Просто я… ты… — казалось, он не мог без боли смотреть на нее, — … я в тебе разочаровался. Ты совсем не та женщина, которую я брал себе в жены.
Холли поднесла кубок к губам, чтобы скрыть, какую глубокую рану нанесли эти слова. Все ее воспитание преследовало только одну цель: сделать из нее завидную пару для будущего супруга. Холли терялась в догадках, разочаровала ли она мужа на брачном ложе. Предательский комок сдавил ей горло.
Холли сглотнула его, отхлебнув вина.
— Кажется, мы подходили друг другу — до тех пор, пока ты не раскрыл мой обман.
— Тогда я считал тебя…
— Совсем другой? — мягко подсказала она.
Остин ударил ладонью по столу с такой силой, что посуда задребезжала. Его глаза сверкнули ледяным огнем.
— Да! Совсем другой! Некрасивой, невзрачной девушкой, которая ни в одном мужчине не пробудит желание бросить вызов ее мужу. Верной женой, которой рыцарь, призванный под ратные знамена, может доверить заботу о замке и вассалах, не терзаясь ежесекундно видениями того, как она уступает домогательствам какого-нибудь проходимца. — Резкость в голосе Остина притуплялась невыносимой тоской, пронзившей сердце Холли сильнее его гневных тирад. — Женщиной, в которой я был бы всегда уверен и которая с радостью ждала бы моего возвращения. Преданной женой и матерью моих детей.
Сознание того, что муж усомнился в ее способности быть верной женой и хорошей матерью, остро резануло сердце Холли. Наверное, впервые в жизни с ней поступили так, словно у нее нет никаких чувств. Словно ее красота была доспехами, делавшими ее неуязвимой к пренебрежению. И лишь Остин дал ей понять, насколько непрочны эти доспехи.
Встав из-за стола, Холли посмотрела Остину прямо в лицо, молясь, чтобы он приписал неестественный блеск ее глаз мерцающему свету свечей.
— Если моя красота не позволяет мне стать твоей женой, то кого же ты пытался найти во мне прошлой ночью? Любовницу? Шлюхам, услугами которых пользуются мужчины рода Гавенморов, живется лучше, чем законным женам!
— Они живут гораздо дольше, черт побери. — Беспокойное расхаживание по комнате привело Остина к окну, за которым сгущались ночные сумерки. — Мне казалось, ты должна упрашивать меня поскорее отправить тебя назад к отцу. Особенно после прошлой ночи.
Холли заставила себя усмехнуться.
— Не говорите вздора, сэр. Я не хнычущая девчонка, готовая бежать к папочке только лишь потому, что ее муж воспользовался своим законным правом.
Остин отвернулся от окна.
— Но расторжение брака вернет тебе свободу. Освободит из этой башни. Освободит от моих домогательств.
Холли прекрасно понимала, что даже если Остин прогонит ее из своей жизни, из этой башни, она все равно никогда не освободится. Каменные стены, окружающие ее сердце, будут сжимать кольцо, пока не раздавят его.
Подойдя к мужу, Холли вскинула голову, пожирая его взглядом, но не смея к нему прикоснуться.
— Ваши требования такие уж непомерные, милорд? Честность? Искренность? Верность?
— Не о том я говорил, и тебе это прекрасно известно. — Голос Остина звучал резко, но руки, стиснувшие плечи Холли, были нежными. — Следует ли мне отослать тебя назад в Тьюксбери, или же ты предпочтешь остаться заточенной в этой башне, обреченная выполнять все мои прихоти, терпеть меня ночь за ночью, как терпела моего деда его жена?
Холли смело встретила его полный отчаяния взгляд.
— Я не твоя бабушка. И ты не ее муж. Если тебе так угодно, можешь бушевать и реветь сколько вздумается, но я нисколько не боюсь, что ты меня изнасилуешь. Или задушишь, — добавила она, превозмогая боль, нанесенную откровенным признанием Остина.
Он недоверчиво усмехнулся.
— Неужели ты действительно полагаешь, что если бы ты отказала мне вчера вечером, то я, извинившись, ушел бы?
— Да, именно так я и полагаю. Вот потому-то сегодня я тебе отказываю.
Ее слова горстью камешков упали в бездонный колодец тишины.
Остин, запоздало догадавшись, что ворвался не во вражеский стан, а в западню, отпустил Холли и отшатнулся от нее. Его нога задела за арфу, та упала, издав жалобный аккорд.
— Ты хочешь сказать, что если бы я отведал твоего восхитительного угощения, позволил бы тебе свернуться клубком у моих ног и очаровать мой слух колыбельной, после чего разрешил бы раздеть себя и омыть мое уставшее тело с головы до ног своими нежными руками, у тебя все равно не возникло бы желания пригласить меня на свое ложе?
— Ни малейшего.
— Ах ты, бесстыжая… — Он угрожающе шагнул к ней.
— Нет, — твердо ответила Холли.
Остин остановился лишь тогда, когда между ними остался какой-то дюйм. Чтобы не отпрянуть от него, Холли заставила себя вспомнить, как муж, усадив ее на колени, вытирал ей слезы. Как он сохранил жизнь Эжену де Легге, в то время как закон мести требовал, чтобы он отнял ее. Как он, сдерживая рвущуюся наружу силу, нежно обхватил ладонью затылок и ласковым, но требовательным поцелуем прильнул к ее губам. Если она просчиталась, оценивая честь сэра Остина Гавенмора, ей придется очень дорого заплатить за это.
Холли буквально ощущала борьбу, идущую у мужа в душе. Борьбу между искушением и честью. Вожделением и великодушием. Страстью и состраданием.
И когда она уже начала было бояться, что низменные чувства победят в этой борьбе, Остин провел тыльной стороной руки по ее щеке с завораживающей нежностью, которую Холли и не надеялась больше ощутить.
— Ты отлично выбрала себе оружие, женщина. Теперь мой черед сделать выбор.
Произнеся это загадочное предостережение, Остин развернулся и вышел, оставив ее одну.
Услышав стук засова, Холли бессильно упала на скамью у окна, задрожав, точно тростник на ветру. Возможно, Остин больше не вернется к ней, но, доказав ему, что он не чудовище, каким был его дед, она, по крайней мере, не нанесла рану его душе. Едва сдерживая слезы, Холли подумала, как плохо, что она не может сказать то же самое про свое сердце.
Сон не шел к ней. Холли крутилась в постели, казалось, ставшей вдвое шире с прошлой ночи, когда она лежала здесь со своим супругом. Пуховая перина грозила поглотить ее. Одеяла и простыни спутывали ей ноги, так что в конце концов Холли отшвырнула их. Даже тончайшая рубашка будто душила ее, стягивая петлей шею. Не в силах болыпе терпеть, Холли стащила рубашку с себя и бросила ее на пол, решив спать так, как привыкла сызмальства.
Но ласковое прикосновение прохладного ночного воздуха к обнаженной груди лишь напоминало ей, что она больше не ребенок.
Сон пришел к ней неожиданно, наполненный лихорадочными видениями. Вдруг очнувшись, Холли обнаружила, что одиночество ее нарушено: у кровати виднеется чья-то тень. Голос разума поспешил предостеречь ее, но какой-то первобытный инстинкт с радостью приветствовал это воплощение ее сокровенных желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Холли поднесла кубок к губам, чтобы скрыть, какую глубокую рану нанесли эти слова. Все ее воспитание преследовало только одну цель: сделать из нее завидную пару для будущего супруга. Холли терялась в догадках, разочаровала ли она мужа на брачном ложе. Предательский комок сдавил ей горло.
Холли сглотнула его, отхлебнув вина.
— Кажется, мы подходили друг другу — до тех пор, пока ты не раскрыл мой обман.
— Тогда я считал тебя…
— Совсем другой? — мягко подсказала она.
Остин ударил ладонью по столу с такой силой, что посуда задребезжала. Его глаза сверкнули ледяным огнем.
— Да! Совсем другой! Некрасивой, невзрачной девушкой, которая ни в одном мужчине не пробудит желание бросить вызов ее мужу. Верной женой, которой рыцарь, призванный под ратные знамена, может доверить заботу о замке и вассалах, не терзаясь ежесекундно видениями того, как она уступает домогательствам какого-нибудь проходимца. — Резкость в голосе Остина притуплялась невыносимой тоской, пронзившей сердце Холли сильнее его гневных тирад. — Женщиной, в которой я был бы всегда уверен и которая с радостью ждала бы моего возвращения. Преданной женой и матерью моих детей.
Сознание того, что муж усомнился в ее способности быть верной женой и хорошей матерью, остро резануло сердце Холли. Наверное, впервые в жизни с ней поступили так, словно у нее нет никаких чувств. Словно ее красота была доспехами, делавшими ее неуязвимой к пренебрежению. И лишь Остин дал ей понять, насколько непрочны эти доспехи.
Встав из-за стола, Холли посмотрела Остину прямо в лицо, молясь, чтобы он приписал неестественный блеск ее глаз мерцающему свету свечей.
— Если моя красота не позволяет мне стать твоей женой, то кого же ты пытался найти во мне прошлой ночью? Любовницу? Шлюхам, услугами которых пользуются мужчины рода Гавенморов, живется лучше, чем законным женам!
— Они живут гораздо дольше, черт побери. — Беспокойное расхаживание по комнате привело Остина к окну, за которым сгущались ночные сумерки. — Мне казалось, ты должна упрашивать меня поскорее отправить тебя назад к отцу. Особенно после прошлой ночи.
Холли заставила себя усмехнуться.
— Не говорите вздора, сэр. Я не хнычущая девчонка, готовая бежать к папочке только лишь потому, что ее муж воспользовался своим законным правом.
Остин отвернулся от окна.
— Но расторжение брака вернет тебе свободу. Освободит из этой башни. Освободит от моих домогательств.
Холли прекрасно понимала, что даже если Остин прогонит ее из своей жизни, из этой башни, она все равно никогда не освободится. Каменные стены, окружающие ее сердце, будут сжимать кольцо, пока не раздавят его.
Подойдя к мужу, Холли вскинула голову, пожирая его взглядом, но не смея к нему прикоснуться.
— Ваши требования такие уж непомерные, милорд? Честность? Искренность? Верность?
— Не о том я говорил, и тебе это прекрасно известно. — Голос Остина звучал резко, но руки, стиснувшие плечи Холли, были нежными. — Следует ли мне отослать тебя назад в Тьюксбери, или же ты предпочтешь остаться заточенной в этой башне, обреченная выполнять все мои прихоти, терпеть меня ночь за ночью, как терпела моего деда его жена?
Холли смело встретила его полный отчаяния взгляд.
— Я не твоя бабушка. И ты не ее муж. Если тебе так угодно, можешь бушевать и реветь сколько вздумается, но я нисколько не боюсь, что ты меня изнасилуешь. Или задушишь, — добавила она, превозмогая боль, нанесенную откровенным признанием Остина.
Он недоверчиво усмехнулся.
— Неужели ты действительно полагаешь, что если бы ты отказала мне вчера вечером, то я, извинившись, ушел бы?
— Да, именно так я и полагаю. Вот потому-то сегодня я тебе отказываю.
Ее слова горстью камешков упали в бездонный колодец тишины.
Остин, запоздало догадавшись, что ворвался не во вражеский стан, а в западню, отпустил Холли и отшатнулся от нее. Его нога задела за арфу, та упала, издав жалобный аккорд.
— Ты хочешь сказать, что если бы я отведал твоего восхитительного угощения, позволил бы тебе свернуться клубком у моих ног и очаровать мой слух колыбельной, после чего разрешил бы раздеть себя и омыть мое уставшее тело с головы до ног своими нежными руками, у тебя все равно не возникло бы желания пригласить меня на свое ложе?
— Ни малейшего.
— Ах ты, бесстыжая… — Он угрожающе шагнул к ней.
— Нет, — твердо ответила Холли.
Остин остановился лишь тогда, когда между ними остался какой-то дюйм. Чтобы не отпрянуть от него, Холли заставила себя вспомнить, как муж, усадив ее на колени, вытирал ей слезы. Как он сохранил жизнь Эжену де Легге, в то время как закон мести требовал, чтобы он отнял ее. Как он, сдерживая рвущуюся наружу силу, нежно обхватил ладонью затылок и ласковым, но требовательным поцелуем прильнул к ее губам. Если она просчиталась, оценивая честь сэра Остина Гавенмора, ей придется очень дорого заплатить за это.
Холли буквально ощущала борьбу, идущую у мужа в душе. Борьбу между искушением и честью. Вожделением и великодушием. Страстью и состраданием.
И когда она уже начала было бояться, что низменные чувства победят в этой борьбе, Остин провел тыльной стороной руки по ее щеке с завораживающей нежностью, которую Холли и не надеялась больше ощутить.
— Ты отлично выбрала себе оружие, женщина. Теперь мой черед сделать выбор.
Произнеся это загадочное предостережение, Остин развернулся и вышел, оставив ее одну.
Услышав стук засова, Холли бессильно упала на скамью у окна, задрожав, точно тростник на ветру. Возможно, Остин больше не вернется к ней, но, доказав ему, что он не чудовище, каким был его дед, она, по крайней мере, не нанесла рану его душе. Едва сдерживая слезы, Холли подумала, как плохо, что она не может сказать то же самое про свое сердце.
Сон не шел к ней. Холли крутилась в постели, казалось, ставшей вдвое шире с прошлой ночи, когда она лежала здесь со своим супругом. Пуховая перина грозила поглотить ее. Одеяла и простыни спутывали ей ноги, так что в конце концов Холли отшвырнула их. Даже тончайшая рубашка будто душила ее, стягивая петлей шею. Не в силах болыпе терпеть, Холли стащила рубашку с себя и бросила ее на пол, решив спать так, как привыкла сызмальства.
Но ласковое прикосновение прохладного ночного воздуха к обнаженной груди лишь напоминало ей, что она больше не ребенок.
Сон пришел к ней неожиданно, наполненный лихорадочными видениями. Вдруг очнувшись, Холли обнаружила, что одиночество ее нарушено: у кровати виднеется чья-то тень. Голос разума поспешил предостеречь ее, но какой-то первобытный инстинкт с радостью приветствовал это воплощение ее сокровенных желаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75