Утром я нашла свою подушку на полу.
Утро принесло с собой лютый голод, что сделало меня окончательно несчастной. Я умывалась и одевалась механически, не желая ни о чем думать и ничего чувствовать. Закончив, я села на краешек кровати, обдумывая, что же делать дальше. Мои воспаленные глаза обратились к двери, и одна только мысль о том, что придется спускаться вниз и встречать эти враждебные чужие взгляды, тут же усмирила мой голод. Потом, чувствуя, что больше этого не выдержу, я увидела под дверью листок белой плотной бумаги. Я мрачно подняла его и с громким шуршанием развернула.
«СМЕРТЬ ПОМОЖЕТ, ЖАКМИНО».
Я упала на кровать и горько зарыдала. В моем мозгу вспыхивали воспоминания о моей жизни до приезда в Уайт-Холл; воспоминания о моем отце, о вещах, которым он меня учил.
Теперь у меня, его не было; я была одна-одинешенька. Я решительно села. У меня были знания, которые он передал мне, я из рода Стюартов и не сдамся. Я не дам этим физиономиям внизу повода для злобы; буду сидеть здесь, в своей комнате. Но я не буду просто так сидеть и лить слезы.
«Как?» — спрашивала я себя снова и снова. Как могла миссис Мария видеть, что я даю виски Пити? Если она солгала, тогда это значило, что она была одной из тех, кто хочет избавиться от меня, и могла сделать это сама. Правда, она не могла поставить капкан или толкнуть меня под быка, но ей вполне могли помогать. И потом, нельзя было забывать, что кто-то позаботился о розовых лепестках у меня в ботинках, что явно было сделано специально, чтобы я подумала на Коррин.
Розовые лепестки могла оставить только Коррин, и эта очевидность настораживала меня. И смущала. А кто мог так ненавидеть Коррин, по непонятным мне причинам? К сожалению, ее мать.
Я все время мыслями возвращалась к ней. Вдруг мне в голову пришла новая мысль… Да, а ведь миссис Беатрис запросто могла надеть одно из моих платьев и притвориться мною, а потом, когда миссис Мария позвала ее, снова переодеться и принести бутылку. Господи, какой же я была глупой, теперь все сходилось. Вот почему миссис Беатрис выглядела вчера такой грустной, вместо того, чтобы сердиться: она сделала это сама и, должно быть, еще чувствовала себя виноватой. А Коррин наверняка догадывалась о серьезном состоянии матери. Это объясняло ее заступничество за меня перед Джоном.
Вопрос был в том, смогу ли я открыто поговорить с Коррин об этом? Несмотря на то, что я знала о состоянии миссис Беатрис, я чувствовала, что у нее есть разумная причина. Как отнесется к этому Коррин, если я ей скажу? Я не полностью была уверена в силе пашей дружбы; правда, мы стали друзьями, но, наверное, благодаря тяжелой атмосфере в доме, мы не достигли полной откровенности. Я не имела ни малейшего представления, как она это воспримет. Поверит ли она, что я просто хочу раз и навсегда покончить с этой проблемой и помочь ее матери, или воспримет это как гадкое обвинение? Вспомнив, как она защищала меня перед Джоном вчера, без всякой видимой на то причины, я решила, что надо попробовать. Потом, если это будет необходимо, я уеду из Уайт-Холла. Но сейчас мне нельзя было дальше сидеть без дела, а то я могла бы снова разрыдаться.
Я встала и открыла бюро, чтобы достать носовой платок. Там лежали записки. Я не могла оставить их там или уничтожить их. Нужно было отдать их Джону; я слишком его любила, чтобы этого не сделать. По крайней мере, у него будет доказательство, что Лаурин не писала ему этой записки в ту ночь, когда она исчезла.
Ненужные слезы снова выступили на моих и так уже покрасневших глазах при мысли о том, что мне придется уехать. Мне пришлось бороться с искушением кинуться вниз, умолять его поверить мне, расспросить Коррин и миссис Беатрис, еще раз подробно расспросить миссис Марию о том, что она видела. Но, но их мнению, все было ясно и обжалованию не подлежало: я была виновата.
Я смотрела на свое отражение в зеркале и чувствовала холодную ненависть Джона ко мне, как будто он тоже был там. Раньше у меня была его любовь, теперь у меня осталось только его презрение и ненависть. Эта мысль совсем лишила меня сил. Я перестала думать, просто снова, дрожа, села на кровать.
Я ничего не делала, просто сидела, бессмысленно глядя на коричневые занавески, раздуваемые легким ветром. Взлетят — упадут, взлетят — упадут… Это движение еще больше внушало мне нежелание двигаться, и во мне росло странное нереальное чувство, что где-то я уже это видела. Занавески взлетали и падали… Я, вздрогнув, отвела глаза. Неужели я схожу с ума?
Я закрыла глаза и, открыв их через несколько минут, увидела листок бумаги под дверью. Я автоматически встала и подобрала его, думая в тот же момент, что человек, который хотел убить меня, который уже причинил мне столько вреда, только что был у моей двери, с той стороны. Если бы я только знала! Я бы осмелилась посмотреть ей в глаза и нашла какой-нибудь способ заставить ее признаться. Я удивлялась: неужели она получала удовольствие, мучая меня? Когда я найду следующую записку?
Я быстро прочитала записку, больше не пугаясь: во мне была только злость и чувство несправедливости.
«ПОЙДЕМ, ЖАКМИНО. СМЕРТЬ ЖДЕТ НАС».
Опять Жакмино!
Миссис Беатрис очень бы расстроилась, если бы узнала, что ее дурацкие записки и это имя больше не тревожили меня. Меня волновал только ее мотив. Вдруг это имя — Жакмино — показалось мне очень знакомым. Но тут же это чувство пропало. Интересно, смогла бы я получить ответ прямо здесь и сейчас, если бы только постаралась и подумала? Должна же быть какая-то причина, по которой она называет меня Жакмино. Нужно было выяснить значение этого слова.
ГЛАВА 15
То, что я подумала о Клэппи, было очень логично. Я не могла спросить об этом никого из членов семьи, они уже все заявили, что ничего не знают. А Клэипи ко мне не так плохо относится, и она здесь достаточно долго живет.
Я решила, что нужно спуститься и поговорить с ней. Я встала, достала платье, даже не обратив внимания на его цвет, надела его и разгладила складки. Я боялась снова встретиться с Джоном в его ярости и испытала чувство облегчения при мысли, что мне не надо будет с ним встречаться. Изнемогая от голода, я наложила на лицо чуть-чуть рисовой пудры, взяла последнюю записку и уже собиралась открыть дверь, когда вошла Полли.
Она слабо мне улыбнулась.
— Мисс Гэби, это все так ужасно. Я знаю, что вы не могли сделать такую вещь. И как только все могут так думать?
Я ничего не ответила, и она продолжала, прибираясь и решительно собирая одежду.
— Хотела бы я отсюда уйти. Не припоминаю, чтобы мистер Джон был так зол раньше. Он просто взбесился. Как раненый медведь.
Я осторожно поставила чашку.
— Это просто слепой гнев, Полли, не забывай, — мой голос звучал так же беспомощно, как я себя чувствовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Утро принесло с собой лютый голод, что сделало меня окончательно несчастной. Я умывалась и одевалась механически, не желая ни о чем думать и ничего чувствовать. Закончив, я села на краешек кровати, обдумывая, что же делать дальше. Мои воспаленные глаза обратились к двери, и одна только мысль о том, что придется спускаться вниз и встречать эти враждебные чужие взгляды, тут же усмирила мой голод. Потом, чувствуя, что больше этого не выдержу, я увидела под дверью листок белой плотной бумаги. Я мрачно подняла его и с громким шуршанием развернула.
«СМЕРТЬ ПОМОЖЕТ, ЖАКМИНО».
Я упала на кровать и горько зарыдала. В моем мозгу вспыхивали воспоминания о моей жизни до приезда в Уайт-Холл; воспоминания о моем отце, о вещах, которым он меня учил.
Теперь у меня, его не было; я была одна-одинешенька. Я решительно села. У меня были знания, которые он передал мне, я из рода Стюартов и не сдамся. Я не дам этим физиономиям внизу повода для злобы; буду сидеть здесь, в своей комнате. Но я не буду просто так сидеть и лить слезы.
«Как?» — спрашивала я себя снова и снова. Как могла миссис Мария видеть, что я даю виски Пити? Если она солгала, тогда это значило, что она была одной из тех, кто хочет избавиться от меня, и могла сделать это сама. Правда, она не могла поставить капкан или толкнуть меня под быка, но ей вполне могли помогать. И потом, нельзя было забывать, что кто-то позаботился о розовых лепестках у меня в ботинках, что явно было сделано специально, чтобы я подумала на Коррин.
Розовые лепестки могла оставить только Коррин, и эта очевидность настораживала меня. И смущала. А кто мог так ненавидеть Коррин, по непонятным мне причинам? К сожалению, ее мать.
Я все время мыслями возвращалась к ней. Вдруг мне в голову пришла новая мысль… Да, а ведь миссис Беатрис запросто могла надеть одно из моих платьев и притвориться мною, а потом, когда миссис Мария позвала ее, снова переодеться и принести бутылку. Господи, какой же я была глупой, теперь все сходилось. Вот почему миссис Беатрис выглядела вчера такой грустной, вместо того, чтобы сердиться: она сделала это сама и, должно быть, еще чувствовала себя виноватой. А Коррин наверняка догадывалась о серьезном состоянии матери. Это объясняло ее заступничество за меня перед Джоном.
Вопрос был в том, смогу ли я открыто поговорить с Коррин об этом? Несмотря на то, что я знала о состоянии миссис Беатрис, я чувствовала, что у нее есть разумная причина. Как отнесется к этому Коррин, если я ей скажу? Я не полностью была уверена в силе пашей дружбы; правда, мы стали друзьями, но, наверное, благодаря тяжелой атмосфере в доме, мы не достигли полной откровенности. Я не имела ни малейшего представления, как она это воспримет. Поверит ли она, что я просто хочу раз и навсегда покончить с этой проблемой и помочь ее матери, или воспримет это как гадкое обвинение? Вспомнив, как она защищала меня перед Джоном вчера, без всякой видимой на то причины, я решила, что надо попробовать. Потом, если это будет необходимо, я уеду из Уайт-Холла. Но сейчас мне нельзя было дальше сидеть без дела, а то я могла бы снова разрыдаться.
Я встала и открыла бюро, чтобы достать носовой платок. Там лежали записки. Я не могла оставить их там или уничтожить их. Нужно было отдать их Джону; я слишком его любила, чтобы этого не сделать. По крайней мере, у него будет доказательство, что Лаурин не писала ему этой записки в ту ночь, когда она исчезла.
Ненужные слезы снова выступили на моих и так уже покрасневших глазах при мысли о том, что мне придется уехать. Мне пришлось бороться с искушением кинуться вниз, умолять его поверить мне, расспросить Коррин и миссис Беатрис, еще раз подробно расспросить миссис Марию о том, что она видела. Но, но их мнению, все было ясно и обжалованию не подлежало: я была виновата.
Я смотрела на свое отражение в зеркале и чувствовала холодную ненависть Джона ко мне, как будто он тоже был там. Раньше у меня была его любовь, теперь у меня осталось только его презрение и ненависть. Эта мысль совсем лишила меня сил. Я перестала думать, просто снова, дрожа, села на кровать.
Я ничего не делала, просто сидела, бессмысленно глядя на коричневые занавески, раздуваемые легким ветром. Взлетят — упадут, взлетят — упадут… Это движение еще больше внушало мне нежелание двигаться, и во мне росло странное нереальное чувство, что где-то я уже это видела. Занавески взлетали и падали… Я, вздрогнув, отвела глаза. Неужели я схожу с ума?
Я закрыла глаза и, открыв их через несколько минут, увидела листок бумаги под дверью. Я автоматически встала и подобрала его, думая в тот же момент, что человек, который хотел убить меня, который уже причинил мне столько вреда, только что был у моей двери, с той стороны. Если бы я только знала! Я бы осмелилась посмотреть ей в глаза и нашла какой-нибудь способ заставить ее признаться. Я удивлялась: неужели она получала удовольствие, мучая меня? Когда я найду следующую записку?
Я быстро прочитала записку, больше не пугаясь: во мне была только злость и чувство несправедливости.
«ПОЙДЕМ, ЖАКМИНО. СМЕРТЬ ЖДЕТ НАС».
Опять Жакмино!
Миссис Беатрис очень бы расстроилась, если бы узнала, что ее дурацкие записки и это имя больше не тревожили меня. Меня волновал только ее мотив. Вдруг это имя — Жакмино — показалось мне очень знакомым. Но тут же это чувство пропало. Интересно, смогла бы я получить ответ прямо здесь и сейчас, если бы только постаралась и подумала? Должна же быть какая-то причина, по которой она называет меня Жакмино. Нужно было выяснить значение этого слова.
ГЛАВА 15
То, что я подумала о Клэппи, было очень логично. Я не могла спросить об этом никого из членов семьи, они уже все заявили, что ничего не знают. А Клэипи ко мне не так плохо относится, и она здесь достаточно долго живет.
Я решила, что нужно спуститься и поговорить с ней. Я встала, достала платье, даже не обратив внимания на его цвет, надела его и разгладила складки. Я боялась снова встретиться с Джоном в его ярости и испытала чувство облегчения при мысли, что мне не надо будет с ним встречаться. Изнемогая от голода, я наложила на лицо чуть-чуть рисовой пудры, взяла последнюю записку и уже собиралась открыть дверь, когда вошла Полли.
Она слабо мне улыбнулась.
— Мисс Гэби, это все так ужасно. Я знаю, что вы не могли сделать такую вещь. И как только все могут так думать?
Я ничего не ответила, и она продолжала, прибираясь и решительно собирая одежду.
— Хотела бы я отсюда уйти. Не припоминаю, чтобы мистер Джон был так зол раньше. Он просто взбесился. Как раненый медведь.
Я осторожно поставила чашку.
— Это просто слепой гнев, Полли, не забывай, — мой голос звучал так же беспомощно, как я себя чувствовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44