Хорошенькое дело!
– Видимо, я пропустила те уроки, на которых объясняли кельтские предания.
– Энгус Ок возвращает к жизни тех, кто испустил свой последний вздох ради любви, – объяснил Джеффри, не заметив, как изменилось ее настроение.
– Ах, Энгус Ок!
Джульетта закрыла глаза. Разочарование как свинцом заливало ее душу. Ветер прерий уже не приносил с собой никаких звуков: индейцы, похоже, проехали. Теперь можно продолжить свой путь в Брод Уолберна, а ей пора возвращаться к своему здоровому скептицизму. Джульетта чувствовала себя совершенно выжатой, и эта внутренняя саднящая пустота не имела никакого отношения к перетруженным мускулам, к тому, что жесткое седло натерло нежные ягодицы – для женщины это обычная цена за слишком долгое пребывание в седле.
Она почувствовала резкую боль в кулаке и поняла, что так крепко стиснула амулет, что загогулины кельтского узора отпечатались на ее коже. «Видишь, я запечатлел тебя на ладони моей руки». Это не из греческого и не из кельтского мифа – это христианское предание. Книга пророка Исайи.
Ее охватило странное чувство. Если верить Джеффри, то именно так столетия назад сжимали в руке эту реликвию несчастные влюбленные и даже сам король Эдуард. Немыслимо. Никакой кельтской магии вообще не существует.
Джульетта осторожно провела пальцем по отпечатку на ладони, и острая искорка ударила ей прямо в сердце. Она будет рада возвращению своего здравого смысла, но немного позже. Встав с земли, она подняла подвеску перед собой.
– Сэр Джеффри, – совершенно серьезно произнесла она, – займитесь снова вашим квестом.
На секунду ее сердце сжало сомнение. Может быть, именно так она должна была вести себя с самого начала.
Может быть, теперь он засмеется – раз уж она сдалась и начала играть в эту глупую игру вместе с ним – и скажет ей, что это была просто дикая выдумка, рассчитанная на то, чтобы заставить ее отбросить столь тщательно соблюдаемый консерватизм.
Джеффри одарил ее ослепительно яркой улыбкой. Глаза его потемнели от удовольствия, и вся фигура вновь приняла прежнюю гордую позу. Он опустил голову, став истинным воплощением поклоняющегося своей даме рыцаря, и в то же время в нем не чувствовалось ни капли смирения или униженности.
Она надела кожаный ремешок ему через голову, но длинные распущенные волосы Джеффри мешали ремешку охватить шею. Джульетта приподняла упругую волну его волос и провела пальцем между грубой кожей ремешка и теплым телом, проверяя, оказался ли странный шнурок на месте. И вдруг глупо застыла в оцепенении, слушая ставший внезапно резким звук его дыхания, чувствуя, как его горячие выдохи обжигают ей тело сквозь пояс юбки.
Ее пальцы сжали бугры мышц там, где шея соединялась с плечами, и ей показалось, что она больше никогда не сможет его отпустить.
– О Господи, Джульетта!
Двигаясь бесконечно медленно, он прижался лбом к ее мягкому животу, позволив себе непристойно интимное прикосновение, которому у нее не было сил помешать. А он нарушил правила пристойности еще сильнее, положив свои громадные ладони ей на бедра, так что его пальцы невероятно сладостно сжали ей талию. Подушечки больших пальцев оказались на вершине ее бедер: прежде она и не подозревала, насколько они чувствительны.
– Когда ты прикасаешься ко мне, а я к тебе, то я забываю, что сейчас должен был бы оказаться шестисотлетней горсткой праха и полусгнивших костей.
Его пульс стремительно бился под ее пальцами, его тело, крепкое и упругое, прижималось к ее телу. Он говорил, что ему давно полагалось бы войти в число покойников, но казался невероятно, несравненно живым и притягательным. Его голос, низкий и чуть охрипший от желания, словно проникал сквозь ее кожу и звучал в каком-то удивительно чувствительном месте, о существовании которого она прежде даже не подозревала.
– Джеффри! – прошептала она, думая, что если чьи-то кости и сгнили, превратившись в прах, то это ее собственные: она с каким-то отстраненным удивлением заметила, что ее ноги лишились способности выдерживать вес тела, так что она покачнулась и тяжело припала к стоящему перед ней на коленях рыцарю прерий.
Он прерывисто вздохнул и с невероятной нежностью притянул женщину обратно на одеяло. Каким-то образом ему удалось уложить ее своими сильными руками так, что он успел проделать дорожку обжигающих поцелуев прямо по ткани платья от ее живота через ложбинку между грудями к впадинке у основания шеи. Его рука, ставшая вдруг немыслимо нежной, скользнула от талии к ее груди, так что Джульетта невольно застонала.
Какая-то искра разума, называвшая себя вдовой Уолберн, мысленно ругала ее, укоризненно грозя пальцем. Эта сварливая искорка говорила, что ей следовало бы не стонать от наслаждения, а запретить Джеффри такую фамильярность и немедленно положить конец собственной распущенности. Джульетта годы – долгие годы – слушалась подобных внутренних предостережений, но сейчас погасила эту искорку, только на долю секунды пожалев о том, сколько времени потратила на то, чтобы ее лелеять.
Теперь ее занимали гораздо более важные вещи: например, ей надо было поблагодарить судьбу за то, что Джеффри в совершенстве освоил расстегивание пуговиц.
Ее пуговицы высвободились из петель с такой же легкостью, с какой горошины высыпаются из стручка под пальцами умелой кухарки. Несмотря на свое якобы незнание современных мод, Джеффри освободил их обоих от одежд быстрее, чем в день их первой встречи снимал с себя кольчужную рубашку.
Джульетта еще никогда не обнажалась перед мужчиной – даже перед Дэниелем. И сейчас это могло бы ее смутить: ведь они были теперь совершенно обнаженными под заходящим солнцем посреди ровной прерии, но Джеффри позаботился о том, чтобы Джульетта недолго оставалась неприкрытой. Его губы, его руки, его горячее тело, прижавшееся к ней, охватили ее со всех сторон ощущениями, которые мгновенно заставили ее забыть обо всем, кроме мужчины, показывавшего ей, что значит жить и любить.
– Джульетта!
Его лихорадочный шепот заставил ее затрепетать. В ней зародилась неутолимая жажда проверить, может ли его страсть сравняться с ее собственной. Она бросила на него взгляд из-под полуопущенных век и обнаружила, что в его глазах горит торжествующая радость мужчины-победителя. А потом его длинные темные ресницы опустились. Зубами Джеффри осторожно захватил ее сосок и нежно провел по нему языком. Джульетта громко ахнула, и он удовлетворенно застонал.
Его плечи напрягались, и каждый тренированный мускул дрожал, принимая на себя вес его огромного тела, от которого он старался уберечь женщину. Боевые шрамы придавали ему какую-то особую варварскую красоту. Дрожащими пальцами Джульетта прикоснулась к одной из бледных линий, прочертивших его кожу, и снова невольно ахнула от того, каким горячим и сильным было склонившееся над ней тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
– Видимо, я пропустила те уроки, на которых объясняли кельтские предания.
– Энгус Ок возвращает к жизни тех, кто испустил свой последний вздох ради любви, – объяснил Джеффри, не заметив, как изменилось ее настроение.
– Ах, Энгус Ок!
Джульетта закрыла глаза. Разочарование как свинцом заливало ее душу. Ветер прерий уже не приносил с собой никаких звуков: индейцы, похоже, проехали. Теперь можно продолжить свой путь в Брод Уолберна, а ей пора возвращаться к своему здоровому скептицизму. Джульетта чувствовала себя совершенно выжатой, и эта внутренняя саднящая пустота не имела никакого отношения к перетруженным мускулам, к тому, что жесткое седло натерло нежные ягодицы – для женщины это обычная цена за слишком долгое пребывание в седле.
Она почувствовала резкую боль в кулаке и поняла, что так крепко стиснула амулет, что загогулины кельтского узора отпечатались на ее коже. «Видишь, я запечатлел тебя на ладони моей руки». Это не из греческого и не из кельтского мифа – это христианское предание. Книга пророка Исайи.
Ее охватило странное чувство. Если верить Джеффри, то именно так столетия назад сжимали в руке эту реликвию несчастные влюбленные и даже сам король Эдуард. Немыслимо. Никакой кельтской магии вообще не существует.
Джульетта осторожно провела пальцем по отпечатку на ладони, и острая искорка ударила ей прямо в сердце. Она будет рада возвращению своего здравого смысла, но немного позже. Встав с земли, она подняла подвеску перед собой.
– Сэр Джеффри, – совершенно серьезно произнесла она, – займитесь снова вашим квестом.
На секунду ее сердце сжало сомнение. Может быть, именно так она должна была вести себя с самого начала.
Может быть, теперь он засмеется – раз уж она сдалась и начала играть в эту глупую игру вместе с ним – и скажет ей, что это была просто дикая выдумка, рассчитанная на то, чтобы заставить ее отбросить столь тщательно соблюдаемый консерватизм.
Джеффри одарил ее ослепительно яркой улыбкой. Глаза его потемнели от удовольствия, и вся фигура вновь приняла прежнюю гордую позу. Он опустил голову, став истинным воплощением поклоняющегося своей даме рыцаря, и в то же время в нем не чувствовалось ни капли смирения или униженности.
Она надела кожаный ремешок ему через голову, но длинные распущенные волосы Джеффри мешали ремешку охватить шею. Джульетта приподняла упругую волну его волос и провела пальцем между грубой кожей ремешка и теплым телом, проверяя, оказался ли странный шнурок на месте. И вдруг глупо застыла в оцепенении, слушая ставший внезапно резким звук его дыхания, чувствуя, как его горячие выдохи обжигают ей тело сквозь пояс юбки.
Ее пальцы сжали бугры мышц там, где шея соединялась с плечами, и ей показалось, что она больше никогда не сможет его отпустить.
– О Господи, Джульетта!
Двигаясь бесконечно медленно, он прижался лбом к ее мягкому животу, позволив себе непристойно интимное прикосновение, которому у нее не было сил помешать. А он нарушил правила пристойности еще сильнее, положив свои громадные ладони ей на бедра, так что его пальцы невероятно сладостно сжали ей талию. Подушечки больших пальцев оказались на вершине ее бедер: прежде она и не подозревала, насколько они чувствительны.
– Когда ты прикасаешься ко мне, а я к тебе, то я забываю, что сейчас должен был бы оказаться шестисотлетней горсткой праха и полусгнивших костей.
Его пульс стремительно бился под ее пальцами, его тело, крепкое и упругое, прижималось к ее телу. Он говорил, что ему давно полагалось бы войти в число покойников, но казался невероятно, несравненно живым и притягательным. Его голос, низкий и чуть охрипший от желания, словно проникал сквозь ее кожу и звучал в каком-то удивительно чувствительном месте, о существовании которого она прежде даже не подозревала.
– Джеффри! – прошептала она, думая, что если чьи-то кости и сгнили, превратившись в прах, то это ее собственные: она с каким-то отстраненным удивлением заметила, что ее ноги лишились способности выдерживать вес тела, так что она покачнулась и тяжело припала к стоящему перед ней на коленях рыцарю прерий.
Он прерывисто вздохнул и с невероятной нежностью притянул женщину обратно на одеяло. Каким-то образом ему удалось уложить ее своими сильными руками так, что он успел проделать дорожку обжигающих поцелуев прямо по ткани платья от ее живота через ложбинку между грудями к впадинке у основания шеи. Его рука, ставшая вдруг немыслимо нежной, скользнула от талии к ее груди, так что Джульетта невольно застонала.
Какая-то искра разума, называвшая себя вдовой Уолберн, мысленно ругала ее, укоризненно грозя пальцем. Эта сварливая искорка говорила, что ей следовало бы не стонать от наслаждения, а запретить Джеффри такую фамильярность и немедленно положить конец собственной распущенности. Джульетта годы – долгие годы – слушалась подобных внутренних предостережений, но сейчас погасила эту искорку, только на долю секунды пожалев о том, сколько времени потратила на то, чтобы ее лелеять.
Теперь ее занимали гораздо более важные вещи: например, ей надо было поблагодарить судьбу за то, что Джеффри в совершенстве освоил расстегивание пуговиц.
Ее пуговицы высвободились из петель с такой же легкостью, с какой горошины высыпаются из стручка под пальцами умелой кухарки. Несмотря на свое якобы незнание современных мод, Джеффри освободил их обоих от одежд быстрее, чем в день их первой встречи снимал с себя кольчужную рубашку.
Джульетта еще никогда не обнажалась перед мужчиной – даже перед Дэниелем. И сейчас это могло бы ее смутить: ведь они были теперь совершенно обнаженными под заходящим солнцем посреди ровной прерии, но Джеффри позаботился о том, чтобы Джульетта недолго оставалась неприкрытой. Его губы, его руки, его горячее тело, прижавшееся к ней, охватили ее со всех сторон ощущениями, которые мгновенно заставили ее забыть обо всем, кроме мужчины, показывавшего ей, что значит жить и любить.
– Джульетта!
Его лихорадочный шепот заставил ее затрепетать. В ней зародилась неутолимая жажда проверить, может ли его страсть сравняться с ее собственной. Она бросила на него взгляд из-под полуопущенных век и обнаружила, что в его глазах горит торжествующая радость мужчины-победителя. А потом его длинные темные ресницы опустились. Зубами Джеффри осторожно захватил ее сосок и нежно провел по нему языком. Джульетта громко ахнула, и он удовлетворенно застонал.
Его плечи напрягались, и каждый тренированный мускул дрожал, принимая на себя вес его огромного тела, от которого он старался уберечь женщину. Боевые шрамы придавали ему какую-то особую варварскую красоту. Дрожащими пальцами Джульетта прикоснулась к одной из бледных линий, прочертивших его кожу, и снова невольно ахнула от того, каким горячим и сильным было склонившееся над ней тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96