— Если наш незнакомец слишком поспешит, боюсь, он будет неприятным образом задержан здесь в своем порыве! Едва он приладил свою ловушку, как появился судья.
— Я его упустил, — с горечью сообщил он, — За поворотом есть маленькая лестница.
— Ваше превосходительство, а что это был за человек?
— Я едва его заметил. Он убежал со всех ног, а когда я завернул за угол, там уже никого не было. Но это тот, кто меня ударил.
— Как, ваше превосходительство, можете быть в этом уверены?
— После него остался тот отвратительный запах, который я уловил перед тем, как меня оглушили. Мне начинает надоедать эта игра в прятки. Действовать надо быстро, ведь этот негодяй слышал весь наш разговор! Сначала пойдем к Куану. Если там нет Цун Ли, я разбужу учителя Суеня, и мы сейчас же организуем облаву, обследуем самые глухие монастырские уголки, — включая закрытые для посещения места. Пойдем, не будем терять больше времени!
В артистической уборной уже никого не было, кроме Куана и Цун Ли, навалившихся на стол, уставленный множеством пустых кувшинов. Мертвецки пьяный хозяин труппы добродушно похрапывал, в то время как поэт, уткнувшись носом в стол, пальцем чертил в пролитом вине бессмысленные знаки.
При виде начальника уезда он хотел было привстать, но тот сухо ему сказал:
— Сидите!
Опустившись на соседний стул, он продолжал:
— Внимательно меня выслушайте. Недавно меня пытались убить. Возможно, это связано с тем, что вы мне рассказывали о смерти бывшего настоятеля. Вам надлежит припомнить решительно все, что вы знаете об этом деле. Я вас слушаю.
Цун Ли провел рукой по лбу. Неожиданное появление двух лиц и суровые слова судьи несколько отрезвили его. Откашлявшись, он со смущенным видом начал:
— Ваше превосходительство, это странная история. Не знаю, должен ли я…
— Хватит уверток! — оборвал его судья. — Тао Ган, посмотри, не осталось ли после этих двух пьяниц вина. А то глаза слипаются.
Поэт бросил жадный взгляд на чарку, которую наполнял Тао Ган, но тот сделал вид, что ничего не замечает, и поэт, вздохнув, приступил к рассказу:
— Мой отец был личным другом бывшего настоятеля монастыря Нефритового Зеркала. Он часто его посещал, и они постоянно переписывались. В последнем письме, написанием перед смертью, Нефритовое Зеркало сообщал отцу, что совершенно не доверяет Истинной Мудрости, в то время эконому, а ныне настоятелю этого монастыря… Нефритовое Зеркало намекал на сомнительные обряды, в которых участвовали юные девушки, прибывшие для ознакомления с даосским вероучением, и…
— Что за обряды?
— Благородный судья, он не писал прямо, но, похоже, имел в виду тайные церемонии, имевшие характер оргий. Обнаружив также, что эконом выращивает белладонну в отдаленном уголке сада, он подумал, не собирается ли тот кого-то отравить.
Судья резко опустил чарку.
— Почему же об этом не предупредили начальника уезда? — гневно спросил он. — Как, скажите, требовать от нас, чтобы мы справлялись со своими обязанностями, если добропорядочные граждане скрывают столь важные факты?
Поэт возразил:
— Мой отец был чрезвычайно добросовестным человеком. Он никогда не позволил бы себе выступить с официальным ходатайством, не будучи твердо уверенным во всех фактах. А во время последних встреч Нефритовое Зеркало ничего ему не говорил. Кроме того, настоятель приближался к своему семидесятилетию, голова его не всегда сохраняла ясность, и, может быть, воображение заставляло его видеть то, чего на самом деле не существовало. Поэтому-то мой отец решил ничего не предпринимать, не удостоверившись сначала в обоснованности этих подозрений. Он даже не хотел посоветоваться с учителем Суенем, пока не получит хоть намека на доказательство. Но, к несчастью, отец вскоре заболел и умер, обязав меня, уже будучи на смертном одре, приехать сюда и тайно провести расследование.
Судья вздохнул.
— После его кончины, — продолжал поэт, — я в качестве старшего сына был вынужден сначала заняться семейными делами. Так прошло несколько месяцев, а потом возникли споры из-за имений, которыми мы владеем, и мне пришлось вести долгий процесс. Короче говоря, минул год, прежде чем я смог приступить к своему расследованию, и вот уже две недели, как я здесь, правда, признаюсь, так и не сдвинувшись с мертвой точки. Здесь умерли три девушки, но, как вы, наверное, знаете, в архивах монастыря есть бумаги, дающие вполне правдоподобное объяснение их смерти. Что касается кончины Нефритового Зеркала, то моим поискам очень помешало то обстоятельство, что северная часть монастыря закрыта для гостей, и я не смог посетить склеп, где находятся бумаги бывшего настоятеля. В отчаянии я решил припугнуть Истинную Мудрость, думая, что если он виновен, то выдаст себя или примет неосторожные меры против меня. Вот почему в двух своих стихотворениях я намекнул на «двоих настоятелей» и на «прекрасных женщин» — белладонна, или прекрасная женщина! В любом случае, он воспринял это очень плохо, как вы могли сами в этом убедиться.
— Я тоже, — возразил судья. — А ведь у меня на совести нет преступлений. Так что это ничего не доказывает. Во время банкета Истинная Мудрость рассказывал мне, как скончался старик настоятель.
Заметив взгляд поэта, устремленный на его чарку, судья попросил Гана:
— Плесни ему вина. Когда нет масла в светильнике, фитиль не горит.
Взглядом Цун Ли поблагодарил его и, отпив глоток, продолжил:
— Смерть Нефритового Зеркала произошла при обстоятельствах, которые считались чудесными, и все ее подробности были записаны. Около года назад, на шестнадцатый день месяца. Нефритовое Зеркало провел утро в одиночестве в своей комнате. Вероятно, он, как обычно, читал священные книги. Свою полуденную пищу он съел в трапезной в обществе Истинной Мудрости, учителя Суеня и других священнослужителей. Затем он вернулся к себе и вместе с Истинной Мудростью выпил чаю. Когда тот выходил, он сказал дежурившим в коридоре двум монахам, что Нефритовое Зеркало желает провести по полуденное время за работой над изображением своего кота.
Судья заметил:
— Учитель Суень показал мне эту картину. Она помещена в боковой часовне храма.
— Да, благородный судья, старик настоятель испытывал буквально страсть к этим животным и любил их рисовать. Истинная Мудрость вернулся в храм. Двое монахов знали, что старик не терпел, чтобы нарушали его уединение, когда он занимался живописью, и поэтому остались перед дверью. В течение примерно часа они слышали, как он напевает духовные гимны, что он обычно делал, если работа его удовлетворяла. Потом он горячо заговорил, словно бы начав с кем-то спорить. Голос его звучал все громче, и обеспокоенные монахи решились к нему войти. Они обнаружили его сидящим в кресле, с восторженным выражением на лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33