- Хуть бы имечко его узнать.
Ехали бабы с венком, а по сторонам от них стелились поля казачьи, а потом пошли мужичьи поля: как раз невдали от хутора шла граница области начиналась губерния.
Много народу разного прошло недавно по этим полям и потоптали местами хлеб, и бабы замечали на полях эти следы равнодушно топтавших ног.
Однако солнце светило ласково, и земля пахла парным своим телом понятно бабам (у земли ли не бабье тело?).
Ястреб кружился вверху точкой - сторожил землю, как и всегда он ее сторожил родящим летом. Кукушка в балочке куковала. Глазастые серые слепни садились на репицы лошадям, и лошади крутили хвостами, требуя, чтобы их согнали вожжой.
На одном хуторе горело недавно, и бабы это знали: видели зарево с неделю назад, а теперь наткнулись глазами в стороне на обгорелые избы и сараи.
- Небось, и скотина какая сгорела, - сказала Аксинья, правя.
- Ну, а то долго ли, - поддержала Лукерья, подтыкая под себя солому.
А Ликонида, державшая в руках венок, оторвала от него листик, который показался ей лишним, повертела около губ, бросила на дорогу и сказала тоскливо:
- Глу-упые мы, глупые бабы... И куда это собрались? И зачем это едем?..
Однако колокольни города показались уж из-за темного зеленца садов, и отозвались ей другие две:
- Все одно уж, теперя недолго.
Как раз кладбище приходилось справа от дороги, когда подъезжали к больнице, стоявшей на отшибе, и бабы говорили одна другой:
- Кабы известно, как его имя, вот бы и кстати - слезть да пойти: авось, сторож своих упокойников знать обязан.
Даже и лошадей было оставили, но на кладбище не встретилось глазам никого, а то бы спросили непременно.
И подкатили к больнице часам к двум дня.
Поставили лошадей у ворот, дали им сена охапку, а сероглазая Ликонида не захотела оставить на телеге венка: еще кто подцепит, народу много, - так и пошли трое по больничному двору и с венком спрашивать, где могила того, которого месяц назад привезли они ночью, и как его имя.
Простые люди о болезнях своих и о болезнях близких своих вспоминают только по праздникам - некогда в будни. И теперь в суете, в толчее на больничном дворе, поросшем травкою между булыжников, бродили три бабы с венком, не зная, у кого спросить о том, что было им нужно.
Попался было в фартуке, толстый, спросили его, но он только буркнул сердито:
- Не видишь разве, я повар?
Попался другой, простоволосый, тоже в фартуке и с вонючим ведром в руке, послушал их, но сказал, что недавно тут, и пошел дальше рысцой.
Женщину во всем белом и с красным крестом спросили, та сейчас же спросила сама:
- А как его фамилия?
- А почем же мы-то знаем, родимая? - удивились бабы.
- А не знаете, чего же ищете?
И унеслась от них частым перебором высоконьких каблучков.
Попалась потом еще старушка, - оказалась кастелянша и не знала, но привела их к фельдшеру, рыжеусому, без бороды, тоже в белом халате.
Этот удивил их очень.
- Месяц назад умер, говорите?.. Легко вам сказать: месяц назад, а сколько нам искать, посчитайте... Теперь время какое, знаете? Сколько их у нас умирает, подумайте.
- Да ведь этот, наш-то, он ведь убитый, - пробовали напомнить бабы; но сказал фельдшер, тараща глаза:
- Все теперь убитые... Теперь неубитых не бывает.
Однако обещал посмотреть по книгам.
Наведались бабы к лошадям - стояли лошади ничего, жевали сено. Обошли весь двор кругом: и прачечную поглядели, и кухню, и помойную яму (а Ликонида все с венком в руках) и зашли в садик хоть посидеть в холодке, пока фельдшер найдет, что нужно, по книгам.
В садике - маленьком, всего две тощие аллейки, - больных несколько сидело на скамейках, покрашенных в желтую краску, - все в халатах белых, только картузы свои. Один лежал на носилках складных и читал газету, что даже осудили бабы, а один сидел в колясочке и глядел вверх на листья, а руки забинтованы, и на голове белый колпак... С двумя больными, похоже, родные сидели, и девочка около одного сосала конфетку в розовой бумажке.
Не очень смело и держась вплотную одна к другой, прошлись бабы по одной аллейке, во всех вглядываясь цепкими деревенскими глазами: вот они какие больные, вот какое на женщине этой платье с тремя оборками, вот какие на девочке коричневые чулочки...
Прошли мимо того, который читал газету, и его внимательно осмотрели, отметив каждая про себя, какие у него тоненькие пальчики, как соломинки, и как только газету ими держит! - а глаза быстрые... и мимо того, который в кресле сидел, тоже прошли и его оглядели: глаза очень запавшие и большие, а руки привязаны к шее белой лентой... и то еще об этом больном заметили, что стоит его колясочка на самом солнце, а казалось так им, что лучше бы ее поставить в тень... И пошли дальше.
Однако далеко в маленьком садике уйти было некуда: дошли до оградки зелененькой и назад по тем же аллейкам, мимо девочки с конфеткой, мимо носилок, мимо кресла на колесах.
Платки на головах чуть сдвинули, чтобы головы продувало, а Ликонида венок несла, как корзинку, в сгибе локтя, и вздумалось ей на этот венок поглядеть, когда подходили к коляске, и сказать жалостно:
- Завяли уж и все цветы наши, зря таскаючи...
Но тут больной в колпаке с подвязанными к шее руками вдруг пригляделся к ним встревоженно и проговорил тихо:
- Ба-боч-ки... Это уж не вы ли?..
И сразу остановились бабы.
- Да бабочки ж!.. - повторил больной с радостью чрезвычайной, весь просиявши.
- Наш!.. Наш!.. Ей-богу, наш!.. - закричали бабы на весь небольшой больничный садик. - Да родной же ты наш!.. А мы-то веночек на твою могилку... вот он... как тогда подреклися...
И до того неожиданно это было, и до того чудесно это было, и до того сладостно это было, и так перевернуло это души, что не устояли бабы на ногах и повалились одна за другой перед коляской на колени молитвенно и бездумно.
1927 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Живая вода. Впервые напечатано в журнале "Новый мир" № 7 за 1927 год. Вошло в сборники повестей и рассказов С.Н.Сергеева-Ценского "В грозу" ("Федерация", Москва, 1929), "Движения" ("Московское товарищество писателей", 1933), Избранные произведения (ГИХЛ, Москва, 1933), Избранное ("Советский писатель", Москва, 1936) и Избранные произведения, том второй (Гос. изд. "Художественная литература", Москва, 1937). Во всех перечисленных изданиях автор датировал "Живую воду": "14 февраля 1927. Крым, Алушта". В последнем прижизненном десятитомном собрании сочинений С.Н.Сергеева-Ценского, выпущенном изд. "Художественная литература" в 1955-1956 гг., автор дал "Живой воде" подзаголовок: "Поэма". Печатается по этому изданию, том второй, 1955.
H.M.Любимов
1 2 3
Ехали бабы с венком, а по сторонам от них стелились поля казачьи, а потом пошли мужичьи поля: как раз невдали от хутора шла граница области начиналась губерния.
Много народу разного прошло недавно по этим полям и потоптали местами хлеб, и бабы замечали на полях эти следы равнодушно топтавших ног.
Однако солнце светило ласково, и земля пахла парным своим телом понятно бабам (у земли ли не бабье тело?).
Ястреб кружился вверху точкой - сторожил землю, как и всегда он ее сторожил родящим летом. Кукушка в балочке куковала. Глазастые серые слепни садились на репицы лошадям, и лошади крутили хвостами, требуя, чтобы их согнали вожжой.
На одном хуторе горело недавно, и бабы это знали: видели зарево с неделю назад, а теперь наткнулись глазами в стороне на обгорелые избы и сараи.
- Небось, и скотина какая сгорела, - сказала Аксинья, правя.
- Ну, а то долго ли, - поддержала Лукерья, подтыкая под себя солому.
А Ликонида, державшая в руках венок, оторвала от него листик, который показался ей лишним, повертела около губ, бросила на дорогу и сказала тоскливо:
- Глу-упые мы, глупые бабы... И куда это собрались? И зачем это едем?..
Однако колокольни города показались уж из-за темного зеленца садов, и отозвались ей другие две:
- Все одно уж, теперя недолго.
Как раз кладбище приходилось справа от дороги, когда подъезжали к больнице, стоявшей на отшибе, и бабы говорили одна другой:
- Кабы известно, как его имя, вот бы и кстати - слезть да пойти: авось, сторож своих упокойников знать обязан.
Даже и лошадей было оставили, но на кладбище не встретилось глазам никого, а то бы спросили непременно.
И подкатили к больнице часам к двум дня.
Поставили лошадей у ворот, дали им сена охапку, а сероглазая Ликонида не захотела оставить на телеге венка: еще кто подцепит, народу много, - так и пошли трое по больничному двору и с венком спрашивать, где могила того, которого месяц назад привезли они ночью, и как его имя.
Простые люди о болезнях своих и о болезнях близких своих вспоминают только по праздникам - некогда в будни. И теперь в суете, в толчее на больничном дворе, поросшем травкою между булыжников, бродили три бабы с венком, не зная, у кого спросить о том, что было им нужно.
Попался было в фартуке, толстый, спросили его, но он только буркнул сердито:
- Не видишь разве, я повар?
Попался другой, простоволосый, тоже в фартуке и с вонючим ведром в руке, послушал их, но сказал, что недавно тут, и пошел дальше рысцой.
Женщину во всем белом и с красным крестом спросили, та сейчас же спросила сама:
- А как его фамилия?
- А почем же мы-то знаем, родимая? - удивились бабы.
- А не знаете, чего же ищете?
И унеслась от них частым перебором высоконьких каблучков.
Попалась потом еще старушка, - оказалась кастелянша и не знала, но привела их к фельдшеру, рыжеусому, без бороды, тоже в белом халате.
Этот удивил их очень.
- Месяц назад умер, говорите?.. Легко вам сказать: месяц назад, а сколько нам искать, посчитайте... Теперь время какое, знаете? Сколько их у нас умирает, подумайте.
- Да ведь этот, наш-то, он ведь убитый, - пробовали напомнить бабы; но сказал фельдшер, тараща глаза:
- Все теперь убитые... Теперь неубитых не бывает.
Однако обещал посмотреть по книгам.
Наведались бабы к лошадям - стояли лошади ничего, жевали сено. Обошли весь двор кругом: и прачечную поглядели, и кухню, и помойную яму (а Ликонида все с венком в руках) и зашли в садик хоть посидеть в холодке, пока фельдшер найдет, что нужно, по книгам.
В садике - маленьком, всего две тощие аллейки, - больных несколько сидело на скамейках, покрашенных в желтую краску, - все в халатах белых, только картузы свои. Один лежал на носилках складных и читал газету, что даже осудили бабы, а один сидел в колясочке и глядел вверх на листья, а руки забинтованы, и на голове белый колпак... С двумя больными, похоже, родные сидели, и девочка около одного сосала конфетку в розовой бумажке.
Не очень смело и держась вплотную одна к другой, прошлись бабы по одной аллейке, во всех вглядываясь цепкими деревенскими глазами: вот они какие больные, вот какое на женщине этой платье с тремя оборками, вот какие на девочке коричневые чулочки...
Прошли мимо того, который читал газету, и его внимательно осмотрели, отметив каждая про себя, какие у него тоненькие пальчики, как соломинки, и как только газету ими держит! - а глаза быстрые... и мимо того, который в кресле сидел, тоже прошли и его оглядели: глаза очень запавшие и большие, а руки привязаны к шее белой лентой... и то еще об этом больном заметили, что стоит его колясочка на самом солнце, а казалось так им, что лучше бы ее поставить в тень... И пошли дальше.
Однако далеко в маленьком садике уйти было некуда: дошли до оградки зелененькой и назад по тем же аллейкам, мимо девочки с конфеткой, мимо носилок, мимо кресла на колесах.
Платки на головах чуть сдвинули, чтобы головы продувало, а Ликонида венок несла, как корзинку, в сгибе локтя, и вздумалось ей на этот венок поглядеть, когда подходили к коляске, и сказать жалостно:
- Завяли уж и все цветы наши, зря таскаючи...
Но тут больной в колпаке с подвязанными к шее руками вдруг пригляделся к ним встревоженно и проговорил тихо:
- Ба-боч-ки... Это уж не вы ли?..
И сразу остановились бабы.
- Да бабочки ж!.. - повторил больной с радостью чрезвычайной, весь просиявши.
- Наш!.. Наш!.. Ей-богу, наш!.. - закричали бабы на весь небольшой больничный садик. - Да родной же ты наш!.. А мы-то веночек на твою могилку... вот он... как тогда подреклися...
И до того неожиданно это было, и до того чудесно это было, и до того сладостно это было, и так перевернуло это души, что не устояли бабы на ногах и повалились одна за другой перед коляской на колени молитвенно и бездумно.
1927 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Живая вода. Впервые напечатано в журнале "Новый мир" № 7 за 1927 год. Вошло в сборники повестей и рассказов С.Н.Сергеева-Ценского "В грозу" ("Федерация", Москва, 1929), "Движения" ("Московское товарищество писателей", 1933), Избранные произведения (ГИХЛ, Москва, 1933), Избранное ("Советский писатель", Москва, 1936) и Избранные произведения, том второй (Гос. изд. "Художественная литература", Москва, 1937). Во всех перечисленных изданиях автор датировал "Живую воду": "14 февраля 1927. Крым, Алушта". В последнем прижизненном десятитомном собрании сочинений С.Н.Сергеева-Ценского, выпущенном изд. "Художественная литература" в 1955-1956 гг., автор дал "Живой воде" подзаголовок: "Поэма". Печатается по этому изданию, том второй, 1955.
H.M.Любимов
1 2 3