Да, я чувствую, что мне лучше уехать отсюда, и все же я останусь. Но существует предопределение, Розамунда.
— Существует только Бог, — ответила благочестивая девушка.
— Да, Бог, — продолжал Эберхард, все больше увлекаясь своими мыслями. — Боже пресвятой! — воскликнул он и молитвенно сложил руки, словно позабыв о присутствии Розамунды. — Боже Всевышний, тебе, пославшему мне этот неясный проблеск света, тебе, вселившему в мою душу это необъяснимое желание бежать отсюда, тебе, не оставившему мне ни мужества, ни силы, я отдаю свою судьбу, Господи! Да будет воля твоя! К чему мучиться сомнениями, если твоя рука направляет меня? Быть может, моя матушка советует мне уехать, но если Бог приказывает мне остаться, что я могу против его воли?
— Да, да! Так оставайтесь же, оставайтесь! — с прелестной улыбкой настаивала Розамунда. — Вместе мы можем быть так счастливы! Отец говорил мне, что в лесу у вас есть никому не известное жилище. Отведите меня туда, и вы увидите, мой друг, что лучше, гораздо лучше быть с кем-то вместе, чем одному. Ах, да я первая умерла бы здесь от скуки, не будь вас, ведь отец на целые дни уходит в лес. А теперь, когда мы вместе, мы сможем беседовать, делиться друг с другом нашими мыслями и чувствами, читать, учиться. Вы, кажется, удивлены? Вы, может быть, считаете, что я маленькая невежественная девчонка? Так вот, вы ошибаетесь! Я достаточно много знаю, чтобы понимать вас и отвечать на все ваши вопросы или почти на все. Конечно, я, в отличие от вас, не слишком глубоко изучала французский, греческий, латынь, историю и математику, которую я особенно не люблю, но ведь я не мужчина.
— Розамунда, Розамунда, мне незнакомы даже сами эти слова!
— Как! Что вы говорите?
— Да, это правда. Ваша матушка научила меня читать, а капеллан — писать. Но когда они умерли, я остался один, все покинули меня — вы же знаете об этом, — и моим единственным наставником был лес, а единственным воспитателем — природа. Да и кто бы стал учить меня? Из книг я открывал только Библию, да и то редко. Птицам и деревьям, с которыми я общался, мои знания были ни к чему. Лишь месяц назад, когда приехал дядя Конрад, я впервые узнал, насколько я невежествен. И сегодня мне в первый раз стало за это стыдно.
— Но этого не может быть! — воскликнула Розамунда. — Да, вероятно, я должна была догадаться… Бедный мой друг, простите меня: может быть, я невольно обидела вас.
— Вы ничуть не обидели меня, Розамунда. Но теперь вы сами видите, что мое общество не может быть вам ни приятно, ни полезно. Мне до вас слишком далеко; мое присутствие скорее утомит вас, чем развлечет. Вы сами видите, что надо оставить меня наедине с моим невежеством и моей тоской; вы сами видите, что я был прав и что самое лучшее для меня — уехать отсюда и стать солдатом.
— Друг мой, — серьезно сказала Розамунда, — человек с такой возвышенной душой, как ваша, не должен поддаваться ложной гордости и мелочной обидчивости. Оставайтесь здесь, и мы сможем помочь друг другу. У вас мудрое сердце, Эберхард, ведь то, чему вы научились у неба, лесов, полей — это благо. Если вы поделитесь со мной тем, что знаете, это будет мне полезно. Мне же, прошу вас, не отказывайте в удовольствии поделиться с вами своими знаниями, полученными по счастливой случайности, а точнее, благодаря покровительству графини Альбины; так я смогу отплатить ее сыну за то, чем я ей обязана. Хотите, я стану вашей учительницей? Поверьте, это будет чудесно.
— Нет, слишком поздно, Розамунда, слишком поздно!
— О Господи! Так вы думаете, что учиться — такое уж неприятное и трудное дело? Нет, Эберхард, учиться — это увлекательно и совсем просто. Да по существу вам и не откроется ничего нового: вы увидите, что нации возникают, как источники, что гении растут, как дубы, что революции разражаются, как бури. Есть книги, которые так же порадуют вас, как радует чудесный майский вечер, и есть такие эпохи в истории человечества, которые не менее опечалят вас, чем дождливый декабрьский день. А иностранные языки понимать ничуть не труднее, чем язык неба и ветра. Вы увидите, что Бог присутствует в истории человечества так же, как он присутствует в природе. И разве ваше сердце не наполнится радостной гордостью, когда вы обнаружите, что история вашего славного рода составляет часть истории Германии, когда, читая исторические хроники, вы будете на каждом шагу встречать имя ваших предков, имя Эпштейнов — ваше имя, Эберхард?
— Разве я принадлежу к роду Эпштейнов? — с горечью прервал ее Эберхард. — Вы ошибаетесь, Розамунда: покинутый, отвергнутый отцом ребенок — вот кто я. Зачем же мне учиться, если, устремившись ввысь, я только яснее увижу свое падение? Для того, чему я предназначен на земле, Розамунда, мне достаточно немногого, что я уже знаю. Моя матушка направляет меня, и довольно. Сейчас вы не понимаете меня, но если вы больше узнаете о моей жизни, то многое в ней удивит вас и даже ужаснет. Повторяю вам: у меня особенный склад души и странная судьба. На мне лежит Божья печать, и мне не уйти от своего будущего, а что оно мне готовит — известно лишь Богу. Я чувствую его дыхание, чувствую его направляющую руку, он все решает за меня, а раз так, зачем мне человеческая премудрость? Мои чувства подчинены его воле, а собственный рассудок будет внушать мне страх. Лучше уж мне уехать. Но раз я остаюсь, то мне лучше пребывать в неведении.
Не будем повторять увещевания Розамунды и возражения Эберхарда, описывать борьбу вооруженного знаниями инстинкта и слепой осторожности. Роль наставницы была к лицу юной воспитаннице монастыря Священной Липы и хорошо сочеталась с ее серьезным и открытым характером. Она говорила Эберхарду о том, как чудесны и восхитительны будут их занятия в тени столетних деревьев, на безлюдных благоухающих полянах. Эберхард колебался, то почти соглашаясь, то снова отступая.
Их прогулка продолжалась почти весь день: они беседовали, восторгались чудесными видами и прекрасными уголками природы. Надо сказать, что далеко не все время они посвятили рассуждениям о пользе науки. Нередко их серьезная беседа прерывалась, уступая место играм, шалостям или погоне за пестрой бабочкой. Не следует забывать, что нашим героям не было еще и пятнадцати лет. Детские забавы сменялись нравоучительными разговорами, а между тем наступил вечер и пришло время возвращаться домой. Эберхард все еще не принял твердого решения и время от времени клятвенно уверял свою спутницу, что завтра же уедет.
Эберхард не все рассказал Розамунде. Он утаил от нее, что его стремление уехать из родных мест было вызвано кровной обидой, нанесенной ему отцом, — обидой, после которой он не может вернуться в замок. Ни о чем подобном не было разговора, но мучительные мысли не покидали юношу, и, когда он вспоминал о пережитом унижении, лицо его внезапно заливалось краской стыда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Существует только Бог, — ответила благочестивая девушка.
— Да, Бог, — продолжал Эберхард, все больше увлекаясь своими мыслями. — Боже пресвятой! — воскликнул он и молитвенно сложил руки, словно позабыв о присутствии Розамунды. — Боже Всевышний, тебе, пославшему мне этот неясный проблеск света, тебе, вселившему в мою душу это необъяснимое желание бежать отсюда, тебе, не оставившему мне ни мужества, ни силы, я отдаю свою судьбу, Господи! Да будет воля твоя! К чему мучиться сомнениями, если твоя рука направляет меня? Быть может, моя матушка советует мне уехать, но если Бог приказывает мне остаться, что я могу против его воли?
— Да, да! Так оставайтесь же, оставайтесь! — с прелестной улыбкой настаивала Розамунда. — Вместе мы можем быть так счастливы! Отец говорил мне, что в лесу у вас есть никому не известное жилище. Отведите меня туда, и вы увидите, мой друг, что лучше, гораздо лучше быть с кем-то вместе, чем одному. Ах, да я первая умерла бы здесь от скуки, не будь вас, ведь отец на целые дни уходит в лес. А теперь, когда мы вместе, мы сможем беседовать, делиться друг с другом нашими мыслями и чувствами, читать, учиться. Вы, кажется, удивлены? Вы, может быть, считаете, что я маленькая невежественная девчонка? Так вот, вы ошибаетесь! Я достаточно много знаю, чтобы понимать вас и отвечать на все ваши вопросы или почти на все. Конечно, я, в отличие от вас, не слишком глубоко изучала французский, греческий, латынь, историю и математику, которую я особенно не люблю, но ведь я не мужчина.
— Розамунда, Розамунда, мне незнакомы даже сами эти слова!
— Как! Что вы говорите?
— Да, это правда. Ваша матушка научила меня читать, а капеллан — писать. Но когда они умерли, я остался один, все покинули меня — вы же знаете об этом, — и моим единственным наставником был лес, а единственным воспитателем — природа. Да и кто бы стал учить меня? Из книг я открывал только Библию, да и то редко. Птицам и деревьям, с которыми я общался, мои знания были ни к чему. Лишь месяц назад, когда приехал дядя Конрад, я впервые узнал, насколько я невежествен. И сегодня мне в первый раз стало за это стыдно.
— Но этого не может быть! — воскликнула Розамунда. — Да, вероятно, я должна была догадаться… Бедный мой друг, простите меня: может быть, я невольно обидела вас.
— Вы ничуть не обидели меня, Розамунда. Но теперь вы сами видите, что мое общество не может быть вам ни приятно, ни полезно. Мне до вас слишком далеко; мое присутствие скорее утомит вас, чем развлечет. Вы сами видите, что надо оставить меня наедине с моим невежеством и моей тоской; вы сами видите, что я был прав и что самое лучшее для меня — уехать отсюда и стать солдатом.
— Друг мой, — серьезно сказала Розамунда, — человек с такой возвышенной душой, как ваша, не должен поддаваться ложной гордости и мелочной обидчивости. Оставайтесь здесь, и мы сможем помочь друг другу. У вас мудрое сердце, Эберхард, ведь то, чему вы научились у неба, лесов, полей — это благо. Если вы поделитесь со мной тем, что знаете, это будет мне полезно. Мне же, прошу вас, не отказывайте в удовольствии поделиться с вами своими знаниями, полученными по счастливой случайности, а точнее, благодаря покровительству графини Альбины; так я смогу отплатить ее сыну за то, чем я ей обязана. Хотите, я стану вашей учительницей? Поверьте, это будет чудесно.
— Нет, слишком поздно, Розамунда, слишком поздно!
— О Господи! Так вы думаете, что учиться — такое уж неприятное и трудное дело? Нет, Эберхард, учиться — это увлекательно и совсем просто. Да по существу вам и не откроется ничего нового: вы увидите, что нации возникают, как источники, что гении растут, как дубы, что революции разражаются, как бури. Есть книги, которые так же порадуют вас, как радует чудесный майский вечер, и есть такие эпохи в истории человечества, которые не менее опечалят вас, чем дождливый декабрьский день. А иностранные языки понимать ничуть не труднее, чем язык неба и ветра. Вы увидите, что Бог присутствует в истории человечества так же, как он присутствует в природе. И разве ваше сердце не наполнится радостной гордостью, когда вы обнаружите, что история вашего славного рода составляет часть истории Германии, когда, читая исторические хроники, вы будете на каждом шагу встречать имя ваших предков, имя Эпштейнов — ваше имя, Эберхард?
— Разве я принадлежу к роду Эпштейнов? — с горечью прервал ее Эберхард. — Вы ошибаетесь, Розамунда: покинутый, отвергнутый отцом ребенок — вот кто я. Зачем же мне учиться, если, устремившись ввысь, я только яснее увижу свое падение? Для того, чему я предназначен на земле, Розамунда, мне достаточно немногого, что я уже знаю. Моя матушка направляет меня, и довольно. Сейчас вы не понимаете меня, но если вы больше узнаете о моей жизни, то многое в ней удивит вас и даже ужаснет. Повторяю вам: у меня особенный склад души и странная судьба. На мне лежит Божья печать, и мне не уйти от своего будущего, а что оно мне готовит — известно лишь Богу. Я чувствую его дыхание, чувствую его направляющую руку, он все решает за меня, а раз так, зачем мне человеческая премудрость? Мои чувства подчинены его воле, а собственный рассудок будет внушать мне страх. Лучше уж мне уехать. Но раз я остаюсь, то мне лучше пребывать в неведении.
Не будем повторять увещевания Розамунды и возражения Эберхарда, описывать борьбу вооруженного знаниями инстинкта и слепой осторожности. Роль наставницы была к лицу юной воспитаннице монастыря Священной Липы и хорошо сочеталась с ее серьезным и открытым характером. Она говорила Эберхарду о том, как чудесны и восхитительны будут их занятия в тени столетних деревьев, на безлюдных благоухающих полянах. Эберхард колебался, то почти соглашаясь, то снова отступая.
Их прогулка продолжалась почти весь день: они беседовали, восторгались чудесными видами и прекрасными уголками природы. Надо сказать, что далеко не все время они посвятили рассуждениям о пользе науки. Нередко их серьезная беседа прерывалась, уступая место играм, шалостям или погоне за пестрой бабочкой. Не следует забывать, что нашим героям не было еще и пятнадцати лет. Детские забавы сменялись нравоучительными разговорами, а между тем наступил вечер и пришло время возвращаться домой. Эберхард все еще не принял твердого решения и время от времени клятвенно уверял свою спутницу, что завтра же уедет.
Эберхард не все рассказал Розамунде. Он утаил от нее, что его стремление уехать из родных мест было вызвано кровной обидой, нанесенной ему отцом, — обидой, после которой он не может вернуться в замок. Ни о чем подобном не было разговора, но мучительные мысли не покидали юношу, и, когда он вспоминал о пережитом унижении, лицо его внезапно заливалось краской стыда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65