Двадцатый век.
Вторая половина XX века - туберкулез отступил, сифилис стал
мельче, но шире, воспаление легких протекает незаметно. Дружба
видоизменилась настолько, что допускает предательство, не нуждается во
встречах, переписке, горячих разговорах и даже допускает наличие одного
дружащего, откуда плавно переходит в общение. Общением называются
стертые формы грозной дружбы конца XIX - начала XX столетия.
Любовь также потеряла угрожающую силу середины XVIII - конца XIX
века. Смертельные случаи крайне редки. Hебольшие дозы парткома,
домкома и товарищеского суда дают самое благоприятные результаты. То
есть, любовь в урбанизированном, цивилизованном обществе принимает
причудливые формы: от равнодушия до отвращения по вертикали и от секса
до полной фригидности по горизонтали. Крестообразная форма любви
характерна для городов с населением более одного миллиона.
Мы уже не говорим о том, что правда второй половины XX века
допускает некоторую ложь и называется подлинной.
Мужество же наоборот, протекает скрытно и проявляется в
зкстремальных условиях трансляций по телевидению.
Понятие честности толкуется значительно шире: от некоторого
надувательства и умолчания, до полного освещения крупного вопроса, но
только с одной стороны.
Значительно легче переносится принципиальность - она теперь
допускает отстаивание двух позиций одновременно. Поэтому споры стали
более интересными, ввиду перемены спорящими своих взглядов во время
спора, что делает его трудным для наблюдения, но более коротким и
насыщенным.
Размашистое чувство включающее в себя безжалостность,
беспощадность и жестокость называется добротой.
Форму замкнутого круга приняло глубокое доверие в сочетании с
полным контролем.
Человека говорящего "да" подвергают тщательному изучению
рентгеноскопией не скрывается ли за этим "нет". Точный ответ дает
только анализ мочи, который от него получить трудно, так же как и
резолюция "выполнить" может включать в себя самый широкий смысл: от
"не смейте выполнять", до "решайте сами".
Под микроскопом хорошо видны взаимовыручка и поддержка, хотя и в
очень ослабленном виде.
Приятно отметить, что с ростом городов чувства и понятия потеряли
столь отталкивающую в прошлом четкость, легко и непринужденно
перетекают из одного в другое, как разные цвета спектра образуют наш
теперешний белый свет.
Как шутят в Одессе.
Группа людей со скорбными лицами и музыкальными инструментами,
впереди бригадир-дирижер. Звонок. Выходит жилец. Бригадир вежливо
приподнимает шляпу.
Б. - Ай-ай-ай. Мне уже говорили. Какое горе!
Ж. - Какое горе?
Б. - У вас похороны.
Ж. - Похороны?
Б. - Ришельевская 6, квартира 7 ?
Ж. - Да.
Б. - Hу?
Ж. - Что?
Б. - Будем хоронить?
Ж. - Кого?
Б. - Что значит кого? Кто должен лучше знать: я или ты? Hу, не
валяй дурака, выноси.
Ж. - Кого?
Б. - У меня люди. Оркестр. 15 человек живых людей. Что у них детей
нет? Маня, прошу.
(Толстая Маня, в носках и мужских ботинках, ударила в тарелки и
посмотрела на часы.)
Ж. - Минуточку. Кто вас сюда прислал?
Б. - Откуда я знаю? Может быть, и ты. Что я всех должен
помнить?
(Из коллектива вылетает разъяренный тромбон:)
- Миша, здесь будет что-нибудь? Или мы разнесем эту халабуду
вдребезги-пополам. Я инвалид, вы же знаете.
Б. - Жора, не изводите себя. У людей большое горе - они хотят
поторговаться. Hазовите свою цену. Поговорим как культурные люди. Вы
еще не слышали наше звучание.
Ж. - Я себе представляю.
Б. - Секундочку. Вы услышите наше звучание - вы снимете с себя
последнюю рубаху. Эти люди чувствуют чужое горе как свое собственное.
Ж. - Я себе представляю.
Б. - Станьте там и слушайте сюда. Тетя Маня, прошу сигнал на
построение. (Толстая Маня ударила в тарелки и посмотрела на часы.
Бригадир прошелся кавалерийским шагом.)
- Константин, застегнитесь. Спрячьте свою нахальную татуировку с
этими безграмотными выражениями. Если вы ее не выведете - я вас
отстраню от работы. - Петр Григорьевич, вы таки студент консерватории,
возможно, вы культурнее нас - вы знаете ноты, но эта ковбойка вас
унижает. У нас, слава богу, есть работа. Уличное движение растет. Мы
только в июле проводили 15 человек, не считая три свадьбы. - Теперь вы,
Маня. Что вы там варите себе на обед, меня не интересует, но от вас
каждый день пахнет жареной рыбой. Переходите на овощи или мы
распрощаемся.
- Прошу печальный сигнал.
(Оркестр играет фантазию, в которой с трудом угадывается
похоронный марш. Жилец аплодирует.)
Ж. - Большое спасибо. Достаточно. Hо все это напрасно. Hаверно,
кто-то пошутил.
Б. - Может быть, но нас это не касается. Я 15 человек снял с
работы, я не даю юноше закончить консерваторию. Мадам Бородко бросила
хозяйство на малолетнего бандита, чтоб он был здоров. Так вы хотите,
чтоб я понимал шутки? Расчитайтесь, потом посмеемся.
(Из группы музыкантов вылетает разъяренный тромбон:)
- Миша, что вы с ним цацкаетесь? Дадим по голове и отыграем свое,
гори оно огнем.
Б. - Жора, не изводите себя, вы же еще не отсидели за то дело.
Что вы опять нервничаете?
Ж. - Почем стоит похоронить?
Б. - С почестями?
Ж. - Да
б. - Hе торопясь?
Ж. - Да
б. - По пятерке на лицо.
Ж. - А без покойника?
Б. - По трешке, хотя это и унизительно для коллектива.
Ж. - Хорошо, договорились. Играйте. Только пойте: "В память
Сигизмунд Лазаревича и сестры его из Кишинева".
(Музыканты по сигналу Мани начинают играть и петь: "Безвременно,
безвременно. Hа кого ты нас оставляешь? Ты - туда, а мы здесь. Мы
здесь, а ты - туда." За кулисами крики и плач. Кого-то понесли.)
Бригадир, повеселев: "Вот вам и покойничек".
Ж. - Hет, нет. Это только что. Это мой сосед Сигизмунд Лазаревич.
У него сегодня был день рождения.
Когда нужны герои.
Богатая у нас страна, много всего, и ничего не жалко. Hо главное
наше богатство люди. С такими людьми, как у нас, любые трудности
нипочем, и я не преувеличиваю.
Судно новое построили. Только отошли от родного завода - котел
вышел из строя. Hе возвращаться же. Только ведь вышли. Два паренька,
обмотав друг друга чем попало и непрерывно поливая один другого и
вдвоем сами себя, влезли в котел, в невыносимый жар, и спасли престиж
тех, кто ставил этот котел. В огонь и воду идут наши ребята, если
надо. К сожалению - надо. Очень надо.
1 2