руках просительницы, признававший над собой только власть природы, оглушительно закукарекал.
Наконец толстяк встал и, раскрыв судебник, стал монотонно говорить что-то по-латыни. Затем прочел что-то из другого тома, а присутствующие слушали, хоть не понимали ни слова. Сочтя свою миссию выполненной, он оборотился ко всем спиной, и к нему тотчас же вновь подскочил плешивый клирик, затараторил:
— А эта ведьма, хо-хо! Рассказывают, клянусь богоматерью….
Он зашептал что-то на ухо толстяку, а тот даже икнул от изумления:
— Уф-ф! Невозможно!
— Да, да, — крестился плешивый. — Она и Эд, истинные небеса!
Крысий Нос вывел Винифрида обратно к повозке и долго объяснял им с Альдой смысл речений судьи, который сводился к тому, что в качестве свободных франков Эттинги подсудны не римскому, а салическому праву, по которому судит только майское собрание войска. А оно соберется только через год, если вообще соберется…
— В общем, господин, — Крысий Нос сочувственно дотронулся до его сагума, — продать у тебя что-нибудь есть? Быки, конь, повозка — это гроши… Сестренка есть? Продай сестренку. Есть две? Продай двух. Только за такие деньги ты добьешься правосудия, иначе пропадет вся семья. А еще лучше сам отдайся какому-нибудь сеньору в вассалы — он тебе и суд, он тебе и закон. Вон у тебя какие мышцы — мечом все себе добудешь!
Альда глядела на сына, ожидая его решения.
— Нет, — сказал, насупившись, Винифрид, — в грабители я не пойду.
3
Влажная ночь разлеглась на кровлях и башнях Города. На окрестных болотах кричали, давясь от усердия, лягушки. Огромный костер пылал у выездных ворот, выхватывал из тьмы глухую кирпичную стену Сторожевой башни и внушительный эшафот, на котором в плаху был воткнут топор как наглядный символ власти предержащей.
У костра толпились ожидавшие открытия ворот на рассвете; их кони и быки мирно жевали сено. Седовласый слепец с длинными висячими усами настраивал арфу, склонив ухо к серебряным струнам.
— Спой о великом Карле! — просили его, поднося ему чашу сидра.
Певец задумчиво взял несколько аккордов и начал:
Великий Карл, могучий император,
Полвека целых правил среди франков.
Сдались ому враги и покорились
Соседние цари и короли.
Вернулся Карл в любимый свой Аахен,
На троне золотом среди вассалов,
Среди мужей мудрейших и храбрейших,
Уселся Карл свой правый суд вершить!
— Аой! — выкрикнули слушатели, знавшие наперед, когда кончится строфа.
Подъехали караульные и тоже стали слушать.
Он слово первое сказал тогда вельможам, Что выстроились ангелам подобно, В парчу и шелк заморские одеты, По сторонам у трона самого:
"Не будьте чванны и не отдаляйтесь
От мужиков, от сирых и убогих,
И помните, что всяк родится голым
И голым покидает этот свет!"
— Вот это верно! — воскликнул зажиточный крестьянин, которого накануне избили близнецы. — Земных богатств на тот свет не заберешь.
— Кто это тут разглагольствует? — спросил, подъезжая, Райнер.
— Тише, тише! — кричали вокруг. — Не мешайте!
Второе слово Карла — к благородным,
К дружинникам и всадникам сильнейшим:
"Опорой государства вы слывете,
Вы призваны хранить и защищать.
Не будьте ж привиденьем на дорогах,
Которым няньки неслухов пугают,
Насильниками наглыми, ворами,
Волками, стерегущими овец!"
— Аой! — воскликнул сам певец, исторгая из струн аккорд, подобный воплю.
— Взять его! — послышался в тишине приказ Райнера. — Вот он, смутьян, что совращает народ против сеньоров!
В ответ раздался взрыв негодования такой силы, что пламя костра приникло, словно от испуга. Всадники двинулись к певцу, но Нанус, рыночный мим, пройдясь колесом, испугал лошадь начальника караула, и та выбросила седока. Разыгралось побоище.
Крестьяне хватали камни и палки, оборванцы поражали всадников из рогаток. Слышался свист, вой, ржание лошадей, и все покрывал громоподобный, рокочущий бас урода Крокодавла.
— Матушка! — сказал Альде сын, когда они еще только услышали голос певца. — Да ведь это старый Гермольд из нашего рода.
— Дождется он плахи! — сокрушалась Альда. — Бедовая голова!
Когда же Райнер приказал певца схватить и разыгралась драка, Винифрид сумел проникнуть в самую ее гущу и схватил слепца за руку:
— Это я, дядюшка Гермольд… Обопритесь о мое плечо!
Рассвет застал костер еле тлеющим в залитых водой головешках. На площади валялись трупы, а из окрестных тупичков то и дело слышался визг — там еще шла расправа с инакомыслящими. Со ржавым воем открылись ворота, караульные ощупывали каждый воз.
— А, это снова ты, самурский лучник? — Сонный Райнер пикой уперся в повозку Альпы. — Не прячешь ли ты слепца? Эй, пропустите этих!
Райнер был весьма недалек от истины. Когда парижские зубчатые башни скрылись за купами каштанов, Винифрид раздвинул в повозке корзины и высвободил спрятанного под ними певца.
— Кровь Эттингов в тебе на старости бушует! — корила Альда, обирая с него соломинки. — Не пора ли на покой?
— Нет мне покоя, раз нет его в моей стране, — отвечал Гермольд, слабыми пальцами ощупывая, не повредились ли колки арфы. — Сидел я, старый осел, в Туронском лесу, воображал, что век свой доживаю. Ан жизнь моя только началась — и какая жизнь!
— Поедем лучше к нам, на новую усадьбу, в Валезии, — предложил Винифрид. — Вырубим колоды, заведешь себе пасеку…
Мирно беседуя, тащились они по пыльной дороге, заботясь лишь о том, чтобы не встретить лихих людей. Когда впереди замаячила тупоконечная башня замка в Квизе, по обочинам стали попадаться группы пешеходов. Шли крестьяне, неся косы и грабли, семенили старцы, матери спешили, неся грудных детей. Все возбужденно говорили о ведьме, которую в деревянной клетке только что доставили в Квиз. У Винифрида при слове «ведьма» екнуло сердце.
Там, на церковном дворе, толпа со свистом и улюлюканьем окружала клетку так плотно, что из-за сутулых мужицких спин можно было увидеть только верх решетки и конного часового с пикой. Слышался исступленный собачий лай.
— Это кто лает-то? — недоумевала Альда. — Неужели сама ведьма?
Винифрид раздвинул каменные бока мужиков и увидел на вонючей, позеленевшей соломе изможденное голое тело — женщины, мальчика ли, непонятно. Длинношерстная борзая с гноящимися глазами огрызалась в ответ на кидаемые камни и комки навоза. Равнодушный ко всему конвойный старался только, чтобы сквозь прутья не совали лезвия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Наконец толстяк встал и, раскрыв судебник, стал монотонно говорить что-то по-латыни. Затем прочел что-то из другого тома, а присутствующие слушали, хоть не понимали ни слова. Сочтя свою миссию выполненной, он оборотился ко всем спиной, и к нему тотчас же вновь подскочил плешивый клирик, затараторил:
— А эта ведьма, хо-хо! Рассказывают, клянусь богоматерью….
Он зашептал что-то на ухо толстяку, а тот даже икнул от изумления:
— Уф-ф! Невозможно!
— Да, да, — крестился плешивый. — Она и Эд, истинные небеса!
Крысий Нос вывел Винифрида обратно к повозке и долго объяснял им с Альдой смысл речений судьи, который сводился к тому, что в качестве свободных франков Эттинги подсудны не римскому, а салическому праву, по которому судит только майское собрание войска. А оно соберется только через год, если вообще соберется…
— В общем, господин, — Крысий Нос сочувственно дотронулся до его сагума, — продать у тебя что-нибудь есть? Быки, конь, повозка — это гроши… Сестренка есть? Продай сестренку. Есть две? Продай двух. Только за такие деньги ты добьешься правосудия, иначе пропадет вся семья. А еще лучше сам отдайся какому-нибудь сеньору в вассалы — он тебе и суд, он тебе и закон. Вон у тебя какие мышцы — мечом все себе добудешь!
Альда глядела на сына, ожидая его решения.
— Нет, — сказал, насупившись, Винифрид, — в грабители я не пойду.
3
Влажная ночь разлеглась на кровлях и башнях Города. На окрестных болотах кричали, давясь от усердия, лягушки. Огромный костер пылал у выездных ворот, выхватывал из тьмы глухую кирпичную стену Сторожевой башни и внушительный эшафот, на котором в плаху был воткнут топор как наглядный символ власти предержащей.
У костра толпились ожидавшие открытия ворот на рассвете; их кони и быки мирно жевали сено. Седовласый слепец с длинными висячими усами настраивал арфу, склонив ухо к серебряным струнам.
— Спой о великом Карле! — просили его, поднося ему чашу сидра.
Певец задумчиво взял несколько аккордов и начал:
Великий Карл, могучий император,
Полвека целых правил среди франков.
Сдались ому враги и покорились
Соседние цари и короли.
Вернулся Карл в любимый свой Аахен,
На троне золотом среди вассалов,
Среди мужей мудрейших и храбрейших,
Уселся Карл свой правый суд вершить!
— Аой! — выкрикнули слушатели, знавшие наперед, когда кончится строфа.
Подъехали караульные и тоже стали слушать.
Он слово первое сказал тогда вельможам, Что выстроились ангелам подобно, В парчу и шелк заморские одеты, По сторонам у трона самого:
"Не будьте чванны и не отдаляйтесь
От мужиков, от сирых и убогих,
И помните, что всяк родится голым
И голым покидает этот свет!"
— Вот это верно! — воскликнул зажиточный крестьянин, которого накануне избили близнецы. — Земных богатств на тот свет не заберешь.
— Кто это тут разглагольствует? — спросил, подъезжая, Райнер.
— Тише, тише! — кричали вокруг. — Не мешайте!
Второе слово Карла — к благородным,
К дружинникам и всадникам сильнейшим:
"Опорой государства вы слывете,
Вы призваны хранить и защищать.
Не будьте ж привиденьем на дорогах,
Которым няньки неслухов пугают,
Насильниками наглыми, ворами,
Волками, стерегущими овец!"
— Аой! — воскликнул сам певец, исторгая из струн аккорд, подобный воплю.
— Взять его! — послышался в тишине приказ Райнера. — Вот он, смутьян, что совращает народ против сеньоров!
В ответ раздался взрыв негодования такой силы, что пламя костра приникло, словно от испуга. Всадники двинулись к певцу, но Нанус, рыночный мим, пройдясь колесом, испугал лошадь начальника караула, и та выбросила седока. Разыгралось побоище.
Крестьяне хватали камни и палки, оборванцы поражали всадников из рогаток. Слышался свист, вой, ржание лошадей, и все покрывал громоподобный, рокочущий бас урода Крокодавла.
— Матушка! — сказал Альде сын, когда они еще только услышали голос певца. — Да ведь это старый Гермольд из нашего рода.
— Дождется он плахи! — сокрушалась Альда. — Бедовая голова!
Когда же Райнер приказал певца схватить и разыгралась драка, Винифрид сумел проникнуть в самую ее гущу и схватил слепца за руку:
— Это я, дядюшка Гермольд… Обопритесь о мое плечо!
Рассвет застал костер еле тлеющим в залитых водой головешках. На площади валялись трупы, а из окрестных тупичков то и дело слышался визг — там еще шла расправа с инакомыслящими. Со ржавым воем открылись ворота, караульные ощупывали каждый воз.
— А, это снова ты, самурский лучник? — Сонный Райнер пикой уперся в повозку Альпы. — Не прячешь ли ты слепца? Эй, пропустите этих!
Райнер был весьма недалек от истины. Когда парижские зубчатые башни скрылись за купами каштанов, Винифрид раздвинул в повозке корзины и высвободил спрятанного под ними певца.
— Кровь Эттингов в тебе на старости бушует! — корила Альда, обирая с него соломинки. — Не пора ли на покой?
— Нет мне покоя, раз нет его в моей стране, — отвечал Гермольд, слабыми пальцами ощупывая, не повредились ли колки арфы. — Сидел я, старый осел, в Туронском лесу, воображал, что век свой доживаю. Ан жизнь моя только началась — и какая жизнь!
— Поедем лучше к нам, на новую усадьбу, в Валезии, — предложил Винифрид. — Вырубим колоды, заведешь себе пасеку…
Мирно беседуя, тащились они по пыльной дороге, заботясь лишь о том, чтобы не встретить лихих людей. Когда впереди замаячила тупоконечная башня замка в Квизе, по обочинам стали попадаться группы пешеходов. Шли крестьяне, неся косы и грабли, семенили старцы, матери спешили, неся грудных детей. Все возбужденно говорили о ведьме, которую в деревянной клетке только что доставили в Квиз. У Винифрида при слове «ведьма» екнуло сердце.
Там, на церковном дворе, толпа со свистом и улюлюканьем окружала клетку так плотно, что из-за сутулых мужицких спин можно было увидеть только верх решетки и конного часового с пикой. Слышался исступленный собачий лай.
— Это кто лает-то? — недоумевала Альда. — Неужели сама ведьма?
Винифрид раздвинул каменные бока мужиков и увидел на вонючей, позеленевшей соломе изможденное голое тело — женщины, мальчика ли, непонятно. Длинношерстная борзая с гноящимися глазами огрызалась в ответ на кидаемые камни и комки навоза. Равнодушный ко всему конвойный старался только, чтобы сквозь прутья не совали лезвия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73