Это равные ситуации — неважно, какие связи вы между ними усматриваете.
— Ладно, согласен. Но все же — как насчет моих заключений?
— Вы говорите: если он превозможет все это, он возненавидит нас. Это напоминает мне не совсем честную попытку вызвать дух Зигмунда Фрейда: Эдип и Электра в одном лице, уничтожение их родителей — творцов всех их напряжений, тревог, воспламеняющих их впечатлительные сердца вместе с молодостью и беззащитностью. Как бы это назвать?..
— Гермацисов комплекс? — предположил я.
— Гермацисов?
— Гермафродит был объединен в одно тело с нимфой Салмацис. Я произвел нечто подобное с их именами. Чтобы намекнуть на наличие четырех родителей, против которых возмущено дитя.
— Остроумно, — согласилась она, улыбаясь. — Даже если бы свободные искусства не давали ничего больше, они обеспечили бы великолепными метафорами всех исследователей. Но это недопустимо, это чрезмерно антропоморфно. Вам хочется знать мое мнение. Ладно. Если Палач и осилил это, то случилось это только благодаря отличиям нейристорного мозга от человеческого. Исходя из моего профессионального опыта, могу заверить вас, что человек не смог бы справиться с подобной ситуацией и добиться стабильности. Если бы Палач сделал это, он должен был разрешить все противоречия и конфликты, овладеть ситуацией настолько основательно, что я не верю, что оставшееся могло повлечь такой вид ненависти. Страх, неуверенность — все, что рождает ненависть — должно было быть изучено, систематизировано и превращено в нечто более полезное. Возможно, все это привело бы к чувству отвращения или к желанию независимости и самоутверждения. Я полагаю, это единственная причина для возвращения корабля.
— Следовательно, по вашему мнению, если сегодня Палач представляет собой мыслящую личность, то отношение его к своим бывшим операторам единственное: он не хотел бы иметь с ними больше ничего общего?
— Верно. Как ни жаль вашей гипотезы о Гермацисовом комплексе. Но в таких случаях мы должны оценивать мозг, а не душу. И мы видим два варианта: либо он гибнет от шизофрении, либо успешное решение его проблем совершенно исключает возникновение желания отомстить. Другими словами, беспокоиться не о чем.
Как бы мне это изложить потактичнее? Я решил, что не смогу…
— Все это прекрасно, — сказал я, — настолько, насколько это реально. Но оттолкнемся одновременно и от чистой психологии, и от чисто физического. Могла ли существовать какая-то особая причина для того, чтобы он жаждал вашей смерти — то есть, я имею в виду простой и старомодный мотив убийства, основанный скорее на событиях, чем на всяких особенностях его мышления или психических отклонениях?
Выражение лица ее было трудно разгадать, но, учитывая характер ее работы, я мог рассчитывать и на меньшее.
— На каких событиях? — спросила она.
— Понятия не имею. Потому и спрашиваю.
Она покачала головой.
— Боюсь, что не знаю.
— Ну, что ж, — сказал я, — я больше не могу придумать, о чем вас еще порасспросить.
— А я не могу придумать, о чем вам еще рассказать.
Я допил кофе и поставил чашку на поднос.
— Тогда благодарю вас, — сказал я, — за ваше время, за кофе. Вы были очень полезны.
Я поднялся. Она тоже.
— Что вы будете делать дальше? — спросила она.
— Я еще не совсем решил, — ответил я. — Хочется подготовить как можно более полное сообщение. Может, вы что-нибудь посоветуете?
— Я полагаю, что тут и изучать больше нечего, я дала вам все факты, которые только можно найти для вашего сообщения.
— Вы полагаете, Дэвид Фентрис не мог бы найти здесь какое-нибудь дополнительное толкование?
Она фыркнула, затем вздохнула.
— Нет, — сказала она. — Я не думаю, чтобы он сказал вам что-нибудь полезное.
— Что вы имеете в виду? То, как вы это сказали…
— Я знаю. Ничего я не имела в виду. Некоторые люди находят утешение в религии. Другие… Вы знаете. Другие в конце жизни платят ненавистью первой ее половине. Они не использовали ее так, как намеревались. Отсюда и своеобразная окраска их мыслей.
— Фанатизм? — спросил я.
— Не обязательно. Неуместное рвение. Нечто вроде мазохизма… Черт побери! Я не могу ни поставить диагноз на расстоянии, ни повлиять на ваше мнение. Забудьте то, о чем я вам сказала. Составьте свое собственное мнение после того, как повстречаетесь с ним.
Она подняла голову, оценивая мою реакцию.
— Ну… — отреагировал я. — Я вообще-то не уверен, что отправлюсь с ним повидаться. Но вы возбудили мое любопытство. Как может религия сказаться на деятельности инженера?
— Я разговаривала с ним после того, как Джесси сообщил нам новость о возвращении корабля. Тогда у меня сложилось впечатление, что он почувствовал, что мы вторглись в сферу Всемогущего Господа попыткой сотворить искусственный разум. То, что наше творение спятило, было единственным подходящим концом — ведь оно представляло собой результат несовершенного человеческого творения. И ему, кажется, показалось вполне возможным, что Палач вернулся для возмездия — как карающая нас рука правосудия.
— О!
Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
— Да, — сказала она. — Но, может быть, я просто застала его в дурном настроении. Наверное, вам стоит оценить все это самому.
Что-то толкнуло меня покачать головой — некоторая разница прослеживалась между оценкой его, моими воспоминаниями и замечаниями Дона о том, что Дэйв заметил, что знает мозг Палача и не особенно тревожится. Где-то среди этих точек зрения лежало нечто, что, как я чувствовал, я должен знать и узнал бы без особого расследования.
Итак, я сказал:
— Ну, думаю, теперь достаточно. Это, так сказать, психологическая сторона изучаемого мною вопроса — не механическая и уж точно не теологическая. Вы очень мне помогли. Еще раз спасибо.
Она шла с улыбкой вплоть до двери.
— Если вас не слишком затруднит, — сказала она, когда я шагнул в коридор, — я бы хотела узнать, чем закончится вся эта история — или любой интересный поворот, касающийся его.
— Моя связь с этим делом закончится, как только я составлю свой отчет, а сейчас я как раз отправлюсь его писать. Конечно, я могу по-прежнему почерпнуть какую-нибудь информацию…
— У вас есть мой номер?
— Нет, но…
У меня он был, но я записал его снова — прямо под ответами ее соседки, касающимися моих исследований по части моющих средств.
Двигаясь в намеченном направлении, я для разнообразия размышлял над всеми связями в этом деле. Я направился прямо в аэропорт, нашел самолет, готовящийся к полету в Мемфис, купил билет и последним взошел на борт. Несколько десятков секунд, возможно, вот и все. И не осталось даже запаса, чтобы освободить номер в мотеле. Неважно. Добрый доктор, вправляющий мозги, убедила меня, что так или иначе Дэвид Фентрис будет следующим, черт бы его побрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
— Ладно, согласен. Но все же — как насчет моих заключений?
— Вы говорите: если он превозможет все это, он возненавидит нас. Это напоминает мне не совсем честную попытку вызвать дух Зигмунда Фрейда: Эдип и Электра в одном лице, уничтожение их родителей — творцов всех их напряжений, тревог, воспламеняющих их впечатлительные сердца вместе с молодостью и беззащитностью. Как бы это назвать?..
— Гермацисов комплекс? — предположил я.
— Гермацисов?
— Гермафродит был объединен в одно тело с нимфой Салмацис. Я произвел нечто подобное с их именами. Чтобы намекнуть на наличие четырех родителей, против которых возмущено дитя.
— Остроумно, — согласилась она, улыбаясь. — Даже если бы свободные искусства не давали ничего больше, они обеспечили бы великолепными метафорами всех исследователей. Но это недопустимо, это чрезмерно антропоморфно. Вам хочется знать мое мнение. Ладно. Если Палач и осилил это, то случилось это только благодаря отличиям нейристорного мозга от человеческого. Исходя из моего профессионального опыта, могу заверить вас, что человек не смог бы справиться с подобной ситуацией и добиться стабильности. Если бы Палач сделал это, он должен был разрешить все противоречия и конфликты, овладеть ситуацией настолько основательно, что я не верю, что оставшееся могло повлечь такой вид ненависти. Страх, неуверенность — все, что рождает ненависть — должно было быть изучено, систематизировано и превращено в нечто более полезное. Возможно, все это привело бы к чувству отвращения или к желанию независимости и самоутверждения. Я полагаю, это единственная причина для возвращения корабля.
— Следовательно, по вашему мнению, если сегодня Палач представляет собой мыслящую личность, то отношение его к своим бывшим операторам единственное: он не хотел бы иметь с ними больше ничего общего?
— Верно. Как ни жаль вашей гипотезы о Гермацисовом комплексе. Но в таких случаях мы должны оценивать мозг, а не душу. И мы видим два варианта: либо он гибнет от шизофрении, либо успешное решение его проблем совершенно исключает возникновение желания отомстить. Другими словами, беспокоиться не о чем.
Как бы мне это изложить потактичнее? Я решил, что не смогу…
— Все это прекрасно, — сказал я, — настолько, насколько это реально. Но оттолкнемся одновременно и от чистой психологии, и от чисто физического. Могла ли существовать какая-то особая причина для того, чтобы он жаждал вашей смерти — то есть, я имею в виду простой и старомодный мотив убийства, основанный скорее на событиях, чем на всяких особенностях его мышления или психических отклонениях?
Выражение лица ее было трудно разгадать, но, учитывая характер ее работы, я мог рассчитывать и на меньшее.
— На каких событиях? — спросила она.
— Понятия не имею. Потому и спрашиваю.
Она покачала головой.
— Боюсь, что не знаю.
— Ну, что ж, — сказал я, — я больше не могу придумать, о чем вас еще порасспросить.
— А я не могу придумать, о чем вам еще рассказать.
Я допил кофе и поставил чашку на поднос.
— Тогда благодарю вас, — сказал я, — за ваше время, за кофе. Вы были очень полезны.
Я поднялся. Она тоже.
— Что вы будете делать дальше? — спросила она.
— Я еще не совсем решил, — ответил я. — Хочется подготовить как можно более полное сообщение. Может, вы что-нибудь посоветуете?
— Я полагаю, что тут и изучать больше нечего, я дала вам все факты, которые только можно найти для вашего сообщения.
— Вы полагаете, Дэвид Фентрис не мог бы найти здесь какое-нибудь дополнительное толкование?
Она фыркнула, затем вздохнула.
— Нет, — сказала она. — Я не думаю, чтобы он сказал вам что-нибудь полезное.
— Что вы имеете в виду? То, как вы это сказали…
— Я знаю. Ничего я не имела в виду. Некоторые люди находят утешение в религии. Другие… Вы знаете. Другие в конце жизни платят ненавистью первой ее половине. Они не использовали ее так, как намеревались. Отсюда и своеобразная окраска их мыслей.
— Фанатизм? — спросил я.
— Не обязательно. Неуместное рвение. Нечто вроде мазохизма… Черт побери! Я не могу ни поставить диагноз на расстоянии, ни повлиять на ваше мнение. Забудьте то, о чем я вам сказала. Составьте свое собственное мнение после того, как повстречаетесь с ним.
Она подняла голову, оценивая мою реакцию.
— Ну… — отреагировал я. — Я вообще-то не уверен, что отправлюсь с ним повидаться. Но вы возбудили мое любопытство. Как может религия сказаться на деятельности инженера?
— Я разговаривала с ним после того, как Джесси сообщил нам новость о возвращении корабля. Тогда у меня сложилось впечатление, что он почувствовал, что мы вторглись в сферу Всемогущего Господа попыткой сотворить искусственный разум. То, что наше творение спятило, было единственным подходящим концом — ведь оно представляло собой результат несовершенного человеческого творения. И ему, кажется, показалось вполне возможным, что Палач вернулся для возмездия — как карающая нас рука правосудия.
— О!
Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ.
— Да, — сказала она. — Но, может быть, я просто застала его в дурном настроении. Наверное, вам стоит оценить все это самому.
Что-то толкнуло меня покачать головой — некоторая разница прослеживалась между оценкой его, моими воспоминаниями и замечаниями Дона о том, что Дэйв заметил, что знает мозг Палача и не особенно тревожится. Где-то среди этих точек зрения лежало нечто, что, как я чувствовал, я должен знать и узнал бы без особого расследования.
Итак, я сказал:
— Ну, думаю, теперь достаточно. Это, так сказать, психологическая сторона изучаемого мною вопроса — не механическая и уж точно не теологическая. Вы очень мне помогли. Еще раз спасибо.
Она шла с улыбкой вплоть до двери.
— Если вас не слишком затруднит, — сказала она, когда я шагнул в коридор, — я бы хотела узнать, чем закончится вся эта история — или любой интересный поворот, касающийся его.
— Моя связь с этим делом закончится, как только я составлю свой отчет, а сейчас я как раз отправлюсь его писать. Конечно, я могу по-прежнему почерпнуть какую-нибудь информацию…
— У вас есть мой номер?
— Нет, но…
У меня он был, но я записал его снова — прямо под ответами ее соседки, касающимися моих исследований по части моющих средств.
Двигаясь в намеченном направлении, я для разнообразия размышлял над всеми связями в этом деле. Я направился прямо в аэропорт, нашел самолет, готовящийся к полету в Мемфис, купил билет и последним взошел на борт. Несколько десятков секунд, возможно, вот и все. И не осталось даже запаса, чтобы освободить номер в мотеле. Неважно. Добрый доктор, вправляющий мозги, убедила меня, что так или иначе Дэвид Фентрис будет следующим, черт бы его побрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21