- Вы не в свой класс попали: перейдите в третий.
- Как не в свой? - старик вскочил и указал на погон. - Офицерский!.. Билет офицерский!
Кондуктор извинился и отошел.
- Вот слепой!.. Никогда этого не случалось... м-м... Как это? обратился к Чекалову старик удрученно и обиженно, даже и губы вытянул, как делают дети. Чекалов сделал вид, что очень занят раскладкой постели.
За Клином старик уже храпел, а Чекалов никак не мог приспособиться к этому гурливому храпу; очень долго ворочался, очень часто поправлял подушку, а старика искренне проклинал.
Не заметил, когда забылся, наконец, но когда проснулся, было еще совсем темно - чуть-чуть синело окошко; голова была мутная, болело в висках... Старик кричал буфетному мальчишке со станции:
- А?.. Чай-кофе?.. Это какая станция?
- Тверь.
- Тверь?.. А теперь какой час?
- Пять часов.
- Пять? Кто же ночью тебе, в пять часов, чай-кофе пить будет? Эх, умный!
Мальчишка побежал дальше, выкрикивая: "Чай-кофе! Чай-кофе!" - а старик ворчал возмущенно:
- Ночью - чай-кофе! Какие теперь чаи?.. Ночью!..
- Да замолчи ты, вот черт окаянный! - осерчал Чекалов, даже поднялся на локте.
- M-м... Какой теперь чай-кофий? - обратился к нему старик.
- Вы что меня разбудили, а?.. Зачем?.. Теперь уж я не засну, вы понимаете?
- Меня разбудили, а не я! Мм... я!.. Как же так я? Бегает тут: чай-кофий!.. И как это допускают? А вдруг он что утянет?
И старик быстро подскочил нашаривать глазами свой рыжий, веревочкой подпоясанный чемодан. Нашел его и что-то еще проворчал.
Чекалов плюнул, повернулся к нему спиной, закрыл голову углом одеяла, а сам думал тоскливо: "Разве теперь уснешь?.. Теперь уж не уснешь... Экая дубина нетесаная!"
Так он пролежал с больною головою, ворочаясь и скрипя зубами, часов до семи утра, когда окна уж побелели. Озлобленно он думал, что теперь, после бессонной ночи, выпадет еще много волос, еще заметнее станет лысинка на темени, а между тем спать можно бы было, если бы не этот беспокойный старикашка, черт бы его побрал.
Старикашка же, умывшись, расчесывал бороду металлическим гребешком направо и налево от подбородка - веером. Волосы в бороде были толстые, плотно прикрученные один к одному, и жирно блестели, точно из серебра с чернью кропотливой кавказской работы. Причесав бороду, надел папаху, вынул из чемодана медный чайник с припаянным носиком. Заметив, что смотрит на него Чекалов, сказал ему:
- Доброго утра.
Ничего не ответил Чекалов.
- Скоро буфет, - Вышний Волочок какой-то... Кипятку возьму, чай пить. Теперь - время, а то - ночью. Ночью каждый человек спать обязан, а они "чай-кофе". Как можь-но!
- Э-э, - поморщился Чекалов и встал, и пиджак надевал он с такой досадой, что даже под мышками лопнуло.
Около уборной он долго ждал с полотенцем и мылом. Двадцать раз перечитал надпись на двери: "Просят занимать уборную не более 10-15 минут". Смотрел на часы, озлобленно думал: "Нет категоричности - вот в чем несчастие наше! Даже в пустой дурацкой надписи нет приказания, нет строгого тона: "Не более 10-15..." Нелепо. Нематематично... И фраза какая-то нерусская, и придумал ее какой-нибудь Шульце или Блох"...
Когда из уборной вышла, наконец, толстоносая перепудренная дама с плохо сделанной роскошной прической из очень жидких рыжих с проседью волос и Чекалов, брезгливо умывшись грязноватой, теплой водой, вышел на площадку, поезд уже подходил к довольно большой станции, и старикашка с чайником браво стоял уже у открытой двери.
Прямо против поезда с одной стороны торчал вокзал и была надпись: "Буфет 3-го класса", но кондуктор, проходя мимо старика с чайником, занято и привычно бросил: "Этот вокзал не действует: с той стороны". До вокзала же с той стороны было далеко: какая-то длинная деревянная лестница, широкий помост и опять лестница...
- Пять минут, а?.. Можь-но успеть? - оглянулся на Чекалова старик, спрашивая серыми глазами.
- Успеешь! - тяжело глянул на него Чекалов. - Вы, приятель, везде успеете.
- Ну да, я - успею... Можь-но успеть!
И когда спрыгнул с подножек, вышло это у него по-молодому легко, и молодым петушком встряхнулся от прыжка золотой Георгий.
Чекалов остался на площадке и смотрел, как бежал с чайником по лестнице вверх старик; думал лениво: "Дал бы проводнику пятачок - нет, дурак, бежит сам". Утро было сырое, серое. Кирпичный бесформенный, как сарай, вокзал смутно краснел в капризном дыму от паровоза, и около вокзала чернели скучные пятна людей. Земля между рельсами была гнусная, грязная. Шныряли носильщики, на бегу сморкаясь. Спеша выбрасывали из багажного вагона вдали новые ящики с чем-то небьющимся. Провезли на тачке кожаные мешки с почтой, и проследовали за ними вразвалку два обшарпанных почтальона. Среди суетни и беготни и тягучих нудных гудков незаметно подошел вдруг встречный поезд, остановился и закрыл собою новый вокзал: остался перед глазами с другой стороны тот, в котором буфет не действовал. Чекалов скучно смотрел на заплаканные, кисейкой завешенные изнутри окна этого заштатного вокзала, в котором, должно быть, жили служащие, из которого по вечерам выходили, должно быть, сцепившись по две и по три, жалкие станционные барышни, выходили к приходу поездов, вертелись, глазели и улыбались проезжим, разговаривали и смеялись преувеличенно громко, а потом ложились спать на опостылевшие постели.
Дали второй звонок, и тут же третий. Чекалов думал, что это другому поезду, но бежал и свистел примелькавшийся глазу свои кондуктор, и вдруг поезд зашатался, дернулся под ногами и пошел. Поезд пошел, а старика не было видно. И с сознанием человека, который всегда умен: "Ага, остался, довольно и злорадно подумал Чекалов. - Или остался, или во встречный поезд свой медный чайник принес... Вот тебе и "можь-но".
И так же скучно смотрел он на отодвигавшуюся кирпичную стену, на остающиеся окна в кисейках, на серую полосу неба, опять поползшую рядом, и лениво думал: "Едва ли пять минут стоял поезд: что-то уж очень мало, не три ли?.. Должно быть, идет с опозданием". И привычно посмотрел на часы: было двадцать минут восьмого. Потом пошел в вагон на свое место.
Вагон - помещение тесное, и какой бы милый человек ни покинул его, всегда легче и свободней чувствует себя тот, кто остался. И теперь, без старика, Чекалов потянулся всем телом, хрустнув связками, вынул дорожную щеточку, чтобы почистить брюки, и когда поставил для удобства ногу на стариково место, то мелькнула мыслишка о старике, что, пожалуй, попал он все-таки на этот поезд, только не в свой вагон, - теперь пробирается с чайником. И вдруг поезд дернулся, протащился немного и стал, и через окна слышны были свистки и крики. Кто-то спросил кондуктора: "Что это?" Кто-то сказал: "Должно быть, семафор закрыт". Но кондуктор пробежал мимо, не отвечая. За ним так же молча другой.
1 2 3 4