– Похоже, они просто не знают, что вы не в моем вкусе.
– Да, наверное. – А лицо ее тем временем ясно говорило, что она скорее проглотит одного из трехдюймовых тараканов, облюбовавших эту лачугу, чем примется с ним флиртовать.
Забившись подальше в угол, Сэм продолжал наблюдать за ней, буквально читая по лицу все ее мысли. Кажется, до нее наконец дошло, что он имел в виду. Она достойно приняла удар и снова посмотрела ему в лицо:
– Вы хотите сказать, что вы не мой тип кавалера. Я понимаю. – Он промолчал, а она продолжала: – Я из Южной Каролины. Из семейства Лару, тех, что живут в Бельведере, ну знаете, Гикори-Хаус, «Калхун индастриз» – девичья фамилия моей матери Калхун, – а еще фермы Бичтри.
Она растягивала слова, говоря с упоением о своей родословной, оказавшейся такой же длинной, как у какой-нибудь призовой кобылы. За тридцать с лишним лет он повидал таких, как она, немало. У этих маленьких аристократок в голове один только ветер. Так называемые «дамы», из породы женщин, которые думают только о следующем приеме.
Но эта к тому же еще и болтушка. Теперь она припомнила войну за независимость и какого-то прапрадедушку с отцовской стороны, который подписывал Декларацию независимости.
А вот Сэм даже не знал, кто был его отец. Он до сих пор помнил, как спросил однажды у матери, кто его предки. И тогда его дядя заметил его отчиму – оба в тот вечер были здорово навеселе, – что предков Сэма надо искать в многочисленной братии тех, кто сумел задурить его матери голову. Сэм так ничего и не понял, но через несколько лет он узнал, что имел в виду дядюшка.
Дети, выросшие в трущобах Чикаго, быстро взрослели. Район, где он родился, был в нескольких кварталах от скотобоен. Его семья жила в однокомнатной квартирке, наводненной крысами, на пятом этаже полуразрушенного кирпичного здания с шаткими лестницами и сломанными перилами. Несколько квартиросъемщиков – пара ребятишек и пьяная женщина – разбились насмерть, упав с верхней лестничной площадки. Сэм до сих пор помнил крик, долгим эхом разносившийся по лестничному пролету, а в конце глухой удар и мертвую тишину.
Окна в квартире были все в щелях, рамы плохо пригнаны. Сквозь отверстия проникал летний жар, отравленный дымом соседней фабрики, работавшей день и ночь, и смертельный холод чикагских зим. В семь лет Сэм пошел работать на эту фабрику и все двенадцать часов ночной смены кидал уголь в ненасытную печь, уже не чувствуя холода. Несколько долларов, что он зарабатывал в неделю, уходили на хлеб и молоко для двух сводных сестренок.
Сэм не обладал длинной родословной, но он знал, как выжить. Он знал, как добыть то, что ему нужно, а годы, проведенные на улице, научили его одерживать верх над самыми практичными, дальновидными и расчетливыми умами.
Последние десять лет ему платили за это умение, и платили хорошо, те, кому он был нужен. На Филиппинах он провел уже пять месяцев: его нанял Бонифасио, чтобы он обучил людей в отряде партизанской войне и обращению с оружием, особенно с долгожданными ружьями, которые должны были прибыть со дня на день благодаря его связям в военных кругах.
Он взглянул на свою соседку. Теперь она рассуждала о родственниках с материнской стороны. Он очень пожалел, что у него нет здесь одного из тех ружей. Было бы чем заткнуть ей глотку.
Тут она встретилась с ним взглядом. Наступила блаженная тишина, но лишь на короткий миг.
– А вы так не думаете? – поинтересовалась она о какой-то глупости, про которую болтала.
Он тяжело привалился к стене, от чего зашуршал сухой дерн, которым было обложено ветхое строение. Прежде чем заговорить, он сделал паузу и удостоверился, что полностью завладел ее вниманием.
– Когда вы росли на этих своих фермах, вы разъезжали в одной из тех вычурных черных карет, тех, что сверкают медью и запряжены целой конницей лошадей, чья родословная ничуть не хуже вашей собственной?
Тут он ее поймал. На милом личике красотки южанки отразилось смятение, она кивнула.
– Я так и думал. – Он снова помолчал. – Детьми мы часто играли в одну игру. – Он встретился с ее немигающим взглядом. – Знаете, какую?
Она покачала головой.
– Нужно было попасть обломком кирпича в такую распрекрасную карету.
Она побледнела.
– Знаете, какой приз доставался самому меткому?
Она растерянно молчала.
– Если победитель был совсем молод – скажем, лет пяти, – то он получал лучшее место для очистки карманов. Насколько я помню, таковым являлся пятачок возле 64-й авеню: рядом был темный переулок – отличное место, чтобы удрать от полицейского. Ну вот, а если счастливчик был лет восьми, тогда ему позволялось первому стянуть буханку из фургона булочника Гриссмана, пока остальные отгоняли старика от фургона, швыряя в него уличный мусор и навоз. Детям постарше... впрочем, не так уж там было много «детей» старше этого возраста. На Куинси-стрит взрослеешь быстро. Если хочешь выжить.
Она с недоверием смотрела на него, ведь то, что он описал, никогда не могло произойти в том маленьком мирке, где ее все защищали и нежили. Наконец-то ему удалось хоть чем-то заткнуть ее. Поэтому он закрыл свой глаз и притворился спящим. Шуршание юбок заставило его чуть приоткрыть глаз. Она все еще не отвела от него взгляда, ее лицо отражало целую гамму чувств. Он потупился и пропустил жалость, промелькнувшую в ее взгляде.
Он смотрел на свои связанные руки, подавляя желание возмущенно покачать головой. Она еще хуже, чем он думал. Реальный мир для нее не существовал. Об этом свидетельствовали бледность, и приоткрытый рот, и испуганный взгляд. Этот взгляд поведал Сэму то, что он всегда подозревал. Те люди в каретах никогда не видели трущоб. В их безукоризненной жизни не было места для бедности и уродства. Их изысканность не знала недостатков, а бриллианты – изъянов. Если мир вокруг них был несовершенен, они отгораживались от него стеной. И они ни за что не позволили бы разрушить эту стену.
Наконец успокоившись, она начала теребить какую-то яркую штучку на своей туфле.
О, благословенная тишина. Он подавил довольную улыбку и наблюдал, как она пытается осмыслить ситуацию, в которой оказалась. Ее задумчивый взгляд скользнул по старым заплесневелым циновкам, устилавшим пол. Изящный носик сморщился от отвращения. Она посмотрела в противоположный угол, где стояла лохань с ржавыми обручами и таким же ржавым ковшом. Сэм успел попробовать воду из него и сомневался, что она отважится на такое. Один только темный цвет сразу отпугнет ее. Интересно, подумал он, как долго продержится без воды этот южный розовый цветок.
Она перевела взгляд на потолок лачуги, где пересекались бамбуковые шесты, переплетенные длинными сухими листьями, – это и служило примитивной крышей. Раздолье для жуков, огромных жуков, что в изобилии встречаются в тропиках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90