"Зимой, дорогой Том, мы с тобой оставим дела и попробуем выехать на
Залив, там, кажется, еще сохранился вполне дешевый по нынешним
временам ресторан "Волна"4. И вот там-то мы засядем дотемна, но,
конечно же так, чтобы не упустить электричку. Думается, что пятую
главу - вот и ей пришел черед - нашей книги непременно должно начать с
того случая, когда мы застряли под Армавиром, когда последнюю канистру
с горючим украл местный пастух, уверявший, что он мол сын местного
шамана и Фанни Каплан, сосланной сюда во время оно, утверждавший, что
он-де в три счета достанет спирта, но исчезнувший навеки вместе с
канистрой. Мы наченем с того, как появилась ворона и ты говорил с ней
и она плакала, и ты утешал ее, утирал слезы и шел точно такой же снег,
какой шел на Каменном острове лет двадцать тому, и какой будет идти,
когда мы обоснуемся в "Волне", и после нашей смерти, а за окнами сразу
же ляжет залив, ничем не отличимый от тусклого, ничего не отражающего
____________________
4 Не сохранился. Нет такого, как и не было никогда.
зеркала, в котором одна за другой станут исчезать птицы, счет следов
которых и составит на некоторое время наше занятие"5. Возможен также
вопрос - является ли сказанное мной истиной? Или же в какой мере это
соответствует истине. Либо: есть ли сказанное - сказанное мной?
Однако, сказано ли это? Такого рода вопрос также вполне правомочен.

Потому осознается небходимость начала с "ты". О чем они, когда
совершенно истаявшие в разящем (порой это случается довольно тихо), но
ведущем их молчании? - чье оно, столь многословное, кому принадлежит?
и только лишь телесное блаженство, тончащее до ничто острие разрыва,
как бы не улавливаемое разумом либо, напротив, - тончайшее наслаждение
в расслоении нескольких дробей, частностей изведения из в некую,
никогда не ускользающую дугу траектории... ("пустынной сексуальности"
- Deleuse), готовую, мнится рассудку, истонченному до острия, точки
размыкания лучей перспективы, сомкнуть в какое-то мгновение ее два
конца? Если "внутреннея сердцевина" челевека есть его Ego, то, что
является "внутренней сердцевиной" "Я"? Явь? Я, устремленное в
обволакивающее сокрытие? Не "на", не "за", etc., но - "в"...

Либо в какой мере сказанное является сказанным мной... В какой точке
происходит отделение моего от не моего. Откуда берется "мое"?
Необходимость написания хотя бы одной-единственной фразы. Так
заканчивается вечер или начинается ночь. Надежда на то, что эта фраза,
ряд соположенных слов независимо от пишущего "приоткроет себя" (так,
вглядываясь в неподвижный предмет, внезапно ощущаешь как тот начинает
двигаться) - и в предложении, образованном ими, станут проступать
черты иного, пророда смыслов чего тоже до поры до времени будет
ограничена знаковым ее бытием, тем, что не есть будучи, не отбрасывая
теней. Начнет вновь свой круговорот и мерцание, покуда снова не
проступит в их пределах "иной" смысл, иное на-речье, пока не возникнет
новое очертание. Есть ли тому предел?

Существует ли конец? Но, если нет (а концом или пределом можно, к
____________________
5 Из письма Тому Рейворту от 12.11.89.
слову, счесть только совпадение времени работы с конечностью моего
сознания, телесностью, то есть, с конечностью моей истории, моего
времени, которое, бесспорно, исчисляется, даже воспринимается лишь
только по отношению не к моему, но "объективно сущему" и т. д.), если
таким превращениям слов в слова, фразы во фразу, смыслов в смысл нет
пределов и границ, то, следовательно, мое рождение никоим образом не
может считаться их истоком, их началом и тогда писание этой фразы:
"необходимость написания хотя бы единственной фразы"6, a не
становящейся тождественной самой себе, всегда переходящей в другую -
есть лишь стирание всегда неудачного "воспроизведения" того, что не
может быть воспроизведено. А далее или же задолго до: "если же
изменится самая идея знания, то одновременно она перейдет в другую
идею знания, то есть данного [знания] уже не будет. Если же оно вечно
меняется, то оно вечно - незнание".7

Весьма вероятно, что - "в смысловых отклонениях и пересечениях",
которые мнятся (чем?) устьем, требующих слова, в котором несомненно
(точнее, досомненно) сознание провидит удвояющее себя "удвоение", - и
оно сладостно, равно как и затянувшаяся вспышка, постепенно
пересекающая границу силы, телесности и продолжающая свое расширение
во время.

Не исключено, что тогда же не произошло оседания распыленного "я" в
некий узор, который впоследствии слепым пальцам предстояло читать как
возможность воссоединения "глаз и слова". Но, ежели эта фраза (любая
из любого вероятного моего рассуждения о "я"), не имеющая ни конца, ни
начала только соприкасается со мною в некий ограниченный отрезок
времени с тем, чтобы исчезнуть (подобно многому, исчезающему в своем
существовании во мне и вокруг меня), как и не быв (ничего не изменив,
____________________
6 Бесцельна вполне, ибо она ничего не сообщает, кроме того, что она
либо небоходима по причине тех или иных обстоятельств, либо возможна в
силу общей возможности, допускающей равно как отстутствие в ней
надобности, так и присутствие самой возможности ее существования и
это, пожалуй, единственное, что ею не стирается в миг ее
"возникновения" в письме, чтении или же во сне, который несет ее
щепкой в своем русле, устьем которому - каждый миг.
7 Кратил. Платон. Соч. в трех томах, том 1, стр. 490, изд-во "Мысль",
Москва, 1968 г.
ничто не нарушив), тогда совершенно непонятна природа желания ее мною
- [из письма Александра Введенского, по-видимому, мне: "И я убедился в
ложности прежних связей, но не могу сказать, какие дожны быть новые. Я
даже не знаю должна ли быть одна система связей или их много. И у меня
особое ощущение бессвязности мира и раздробленности времени. А так как
это противоречит разуму, то значит - разум не принимает мира"] -
желания превращения некоего импульса во что-то, при осознании, что вот
это что-то (в данном случае фраза) - ни-что...

Что возможно объяснить одним: написать ее означает вписать в сознание
небытие как смысл сознания, совместив его с мыслью о нем же, с "бытием
о нем", с "бытием в нем". И, если мой рассудок не протестует против
этого, следовательно, он, то есть, то, что привычно означивается
гласной "я", принимает полную несостоятельность некоего разделения,
отличия между "бытием" и "небытием", "я" и "не-я", являясь тем и
другим, являясь временем/не того и другого или не являясь таковыми
вообще.

Безумие позднего Гельдерлина, из поэзии которого исчезли все
"шифтеры", означает по Якобсону "максимальное проявление утраты
способности и воли к диалогической речи.
1 2 3 4