Я подумал, что ошибаюсь, но услышал приглушенный голос:
— Вы спите?
— Еще нет; и, кажется, вы тоже не спите.
— Я страдаю.
И действительно, голос Лиллы был измученным.
— Что с вами?
— Ужасные желудочные колики.
— Боже мой!
— Не беспокойтесь, у меня это иногда бывает: болезненно, но ничего серьезного.
— Может быть, позвать кого-нибудь?
— Нет, даже эфир не помогает.
— А я могу быть более полезен, чем эфир?
— Возможно.
— Каким образом?
— Постарайтесь усыпить меня.
— Через дверь?
— Да.
— Сомневаюсь, что мне это удастся, но я постараюсь.
Я попытался заставить свою волю проникнуть в комнату, из которой меня изгоняло целомудрие больной, но достиг нужного результата лишь наполовину.
— Ну, как? — спросил я ее.
— Я чувствую себя оцепеневшей, но и в этом оцепенении продолжаю страдать.
— Нужно, чтобы я коснулся вашей груди, как я прикасался к вашей голове, и страдания прекратятся.
— Вы уверены в этом?
— Уверен.
— Хорошо, если вы хотите открыть дверь, я только что оттянула задвижку.
Я надел брюки и, освещая себе свечой дорогу к дверному проему, подошел к ключу, повернул его и, освободив верхний и нижний шпингалеты, открыл обе створки двери.
Прежде всего я пристально посмотрел на свою соседку: действительно ли она страдает или только играет комедию?
Она была бледна, рот ее был судорожно сжат, а мышцы на лице конвульсивно подергивались.
Я взял ее за руку — она была холодной, влажной и дрожащей. Лилла действительно страдала.
— Не кажется ли вам странным, — спросила она, — что, вместо того чтобы позвонить горничной и попросить чего-нибудь успокоительного, я зову именно вас и мешаю вам спать?
— Нет, напротив, я нахожу это вполне естественным.
— Я хочу вам в чем-то признаться.
— Вот как! Случайно не в том, что вы меня любите?
— Вы прекрасно знаете, что я вас люблю, и даже очень, но я не об этом… Послушайте, мне плохо.
И лицо больной, в самом деле, исказило такое страдание, что в подлинности его трудно было ошибиться.
Я приподнял рукой ее голову: Лилла напряглась, по телу ее несколько раз пробежали судороги, а затем она замерла.
— Все прошло, — сказала она.
— Вы хотели мне что-то сказать, в чем-то признаться?
— Да, я хочу вам признаться, что в вагоне спала не только спокойно, но и с неиспытанным никогда раньше сладостным чувством. Прошу вас, усыпите меня, я уверена, что мои страдания прекратятся.
— А вы не боитесь, что я вас усыпляю в вашей кровати и останусь рядом с ней?
Она остановила на мне свои большие голубые глаза, полные удивления.
— Не вы ли меня спрашивали, считаю ли я вас честным человеком, и не сказала ли я вам, что уверена в этом? — спросила она.
— Да, это так, я об этом не подумал.
— Ну хорошо, постарайтесь меня усыпить, ведь я и в самом деле очень страдаю.
И она закрыла лицо рукой.
— На этот раз, — сказал я, — у вас болит не голова, и для того, чтобы унять боль и одновременно усыпить вас, я полагаю, что должен касаться больного места.
Она опустила мою руку до уровня желудка, оставив простыню и одеяло между моей рукой и своей грудной клеткой.
Я покачал головой и слегка пожал плечами.
— И все-таки постарайтесь, — сказала она.
— Хорошо. Посмотрите на меня. Я не сомневаюсь в том, что я вас усыплю, но сомневаюсь в том, что смогу вас вылечить.
Она не ответила и продолжала, глядя на меня, держать мою руку на том же месте.
Вскоре ее веки медленно опустились, вновь поднялись и опять опустились — она спала.
Через какое-то время я спросил:
— Вы спите?
— Плохо.
— Что нужно, чтобы вы заснули крепче?
— Положите руку мне на лоб.
— Но ваши желудочные колики?
— Усыпите меня сначала.
Она отпустила мою руку, и я коснулся ее лба. Через несколько минут я вновь спросил:
— Вы спите?
— Да, — ответила она.
— Крепко спите?
— Крепко, однако я страдаю.
— Что нужно сделать, чтобы вы не страдали больше?
— Положите руку мне на тело и постарайтесь снять боль.
— Куда именно?
— На подложечную впадину.
— Покажите сами, на какое точно место.
Без малейшего колебания она подняла одеяло, опустила руку и вполне целомудренно, как это сделала бы сестра, положила мою руку на рубашку, завязанную на шее, как у ребенка.
Чтобы устроиться поудобнее, я встал на колени и прислонил голову к кровати.
Через полчаса она вздохнула и отпустила мою руку.
— Лучше? — спросил я.
— Лучше, я больше не страдаю.
— Мне остаться возле вас?
— Еще немного.
Прошло минут пять, и она проговорила:
— Спасибо. Ах, Боже мой, без вас я бы два-три дня мучилась от нестерпимой боли! Теперь…
Она колебалась.
— Что?
— Будьте снисходительны к той, которая доверилась вам.
— Хорошо, — ответил я, улыбаясь, — я понимаю вас. Я отвел руку, но ее рука нашла мою и тихонько пожала.
— Погасить свечу?
— Как хотите.
— А если вам опять станет плохо?
— Не беспокойтесь, не станет. К тому же у вас есть спички в выдвижном ящике ночного столика.
Я задул свечу, отыскал лоб Лиллы и коснулся его губами.
— Спокойной ночи! — сказала она, безмятежная, как сама невинность.
Я вновь открыл дверь и лег спать.
Когда я на следующий день проснулся, Лилла пела, как жаворонок на восходе солнца.
— Итак, милая соседка, — обратился я к ней, — вы выздоровели?
— Совершенно.
— Правда?
— Честное слово.
Это было настолько правдой, что в тот же день мы смогли прекрасно пообедать с пригласившим нас главным лесным инспектором, а вечером — отправиться в Ахен.
Днем было решено, что я еду до Мангейма.
IV
От Спа до Кёльна сейчас можно добраться поездом. Прежде, то есть лет двадцать тому назад, железная дорога заканчивалась в Льеже и остаток пути добирались в экипажах.
Заведование экипажами было прусским, а потому в нем господствовал дух непререкаемого порядка, вошедшего в поговорку в королевстве Фридриха Великого.
Билеты, которые вам выдавали, были разделены на немецкую и французскую части.
Одним из ограничительных условий этих билетов, имевших свой порядковый номер, было:
«Пассажирам запрещено меняться местами с соседями, даже с их согласия».
Прежде приходилось поневоле останавливаться в Льеже, теперь же всю дорогу можно проделать без остановок.
Лично я очень доволен тем, что больше не нужно останавливаться в Льеже, поскольку уже долгие годы пребываю в состоянии войны с этим славным валлонским городом. Мне все еще не могут простить того, что я в своих «Путевых впечатлениях» написал, что едва не умер там с голоду. Уверяют, что хозяин гостиницы «Альбион», где со мной чуть было не случилось это несчастье, разыскивал меня по всей Европе, чтобы выяснить причину столь отвратительной клеветы.
К счастью, я был в то время в Африке, где, должен признаться, питался еще хуже, чем у него.
Если бы я был не там, то ускользнул бы от судьбы, уготованной им мне, с тем большим трудом, что он привлек на свою сторону еще одного моего недруга — хозяина почтового двора в Мартиньи, того самого, кто подал мне в 1832 году знаменитый бифштекс из медвежатины, слава о котором стремительно прокатилась по всему свету и, словно легенда о морском чудовище, вернулась к нам через американские газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41