ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


— Чего изволите? — спрашивает официант, которому, судя по виду, ближе знакомы сласти, чем мыло.
— Мне подайте мороженого, — заказывает мама.
— И мне мороженого, — повторяет за ней дочь.
— Тогда и мне мороженого, — присоединяется Владек.
— А тебе, пан Болеслав?
— Мне черного кофе.
— А Франеку пирожное, — решает пани.
Официант исчезает и спустя некоторое время возвращается, неся на подносе все заказанное.
— Ах, какие маленькие порции мороженого!.. — удивляется мама.
— Прикажете получить по счету сейчас?
— Что это значит? Разве мы собираемся убежать?
— Я про это ничего не говорю, а только иные посетители так и норовят улизнуть, не заплатив, — поясняет официант.
Я чувствую, что становлюсь пунцовым, как панна Зофья и ее мама, которая тут же достает кошелек и спрашивает:
— Сколько с нас следует?
— Три порции мороженого, — перечисляет официант, — сорок пять копеек.
— Такие маленькие порции по пятнадцати копеек?
— Ничего не могу поделать!.. Чашка кофе — семь с половиной копеек.
— На улице Новый Свят — пять копеек, — прерывает пани.
— Ничего не могу поделать!.. Пирожное — пять копеек.
— А в других местах и получше этого стоит три копейки.
— Всего пятьдесят семь с половиной копеек, — подсчитывает официант.
Тем временем на нас со всех сторон нацеливаются лорнеты; вокруг сыплются замечания:
— Вот деревня! — говорит один.
— Этот шут в картузе просто бесподобен! Настоящий форейтор.
— А гусынька недурна, только одета старомодно.
Слушая эти замечания, моя компания сидит как на иголках, я багровею, и даже у Франека делается испуганное лицо. Только стриженая Биби остается безучастной и за это время успевает завести знакомство с коричневым английским сеттером. Наконец мы трогаемся.
— Гусынька — прелесть! — бросают нам вдогонку расфранченные завсегдатаи кондитерской.
— Мама, уйдемте скорей из этого сада, — говорит со слезами на глазах панна Зофья.
— Ну, спасибо за ваш Саксонский сад! — выходит из себя мама. — Второй раз вы меня сюда не заманите. Я уж предпочитаю свой сад в К.
— Мои новые семидесятипятикопеечные перчатки лопнули! — вздыхает Владек и, вероятно от огорчения, у самого выхода наступает на аршинный шлейф какой-то дамы и обрывает его.
«Уфф!.. Вот попался!» — думаю я и решаю больше никогда не сопровождать на прогулках чудаков, которым не нравится Саксонский сад.

Однако нас, коренных или натурализованных варшавян, удовлетворяет эта клетка без крыши. Правда, деревья в ней покрыты пылью и «заплатами», но все же они довольно зеленые. На клумбах немало мусору, но они хорошо расположены и не нарушают наших представлений о порядке; нет недостатка и в разнообразных цветах и блеклых газонах, напоминающих небритую дедушкину бороду.
А сколько в нашем саду аллей, обсаженных каштанами, сколько расчищено дорожек и какой простор!.. Правда» в ширину в нем не больше трехсот шестидесяти стариковских шажков, зато длина его свыше шестисот «трагических» шагов, то есть таких, какими расхаживают по сцене провинциальные актеры, желая произвести ошеломляющее впечатление. Кроме строений, не имеющих близкого отношения к музеям изящных искусств, кроме кондитерской и молочной, в этом излюбленном варшавянами уголке красуется фруктовая палатка, роскошная беседка, где торгуют газированной водой, и руины лотерейных киосков — красноречивое свидетельство наших филантропических чувств. Жаль, однако, что мы уже лишились тира и еще не дождались хотя бы скромного бара; жаль также, что над проектом главного фонтана трудилась чья-то сугубо хозяйственная фантазия. В виде главного украшения такого сада недостаточно было поставить на землю большую лохань, в нее огромную миску, в миску колоссальную подставку для керосиновой лампы, а на самом верху — внушительных размеров блюдце. Если Варшаву за отсутствием пепла и лавы когда-нибудь засыплет песком, вряд ли наши отдаленные потомки положат много труда, чтобы раскопать это творение новейшего искусства.

Около десяти утра, когда затихает музыка в заведении минеральных вод и оседает пыль, поднятая невероятно длинными метлами сторожей, в сад приходят пенсионеры, няни и бонны с детьми да десяток-другой праздных людей, любящих почитать на свежем воздухе. Таинственная нить симпатий привлекает детей к пенсионерам, а празднолюбцев к романическим боннам, и тогда взорам наблюдателей представляется удивительное зрелище.
Солидные шестиногие скамьи с непомерно выгнутыми назад спинками приобретают вид качелей, где на одном конце сидит бонна с вышиванием или книжкой, а на другом — празднолюбец с книжкой или папиросой. На первый взгляд между ними нет ничего общего, так как сидят они, отвернувшись в разные стороны. Однако даже на значительном расстоянии от этих странных парочек при наличии тонкого слуха легко можно убедиться, что длина скамьи отнюдь не мешает разговорам и что проказник амур ранит сердца, даже повернутые спиной друг к другу.
Чем выше поднимается солнце на небосклоне, тем меньше становится между ними расстояние, и когда в полдень степенные люди проверяют время у солнечных часов, трогательную чету уже разделяет не больше половины скамьи. Тут к размечтавшимся парочкам обычно сбегается шумная орава детей с криком: «Кушать!» — бонны удаляются, а счастливые победители их сердец, откинувшись на спинки скамеек, впадают в дремоту, которая нередко заменяет им обед.
Давно уже за полдень; в саду, оживленно беседуя, собираются сливки общества. Улыбаясь, сияя, шелестя, плывут к главной аллее царицы мироздания, окутанные облаками тканей всех цветов радуги.
Перед их щебетом умолкают птицы и затихает, затаив дыхание, заблудившийся в листве ветерок.
Бурливая волна гуляющих, зажатая между живыми берегами зрителей, разделяется на течения, поминутно меняющие русло. Вот все они устремляются в одну сторону, через мгновение два из них сворачивают вправо, три влево, а затем — одно вправо и одно влево. Временами волны на миг исчезают, но тотчас текут вспять и снова сливаются.
Ослепляют молнии взглядов, дурманит дыхание тысяч людей, оглушают потоки слов, но когда, потрясенный ураганом необыкновенных ощущений, отойдешь в сторону — видишь толпу болтливых двуногих, неизвестно зачем шатающихся в густых облаках пыли.
О жизнь! Чем бы ты была без иллюзий?..

Спускается ночь; в Летнем театре идет опера, и толпа бесплатных любителей прекрасного, воплощенного в звуки, бродит взад и вперед вдоль роковой ограды. Какой-то страстный меломан, вклинившийся между двумя деревьями, бросает на меня сердитые взгляды, потому что шарканьем ног я осмелился напомнить ему о неудобствах даровых мест. О, я не помешаю! Не помешаю!.. Но и не стану завидовать.
1 2 3 4