Сказал ведь. Надо бежать. И Джан, закрыв дверь на задвижку, принялась за прощальное письмо, которое утром нашли на курси вместе с драгоценностями.
Походный сверток уже несколько дней лежал наготове. Принцесса положила в него самые необходимые вещи: десяток тончайших летних рубашек, сафьяновые туфли, флакон индийских духов, рукопись «Хезар Эфсане», кожаный, мешочек с тысячью диргемов, который отец подарил, когда Джан вернулась из оазиса Алиман, и крохотный ларчик с любимой жемчужной нитью. Она была уверена в том, что только эту нить и будут искать — о диргемах никто, кроме няни, не знает, а остальное никому не нужно. Лучше было бы и розовый жемчуг оставить, но ведь в суматохе ожерелье могли украсть, а, продавая исподволь жемчужины, можно безбедно прожить всю жизнь, — так, по крайней мере, думала принцесса Джан.
В полночь она услышала дважды повторенную песенку верблюжьих погонщиков. Девушка закуталась в черный абайе, потушила ночник и выглянула из окна. В саду была тишина и непроглядная темень. Через несколько минут песенка прозвучала в третий раз. Джан в последний раз выпрыгнула из окна и, крадучись, вслушиваясь, вглядываясь, дошла до калитки. И открылась, и закрылась она, как и раньше, без скрипа. Из кустов выскользнула высокая темная фигура. Джафар обнял Эсму-Джан, начинавшую новую жизнь, Волна счастья захлестнула ее и понесла, словно лодку, забытую в бурю на морском берегу.
На рассвете Джафар причалил к островку, густо заросшему тополями и ивняком. Лодку-гуф укрыл в камышах. Беглецы выбрались на берег. Нашли место поуютнее. Разостлали кошмы. Улеглись спать. Джафар всю ночь вел лодку, всю ночь думал, что вот-вот она разобьется. Измучился. Джан после вспышки радости погасла, как отсыревший факел. Болели затекшие ноги, все тело было точно не свое. Устала и няня. Натерпелась страху, ночуя одна в пещере. Где-то совсем близко ухали филины. Шакалы подбирались к входу и отчаянно рыдали, словно люди, с которых сдирают кожу. Не выходили из памяти отравленные евнухи. Хотя у негров, говорят, нет души, но кто его знает… Вдруг придут? И няня, закутавшись с головой, зажимала уши, стараясь не думать, не видеть, не слышать. Но перед глазами плыли огненные узоры, а шакалий вой просачивался, как вода сквозь дырявую крышу. Только одну ночь она проспала спокойно. Джафар, уже отпросившийся в гости, принес ей еду и остался ночевать. Прислушиваясь к его ровному дыханию, Олыга чувствовала себя в безопасности — большой, сильный, смелый… Раз уж так случилось, не пропадет с ним Джан. И няня Олыга только вздохнула, когда на островке, умывшись и пригладив волосы, Джафар приподнял одеяло, улегся рядом с подругой, и они, обняв друг друга, заснули молодым, счастливым сном. К чему теперь мешать… Если настигнут, все равно смерть всем троим, и какая смерть!.. А если не догонят, тогда бояться нечего. Няня Олыга ни одной умной книги не прочла, но недаром прожила свои сорок два года и видела немало вещей, удивления достойных.
Отоспавшись, как следует, Джан опять повеселела. Путешествие в неизвестность началось благополучно. Для большей безопасности беглецы огня не разводили. Поели основательно, но всухомятку. Джан только понюхала мешочек с вкусно пахнувшим кофе и сделала печальное лицо, но в глазах у нее горели прежние смешливые огоньки. Принцессе-беглянке было весело.
— Ничего, Джафар, сегодня потерпи, а завтра-послезавтра няня сварит такой кофе, какого ты, наверное, еще не пил.
Он широко улыбнулся и обнял ее своими ласково-железными руками.
— Милая, я его вообще никогда не пил…
— Прости меня, я просто дура…
— Нет, ты радость моя, жизнь моя.
Он опять принялся целовать ее душистые волосы, ее глаза, ее руки.
— Няня… чего ты плачешь, няня?
— Мне страшно, Джа… Мне страшно, Эсма… могут ведь…
— Не бойся, не бойся… с ним не пропадем, няня. Посмотри, какой он!
Тонкими пальцами она любовно гладит коричневую блестящую спину, а Джафар, посмеиваясь, то собирает в комки свои могучие мышцы, то снова их расслабляет.
Проговорили втроем до самых сумерек. Решали, куда же уходить дальше. Только начало было обдумано, и оно удалось, но надо было продолжать. У себя в комнате Джан мечтала уехать в Индию, или на Лунный Остров, или к китайцам, или в страну русов, благо, Олыга там родилась. Олыга оказалась разумнее. Сказала, что уходить далеко — значит попасться. Надо куда-то поближе, не выезжая из своей страны, но туда, где никто их не знает… и в пути чтобы как можно меньше встречаться с людьми.
Решили, что проще всего добраться до Тигра и там обосноваться в какой-нибудь деревне.
Вы уже знаете, слушатели сего рассказа, что из Раваха, местечка по другую сторону Евфрата, напротив Анаха, шла через пустынные степи караванная дорога прямо на Текрит, торговый город на Тигре. Путь проторенный, безопасный, но людный, и беглецам нельзя было на него выйти. Сговорились на том, что ночью спустятся дальше по Евфрату и высадятся где-нибудь на левом берегу. Джафар купит пару ишаков — пастуху это сделать не трудно. Навьючат на них вещи и пойдут напрямик через степи и пустыни. Ни лошадей, ни лишних ишаков покупать нельзя: чем меньше и беднее будет караван, тем лучше. Джафар знал от товарищей-пастухов, что львов в тех местах немало. Опасно встретиться и с бедуинами — у себя в становищах они принимают путников как дорогих гостей, в пустыне же грабят и убивают. Об этом промолчал. Спокойнее будет Эсме и няне, а уйти подальше от Евфрата все равно нужно. Побежит по реке молва о том, что случилось в Анахе, и кому-нибудь придет в голову, не тамошние ли это мертвецы. На Тигре же никто не станет искать покончившую с собой дочь дворцового казначея, утонувшую рабыню и пастуха, убитого разбойниками.
Только бы дойти!.. Джафар целовал один за другим пальцы Джан и приговаривал:
— А пальчики эти должны загрубеть, и ноготки такие жене пастуха не полагаются… Понимаешь, Эсма? Ты теперь моя бедная, маленькая, работящая жена. Что ты умеешь?
— Многое, Джафар… Умею рассказывать сказки — хоть по десятку каждый вечер. Знаю много стихов, очень много. Верхом умею ездить. Ну, что еще?.. Могу тебе вышить бабуши — листья будут золотые, а цветы из мелкого жемчуга. Непременно вышью, Джафар… Хотя, подожди, я прежде всего сделаю бархатный мешочек для твоей флейты. Тоже красиво будет. Знаешь как? Золотые цапли и камыши из зеленого шелка.
— Ах ты, маленькая моя… — он ловит губами ее смеющийся рот. — А плов ты сварить можешь? Рыбу вычистить? Дров нарубить? Все моя женушка должна уметь…
— Научусь, Джафар.
— То-то, Эсма… — И опять он целует ее, любуясь огромными блестящими глазами, тонкой шеей, иссиня-черными волосами, заплетенными в две косы. Она его, его навсегда, эта удивительная, ласковая, ничего не умеющая красавица из другого мира, мира богатых, ученых, счастливых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Походный сверток уже несколько дней лежал наготове. Принцесса положила в него самые необходимые вещи: десяток тончайших летних рубашек, сафьяновые туфли, флакон индийских духов, рукопись «Хезар Эфсане», кожаный, мешочек с тысячью диргемов, который отец подарил, когда Джан вернулась из оазиса Алиман, и крохотный ларчик с любимой жемчужной нитью. Она была уверена в том, что только эту нить и будут искать — о диргемах никто, кроме няни, не знает, а остальное никому не нужно. Лучше было бы и розовый жемчуг оставить, но ведь в суматохе ожерелье могли украсть, а, продавая исподволь жемчужины, можно безбедно прожить всю жизнь, — так, по крайней мере, думала принцесса Джан.
В полночь она услышала дважды повторенную песенку верблюжьих погонщиков. Девушка закуталась в черный абайе, потушила ночник и выглянула из окна. В саду была тишина и непроглядная темень. Через несколько минут песенка прозвучала в третий раз. Джан в последний раз выпрыгнула из окна и, крадучись, вслушиваясь, вглядываясь, дошла до калитки. И открылась, и закрылась она, как и раньше, без скрипа. Из кустов выскользнула высокая темная фигура. Джафар обнял Эсму-Джан, начинавшую новую жизнь, Волна счастья захлестнула ее и понесла, словно лодку, забытую в бурю на морском берегу.
На рассвете Джафар причалил к островку, густо заросшему тополями и ивняком. Лодку-гуф укрыл в камышах. Беглецы выбрались на берег. Нашли место поуютнее. Разостлали кошмы. Улеглись спать. Джафар всю ночь вел лодку, всю ночь думал, что вот-вот она разобьется. Измучился. Джан после вспышки радости погасла, как отсыревший факел. Болели затекшие ноги, все тело было точно не свое. Устала и няня. Натерпелась страху, ночуя одна в пещере. Где-то совсем близко ухали филины. Шакалы подбирались к входу и отчаянно рыдали, словно люди, с которых сдирают кожу. Не выходили из памяти отравленные евнухи. Хотя у негров, говорят, нет души, но кто его знает… Вдруг придут? И няня, закутавшись с головой, зажимала уши, стараясь не думать, не видеть, не слышать. Но перед глазами плыли огненные узоры, а шакалий вой просачивался, как вода сквозь дырявую крышу. Только одну ночь она проспала спокойно. Джафар, уже отпросившийся в гости, принес ей еду и остался ночевать. Прислушиваясь к его ровному дыханию, Олыга чувствовала себя в безопасности — большой, сильный, смелый… Раз уж так случилось, не пропадет с ним Джан. И няня Олыга только вздохнула, когда на островке, умывшись и пригладив волосы, Джафар приподнял одеяло, улегся рядом с подругой, и они, обняв друг друга, заснули молодым, счастливым сном. К чему теперь мешать… Если настигнут, все равно смерть всем троим, и какая смерть!.. А если не догонят, тогда бояться нечего. Няня Олыга ни одной умной книги не прочла, но недаром прожила свои сорок два года и видела немало вещей, удивления достойных.
Отоспавшись, как следует, Джан опять повеселела. Путешествие в неизвестность началось благополучно. Для большей безопасности беглецы огня не разводили. Поели основательно, но всухомятку. Джан только понюхала мешочек с вкусно пахнувшим кофе и сделала печальное лицо, но в глазах у нее горели прежние смешливые огоньки. Принцессе-беглянке было весело.
— Ничего, Джафар, сегодня потерпи, а завтра-послезавтра няня сварит такой кофе, какого ты, наверное, еще не пил.
Он широко улыбнулся и обнял ее своими ласково-железными руками.
— Милая, я его вообще никогда не пил…
— Прости меня, я просто дура…
— Нет, ты радость моя, жизнь моя.
Он опять принялся целовать ее душистые волосы, ее глаза, ее руки.
— Няня… чего ты плачешь, няня?
— Мне страшно, Джа… Мне страшно, Эсма… могут ведь…
— Не бойся, не бойся… с ним не пропадем, няня. Посмотри, какой он!
Тонкими пальцами она любовно гладит коричневую блестящую спину, а Джафар, посмеиваясь, то собирает в комки свои могучие мышцы, то снова их расслабляет.
Проговорили втроем до самых сумерек. Решали, куда же уходить дальше. Только начало было обдумано, и оно удалось, но надо было продолжать. У себя в комнате Джан мечтала уехать в Индию, или на Лунный Остров, или к китайцам, или в страну русов, благо, Олыга там родилась. Олыга оказалась разумнее. Сказала, что уходить далеко — значит попасться. Надо куда-то поближе, не выезжая из своей страны, но туда, где никто их не знает… и в пути чтобы как можно меньше встречаться с людьми.
Решили, что проще всего добраться до Тигра и там обосноваться в какой-нибудь деревне.
Вы уже знаете, слушатели сего рассказа, что из Раваха, местечка по другую сторону Евфрата, напротив Анаха, шла через пустынные степи караванная дорога прямо на Текрит, торговый город на Тигре. Путь проторенный, безопасный, но людный, и беглецам нельзя было на него выйти. Сговорились на том, что ночью спустятся дальше по Евфрату и высадятся где-нибудь на левом берегу. Джафар купит пару ишаков — пастуху это сделать не трудно. Навьючат на них вещи и пойдут напрямик через степи и пустыни. Ни лошадей, ни лишних ишаков покупать нельзя: чем меньше и беднее будет караван, тем лучше. Джафар знал от товарищей-пастухов, что львов в тех местах немало. Опасно встретиться и с бедуинами — у себя в становищах они принимают путников как дорогих гостей, в пустыне же грабят и убивают. Об этом промолчал. Спокойнее будет Эсме и няне, а уйти подальше от Евфрата все равно нужно. Побежит по реке молва о том, что случилось в Анахе, и кому-нибудь придет в голову, не тамошние ли это мертвецы. На Тигре же никто не станет искать покончившую с собой дочь дворцового казначея, утонувшую рабыню и пастуха, убитого разбойниками.
Только бы дойти!.. Джафар целовал один за другим пальцы Джан и приговаривал:
— А пальчики эти должны загрубеть, и ноготки такие жене пастуха не полагаются… Понимаешь, Эсма? Ты теперь моя бедная, маленькая, работящая жена. Что ты умеешь?
— Многое, Джафар… Умею рассказывать сказки — хоть по десятку каждый вечер. Знаю много стихов, очень много. Верхом умею ездить. Ну, что еще?.. Могу тебе вышить бабуши — листья будут золотые, а цветы из мелкого жемчуга. Непременно вышью, Джафар… Хотя, подожди, я прежде всего сделаю бархатный мешочек для твоей флейты. Тоже красиво будет. Знаешь как? Золотые цапли и камыши из зеленого шелка.
— Ах ты, маленькая моя… — он ловит губами ее смеющийся рот. — А плов ты сварить можешь? Рыбу вычистить? Дров нарубить? Все моя женушка должна уметь…
— Научусь, Джафар.
— То-то, Эсма… — И опять он целует ее, любуясь огромными блестящими глазами, тонкой шеей, иссиня-черными волосами, заплетенными в две косы. Она его, его навсегда, эта удивительная, ласковая, ничего не умеющая красавица из другого мира, мира богатых, ученых, счастливых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61