— Андрей, кто тут?
— Чужой! Иди до хаты, ничего со мной не сделается.
Девушка подошла к слепому, взяла его за руку и стала подталкивать к дому.
Устинов попрощался.
Несколько минут назад, пересиливая страх, он думал, как встретить опасность достойно, а сейчас страх пропал. Зато вернулось чувство безысходности, и эти ночные тени не уменьшили его.
Устинов миновал Грушовку, перешел мост и оказался в городе. Родной дом уже был близко.
В нем ярко светились окна, слышались звуки радио, во дворе еще играли дети. После темного поселка здесь казалось празднично. Там жили с давних пор шахтеры, и, хотя уже не стало ни землянок, ни балаганов, дух старой угрюмой Грушовки крепко держался по ту сторону реки. А здесь всегда были уличные фонари, каменные дома, больницы, магазины, — здесь город, там не город и не деревня, там Грушовка.
Устинов посмотрел на свои окна.
Маленький Миша Устинов сидел на лавке, крутил рулевое колесо, прибитое к ней, и мчался по бесконечным дорогам, которые будут видеться ему всю жизнь.
Отец что-то писал. Мать гладила белье.
Когда-то Устинов вернулся домой и застал мать одну: отец ушел к другой женщине. Он уходил от нее долгие годы, возможно, с такого вот позднего вечера, когда он что-то писал, а она гладила белье, но они еще ни о чем не подозревали.
Михаил стоял у подъезда, смотрел в окна.
Дверь хлопнула, вышла высокая женщина с маленькой девочкой. Чужие. Он их не знал.
— Кирилл Иванович, вас нынче не узнать, — обратилась к нему женщина.
У нее был голос Масляевой, старой толстой соседки Устиновых, матери двух взрослых дочерей. Значит, Масляева? А девочка — ее третья, младшая, которая умрет через три гола от порока сердца?
Устинов поздоровался, Масляева пригляделась к нему, пожала плечами и пошла дальше.
У него сжалось сердце. Предстояло войти в родной дом, к своей живой матери.
Он поднялся по лестнице, решительно постучал в дверь.
Мама глядела на него с настороженной полуулыбкой. За ней в коридоре ярко горела голая лампочка, лицо было в легкой тени. Мама не узнавала его. Он забыл, что намеревался представиться корреспондентом, молча смотрел с чувством горького счастья.
У нее искрились в ушах нежно-фиолетовые аметистовые сережки. Теперь они у его жены Валентины, все перешло Вале — даже обручальное кольцо.
— Вы к Кириллу Ивановичу? — спросила мать и окликнула: — Кирилл, к тебе!
Устинов вспомнил ее завещание в школьной тетрадке: «Родные мои! Хорошие! Прожила я с вами много-много и никогда бы вас не бросила, если бы на то была моя воля...»
— Лидия Ивановна! — сказал он. — Лидия Ивановна...
Мать с тревогой оглянулась.
Вышел отец, горделиво поднял голову:
— Вы ко мне?
— К вам, Кирилл Иванович. Я из газеты.
Отец еще зачесывал волосы набок, лицо было сухощавое, очень мужественное.
— Из газеты? — переспросил он. — Что ж, прошу.
На нем была белая рубаха с голубой вышивкой на воротнике и широкие пижамные брюки.
Устинов вошел в комнату с красным нитяным абажуром, увидел мальчика, стоявшего в углу. Он взял мальчика за плечо, спросил:
— Все дерешься, Миша?
— Немножко дерусь, — вздохнул мальчик и сбросил его руку. — Мама сказала, что я в гроб ее загоняю.
— Чего вы хотите от ребенка? — извинилась мать. — Вы присаживайтесь. Сейчас чаю попьем... Ладно, Миша, беги на кухню!
Казалось, она говорила: «Смотрите, я гостеприимная хозяйка, я люблю своего малыша, я забочусь о муже». Но за этой простодушной позой Устинов ощущал то, что созревало в близкой действительности и что в конце концов раскололо семью.
— Да, приготовь нам чай, — сказал отец и кивнул гостю: — Что же вас интересует?
— Ваша семья.
— Моя семья?
— Ваша и Лидии Ивановны, — уточнил Устинов. — Я когда-то изучал проблемы семейной жизни, даже пробовал составлять прогнозы...
Он повернулся к невысокой этажерке из гнутых ореховых прутьев. Там было десятка два книг. На верхней полке стоял фарфоровый попугай с красным гребнем и золотисто-черными глазами, — очень скоро от него останутся одни осколки, а Миша снова окажется в углу.
— Вы пишете романы? — спросила мать.
— Нет, что вы... Я по другой части.
— Лидочка, где чай? — поторопил отец.
— Да-да, сейчас.
Мать забрала с собой малыша и ушла на кухню.
— Так по какой вы части? — улыбнулся отец.
Как Устинову его предостеречь?
Но отец с удовольствием рассказывает о себе и ничуть не тревожится за будущее семьи. «Неужели, — думает Устинов, — этот парень — мой спокойный мудрый старик?»
— Погодите! — прервал Устинов. — О люминесцентных лампах уже много писалось. Молодых читателей больше интересует ваш духовный мир. Например, о чем вы мечтаете?
— Все мои помыслы о благе нашей страны.
— Разумеется. Но каким вы хотите видеть будущее вашего сына, вашей жены?
— Миша станет инженером, пойдет по моим стопам. Инженер в нашей стране многое может свершить. Я постараюсь, чтоб он был хорошим инженером.
— А ваша жена?
— Лидия Ивановна — женщина, мать. Ее будущее — это забота о благе семьи.
Устинов вспомнил одну давнюю поездку с матерью в шахтерский поселок, где она познакомила его с пожилым мужчиной по имени Захар, который когда-то любил ее и дрался за нее с молодым механиком Кириллом. Наверное, мать захотела взглянуть, что ждало ее, выйди она за Захара. Но она встретила преждевременно состарившегося человека, у него дрожали пальцы, скрюченные от долгой работы с отбойным молотком. И вряд ли она пожалела о своем выборе. После поездки в поселок мать стала бороться за отца и написала несколько жалоб, чтобы ей помогли вернуть его. Но это не помогло, ведь тогда уже завершались 60-е годы и многие уже не считали разрушение семьи великой бедой. Отец же вернулся не из-за тех писем. Мать тяжело заболела, и он переломил себя.
— Как вы познакомились с Лидией Ивановной? — спросил Устинов.
Он попробовал возродить в отце воспоминания о юности, воспоминания о женщине, которая его ждала, пока он воевал.
— Я думаю, когда-то вы мчались по степи и распевали песню «Ой, на горе огонь горит», — продолжал Устинов. — Вам казалось, весь мир существует для одной вашей Лидии. Везде вам виделись ее глаза.
— Да, так и было, — ответил отец. — Весь мир.
— Значит, было, — повторил Устинов. — А знаете, что будет?
Будет очень обыкновенно, в соответствии с законами, определяющими семейную жизнь. Возникнет напряженность. Отчего? Им этого не понять: ведь столько лет прожито вместе! Но незаметно с каждым годом все дальше уходит бывший рудничный механик от бывшей поселковой девчонки.
— Говорят, страсть длится всего три-четыре года, — сказал Устинов. — Потом — конец или вялый супружеский секс.
— Что вы несете?! — возмутился отец. — Таких слов прошу в моем доме не произносить. И давайте ближе к делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24