— Однажды, — продолжала старуха, — было, может, часов девять вечера, смотрю, входят в сени каких-то двое с ребенком на руках. А это и был наш барин с сестрой и ее мальчиком на руках. Оборванные, озябшие… страсть, говорю вам!.. Наш барин и говорит… вот как сейчас слышу: «Люди добрые, дайте нам что-нибудь перекусить и где обогреться, а то у меня сестра с ребенком кончаются…» А пьяные гости давай смеяться, давай водкой их поить, а нет того, чтобы поесть дать… Ну, что вам сказать, и получаса не прошло, как женщина бух на землю! и ни рукой, ни ногой…
— Ай-ва!.. — шепнул еврей.
— Жалко мне их стало, я, значит, взяла да и отвела их обоих в коровник. Надоила тайком немного молока и напоила мальчика; женщина-то уже не могла пить, а барин не хотел ничего и в рот взять. На другой день прихожу я в коровник, а они спят. Бужу его… он едва на ноги встал; будим ее, глядим, а она уж мертвая… Умерла!
Еврей внимательно слушал.
— Как увидел это барин, как начал он плакать, так, говорю вам, прямо как зверь ревел, и все сестру целовал… Сбежались Гоффы, подмастерья ихние, ученики, а он давай их проклинать, давай жаловаться, что они у него сестру убили. А они на него! И давай кричать, что он сам ее убил, а на них сваливает. Кончилось тем, что собрался суд, покойницу похоронили, а наш барин с мальчиком пошли дальше куда глаза глядят.
— Ну, а как же он вас потом встретил, Мацеёва? — спросил Юдка.
— Искал меня, вот и встретил; прости ему, господи, все горе человеческое. Встретились мы что-то уж лет шесть спустя. Он меня сразу же узнал, а жил-то он уже здесь, вот и взял меня к себе, и еще такие слова мне сказал: «Ты дала моему мальчику ночлег в коровнике на одну ночь, а, я тебе дам приют на всю жизнь. Ты дала ему ложку молока, а я тебе дам кусок хлеба до самой смерти». Ну вот, с тех пор и живу у него; оно бы и хорошо мне было, — прибавила она еще тише, — кабы не эти слезы людские…
— Да, беда теперь Гоффу, — вставил Юдка и, помолчав, спросил: — А молодого барина видели?
— Как же не видела, только давно уже, он все за границей сидит.
— Вернулся, вот уж с неделю, как вернулся.
— Вернулся?
— И теперь господин будет на Гоффовой земле для него дворец ставить.
— Что ж! — сказала женщина. — Мальчик стоит дворца: и тебе добрый, и умный, и красивый. Хоть бы из него толк вышел!
— Старик его очень любит; это он для него все копит деньги, хоть и не говорит ему.
— Что деньги! За него он в куски изрубить себя дал бы…
Она не кончила, потому что в это мгновение двери соседней комнаты приоткрылись, и из них вышел Гофф. Волосы его были в беспорядке, безумные глаза неподвижно смотрели в одну точку.
Теребя в руках шапку, он быстро прошел через комнату. Еврей и старуха с ужасом, словно на привидение, смотрели на него, потом прислушались к звуку его шагов на лестнице и, наконец, движимые одним и тем же чувством, бросились к окну, чтобы еще раз взглянуть вслед уходящему.
— Без шапки идет! — шепнула Мацеёва.
— Пришел там Юдка? — раздался сухой голос из другой комнаты.
Еврей вздрогнул:
— Я здесь, хозяин!
И, согнувшись в три погибели, он переступил порог, чтобы предстать перед человеком, который после рассказа Мацеёвой стал в его глазах еще могущественнее и страшнее, чем до сих пор.
Глава седьмая
Паук и муха
В комнате, куда вошел Юдка, кроме нескольких крепко сбитых шкафов, маленького столика и нескольких стульев, ничего не было, и — что еще удивительней — никого не было. Несмотря на это, еврей поклонился стене напротив двери и остановился в ожидании.
— Ну, что там слышно? — спросил вдруг прежний голос. Он донесся из маленького оконца в стене, в котором тут же появилось пожелтевшее лицо и синие очки.
— Я принес деньги за керосин, — ответил Юдка.
— Все?
— Все. Триста пятнадцать рублей.
— С трехсот рублей — шесть рублей, с пятнадцати рублей — тридцать копеек, это тебе, — бормотал голос. — Значит, мне следует триста восемь рублей семьдесят копеек. Дальше?
— Лавочница с Сольца уже умерла, — шепнул еврей.
— Царствие небесное!.. Надо на ее место посадить эту Веронику с Врублей улицы.
— После той осталось двое детей…
— Я сказал, что надо посадить Веронику… Торговля стоять не может… Дальше?
— Дело с волами покончено.
— Заработали мы что-нибудь?
— Немного: шестьдесят три рубля.
— С пятидесяти рублей — рубль, с тринадцати рублей — двадцать шесть копеек… это тебе. Мне следует шестьдесят один рубль, семьдесят четыре копейки. Дальше?
— Еще процентов принес девять рублей пятнадцать копеек.
— Должно быть пятнадцать рублей.
— Не отдают.
— Будешь сам платить… Да! А с этой кладовщицей кончено?
— Был судебный пристав, но, видно, получил хабар и ничего не сделал.
— У кого он занимает? — продолжал допрашивать голос в оконце.
— У Абрамки, у Миллерихи…
— Скажи им, что если судебный пристав не покончит с кладовщицей, то они мне заплатят убытки. Понимаешь?
— Как не понять? — отвечал еврей, почесывая затылок.
— Ах да! Сходишь в полицию с этими золотыми часами, которые заложил вчера старик. Это краденые часы… Нужно дать знать.
— Зачем давать знать? — закричал в ужасе Юдка. — Только потеряете пятьдесят рублей… Лучше я перекуплю у вас и дам вам сорок, все равно вы еще заработаете…
— Сходишь в полицию…
— Как это можно такое дело из рук выпускать? — пробормотал еврей.
— Кто не может устоять перед соблазном, падет и будет отвержен богом. Сходи в полицию.
В это мгновение в дверь постучали.
— Выйди, Юдка, к Мацеёвой и подожди там. Кто-то идет…
Спустя минуту место Юдки в дверях заняла какая-то бедно одетая женщина с узлом в руках.
— Слава Иисусу Христу…
— Во веки веков, аминь! — ответил человек в оконце, набожно склонив голову. — Что вам угодно?
— Пришла просить у вашей милости три рубля, — ответила, кланяясь, женщина.
— А что это за узелок?
— Салоп, ваша милость. Заплатили мы за него, вот два года будет, одиннадцать рублей и полкварты водки…
— Покажите!
Женщина приблизилась. Человек в синих очках тотчас исчез из оконца вместе с салопом.
— Гм! Гм! Недурное дельце, нечего сказать… Мех съеден молью, верх изношен… Вы что ж думаете, у меня склад старья?
Женщина молчала.
— Дам вам два рубля, а через месяц вернете два рубля шестьдесят копеек, а не то продам салоп. Это лохмотья, дольше их держать нельзя… Согласны?
— Да ведь как не согласиться, ничего не поделаешь.
— Ваше имя, фамилия и номер дома.
Женщина продиктовала свой адрес и вскоре покинула комнату, унося два рубля.
— Юдка! — крикнул человек из оконца.
Дверь скрипнула, но вместо Юдки на пороге появился элегантно одетый юноша.
— Ах, это вы, сударь! Предчувствовала моя душа, предугадывала ваше посещение…
— А приготовила ваша душа мои двести рублей? — с улыбкой спросил денди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28