..
Надо вам сказать, что жители Мазеповки - стреляные воробьи, их на мякине не проведешь, они любят во всем разобраться. Таков и наш кантор реб Эле, который считает, что надо семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И он не поленился и собственноручно написал письмо своему знакомому, резнику Хмельницкой общины, а этот резник сразу же ответил: нам доподлинно известно, что высокочтимый господин подрядчик Жак Пфеферкранц вдов, нет у него супруги. Это ясно, как божий день.
Если так, решили в Мазеповке, значит, все в порядке, такова воля божья. Красавица Ентл, дочь кантора реб Эле, стала женой подрядчика из Хмельницка.
Мазеповские обыватели, узнав, какое счастье привалило бедному кантору, очень ему завидовали, но виду не показывали, были по своему обыкновению приветливы, любезны, шутили, острили, поздравляли родителей и невесту. И покинула Ентл отчий дом и тотчас перестала быть Ентл: в богатом и шумном Хмельницке она превратилась в Наталью.
4
Но не думайте, что это превращение далось ей легко и просто. Много сил и трудов пришлось потратить Жаку, чтобы она стала не просто Натальей, а именно той Натальей, какая приличествует дому Пфеферкранца. С тяжелым сердцем расставалась она с париком, прикрывавшим лоб, с женским молитвенником, с субботними свечами и со многим, многим другим, что с детства в глазах набожной Ентл было свято и непреложно. Очень трудно было ей ломать свои привычки, обычаи и перевоплощаться из скромной еврейской девушки в богатую светскую даму. Но горше всего обстояло дело с языком. Ох, какая это была пытка! Жак твердил, что ее простонародная речь омерзительна, вызывает отвращение и вообще ему непонятна.
– Говори по-немецки или по-русски! - кричал Жак, хотя не знал ни того, ни другого. - На одном из этих человеческих языков, а не на шепелявом языке извозчиков, базарных торговок и всякой голь-шмоли!
Могу сообщить вам по секрету, дорогие читатели, что было время, когда Жак (тогда он еще был Яковом и служил приказчиком) бегло говаривал на чистом еврейском языке, читал и писал на нем, как самый простой смертный. Однако с тех пор, как Яков превратился в Жака, он повернулся спиной к родному языку, возненавидел его, стал бегать от него, как от черта... Он утверждал, что начисто позабыл его, и пришлось Наталье учиться говорить, как учатся говорить грудные дети. Ну, а как вы думаете, легко в двадцать лет ломать свой язык? Но если Жак приказал, кто может ему перечить? Все всегда было так, как хотелось Жаку.
Он обучал ее и многим другим очень полезным вещам: бpeнчать на фортепьяно, важно, с независимым видом расхаживать по улицам, непринужденно сидеть в театре, вести легкий светский разговор, и все это ради ее красоты. Он дрессировал ее, как опытный наездник своего коня.
Особенно трудно было учиться играть на фортепьяно. Это занятие было для Натальи хуже смерти, три года подряд в дом приходил учитель музыки, и она зубрила гаммы, этюды, упражнения и прочую музыкальную премудрость. Но удивительное дело! - когда за фортепьяно садился учитель, инструмент издавал приятные звуки, лились мелодии, ласкали слух аккорды. В присутствии учителя и ей удавалось с грехом пополам извлекать из фортепьяно музыкальные звуки. Но стоило ей остаться одной, как инструмент начинал вопить диким голосом - хоть удирай или затыкай уши. Казалось, что одновременно мяукают сто кошек... Три года без устали - и без какого-либо результата! - прилежно, изо дня в день ломала Наталья свои пальцы за фортепьяно. Господин Жак, человек не первой молодости, был своеволен вспыльчив, упрям, как бык, и к своей супруге относился не слишком почтительно. Наталья все терпеливо сносила. Ведь господин Жак был ее хозяином. Он уплатил за нее сполна, дал хорошую цену. Она была для него красивой, дорогой и приятной вещью.
Но Ентл не принадлежала к той породе женщин, у которых глаза на мокром месте. Она была не из категории "несчастных жен", которые жалуются на судьбу и видят в жизни лишь ее темные стороны. Напротив, по натуре Ентл была очень веселой, любила жизнь с ее земными радостями: с удовольствием примеряла новые дорогие платья, любовалась новым подаренным ей браслетом, охотно ходила в театр и ездила на воды во Франценбад (у нее не было детей, а эти воды, говорят, делают чудеса...)
Развлекаясь, Ентл забывала о своих горестях и обидах, о том, что она несчастна - она была несчастна и счастлива одновременно! А когда ей надоедали новые платья, дорогие украшения, ложа в театре, франценбадские отели, она уединялась в своей комнате плотно закрывала дверь и вынимала из укромного местечка старый молитвенник. Шепотом произносила она знакомые с детства слова: благословляла вновь народившийся на небе месяц, читала псалмы.. Но стоило ей услышать шаги, как она, испуганная, с бьющимся от страха сердцем, прятала в тайник заветную книгу, и снова из Ентл превращалась в Наталью.
5
Неисчислимы высота небес, глубины земли и страдания этой богатой и счастливой дамы. В последнее время ее неотступно терзали мысли о бедных родителях, оставшихся в Мазеповке. С тех пор, как Ентл превратилась в Наталью, она ни разу не видела их. Ей так хотелось побыть с ними хотя бы несколько дней! Очень хотелось побывать и в родном местечке, где она родилась и выросла. Но эти свои желания Наталья прятала глубоко в сердце, не осмеливаясь даже заикнуться о них. Если бы Жак только узнал, о чем она думает, он бы так высмеял ее, как только он один умел. Приходилось ограничиваться письмами "любимому папочке и дорогой мамочке". Письма казались веселыми, но писала она их с чувством горечи и щемящей тоски.
Так и жила счастливая и богатая Наталья, глотая одну за другой горькие пилюли. Золотая чаша ее счастливой, беззаботной жизни была наполнена ими до краев. И ни одна живая душя на свете не знала, что эта красивая, изнеженная женщина, баловень счастья, часто роняет в укромном уголке горючую слезу. Как удивились бы Жак, Мириам, кухарка, кучер, все знакомые, если бы узнали об этом! Они не только удивились бы - они бы ничего не поняли.
Дожидаясь завтрака, Наталья вспоминала невозвратимые дни юности, когда она с подругами по субботам выходила гулять на Главную улицу Мазеповки. Вспоминала, как была тогда причесана и во что была одета. Женщины и девушки смотрели на нее с завистью, а юноши (какие среди них были хорошие парни!), проходя мимо Ентл, краснели, смущались, опускали глаза. И она чувствовала, как краска заливает ее щеки: ведь Ентл была скромной, стыдливой и добродетельной девушкой, дочерью кантора реб Эле! Так они гуляли, парни и девушки порознь, каждый раз встречаясь почти на одном и том же месте и украдкой разглядывая друг друга... Гуляли долго, пока не темнело и на небе не показывались звезды.
1 2 3
Надо вам сказать, что жители Мазеповки - стреляные воробьи, их на мякине не проведешь, они любят во всем разобраться. Таков и наш кантор реб Эле, который считает, что надо семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И он не поленился и собственноручно написал письмо своему знакомому, резнику Хмельницкой общины, а этот резник сразу же ответил: нам доподлинно известно, что высокочтимый господин подрядчик Жак Пфеферкранц вдов, нет у него супруги. Это ясно, как божий день.
Если так, решили в Мазеповке, значит, все в порядке, такова воля божья. Красавица Ентл, дочь кантора реб Эле, стала женой подрядчика из Хмельницка.
Мазеповские обыватели, узнав, какое счастье привалило бедному кантору, очень ему завидовали, но виду не показывали, были по своему обыкновению приветливы, любезны, шутили, острили, поздравляли родителей и невесту. И покинула Ентл отчий дом и тотчас перестала быть Ентл: в богатом и шумном Хмельницке она превратилась в Наталью.
4
Но не думайте, что это превращение далось ей легко и просто. Много сил и трудов пришлось потратить Жаку, чтобы она стала не просто Натальей, а именно той Натальей, какая приличествует дому Пфеферкранца. С тяжелым сердцем расставалась она с париком, прикрывавшим лоб, с женским молитвенником, с субботними свечами и со многим, многим другим, что с детства в глазах набожной Ентл было свято и непреложно. Очень трудно было ей ломать свои привычки, обычаи и перевоплощаться из скромной еврейской девушки в богатую светскую даму. Но горше всего обстояло дело с языком. Ох, какая это была пытка! Жак твердил, что ее простонародная речь омерзительна, вызывает отвращение и вообще ему непонятна.
– Говори по-немецки или по-русски! - кричал Жак, хотя не знал ни того, ни другого. - На одном из этих человеческих языков, а не на шепелявом языке извозчиков, базарных торговок и всякой голь-шмоли!
Могу сообщить вам по секрету, дорогие читатели, что было время, когда Жак (тогда он еще был Яковом и служил приказчиком) бегло говаривал на чистом еврейском языке, читал и писал на нем, как самый простой смертный. Однако с тех пор, как Яков превратился в Жака, он повернулся спиной к родному языку, возненавидел его, стал бегать от него, как от черта... Он утверждал, что начисто позабыл его, и пришлось Наталье учиться говорить, как учатся говорить грудные дети. Ну, а как вы думаете, легко в двадцать лет ломать свой язык? Но если Жак приказал, кто может ему перечить? Все всегда было так, как хотелось Жаку.
Он обучал ее и многим другим очень полезным вещам: бpeнчать на фортепьяно, важно, с независимым видом расхаживать по улицам, непринужденно сидеть в театре, вести легкий светский разговор, и все это ради ее красоты. Он дрессировал ее, как опытный наездник своего коня.
Особенно трудно было учиться играть на фортепьяно. Это занятие было для Натальи хуже смерти, три года подряд в дом приходил учитель музыки, и она зубрила гаммы, этюды, упражнения и прочую музыкальную премудрость. Но удивительное дело! - когда за фортепьяно садился учитель, инструмент издавал приятные звуки, лились мелодии, ласкали слух аккорды. В присутствии учителя и ей удавалось с грехом пополам извлекать из фортепьяно музыкальные звуки. Но стоило ей остаться одной, как инструмент начинал вопить диким голосом - хоть удирай или затыкай уши. Казалось, что одновременно мяукают сто кошек... Три года без устали - и без какого-либо результата! - прилежно, изо дня в день ломала Наталья свои пальцы за фортепьяно. Господин Жак, человек не первой молодости, был своеволен вспыльчив, упрям, как бык, и к своей супруге относился не слишком почтительно. Наталья все терпеливо сносила. Ведь господин Жак был ее хозяином. Он уплатил за нее сполна, дал хорошую цену. Она была для него красивой, дорогой и приятной вещью.
Но Ентл не принадлежала к той породе женщин, у которых глаза на мокром месте. Она была не из категории "несчастных жен", которые жалуются на судьбу и видят в жизни лишь ее темные стороны. Напротив, по натуре Ентл была очень веселой, любила жизнь с ее земными радостями: с удовольствием примеряла новые дорогие платья, любовалась новым подаренным ей браслетом, охотно ходила в театр и ездила на воды во Франценбад (у нее не было детей, а эти воды, говорят, делают чудеса...)
Развлекаясь, Ентл забывала о своих горестях и обидах, о том, что она несчастна - она была несчастна и счастлива одновременно! А когда ей надоедали новые платья, дорогие украшения, ложа в театре, франценбадские отели, она уединялась в своей комнате плотно закрывала дверь и вынимала из укромного местечка старый молитвенник. Шепотом произносила она знакомые с детства слова: благословляла вновь народившийся на небе месяц, читала псалмы.. Но стоило ей услышать шаги, как она, испуганная, с бьющимся от страха сердцем, прятала в тайник заветную книгу, и снова из Ентл превращалась в Наталью.
5
Неисчислимы высота небес, глубины земли и страдания этой богатой и счастливой дамы. В последнее время ее неотступно терзали мысли о бедных родителях, оставшихся в Мазеповке. С тех пор, как Ентл превратилась в Наталью, она ни разу не видела их. Ей так хотелось побыть с ними хотя бы несколько дней! Очень хотелось побывать и в родном местечке, где она родилась и выросла. Но эти свои желания Наталья прятала глубоко в сердце, не осмеливаясь даже заикнуться о них. Если бы Жак только узнал, о чем она думает, он бы так высмеял ее, как только он один умел. Приходилось ограничиваться письмами "любимому папочке и дорогой мамочке". Письма казались веселыми, но писала она их с чувством горечи и щемящей тоски.
Так и жила счастливая и богатая Наталья, глотая одну за другой горькие пилюли. Золотая чаша ее счастливой, беззаботной жизни была наполнена ими до краев. И ни одна живая душя на свете не знала, что эта красивая, изнеженная женщина, баловень счастья, часто роняет в укромном уголке горючую слезу. Как удивились бы Жак, Мириам, кухарка, кучер, все знакомые, если бы узнали об этом! Они не только удивились бы - они бы ничего не поняли.
Дожидаясь завтрака, Наталья вспоминала невозвратимые дни юности, когда она с подругами по субботам выходила гулять на Главную улицу Мазеповки. Вспоминала, как была тогда причесана и во что была одета. Женщины и девушки смотрели на нее с завистью, а юноши (какие среди них были хорошие парни!), проходя мимо Ентл, краснели, смущались, опускали глаза. И она чувствовала, как краска заливает ее щеки: ведь Ентл была скромной, стыдливой и добродетельной девушкой, дочерью кантора реб Эле! Так они гуляли, парни и девушки порознь, каждый раз встречаясь почти на одном и том же месте и украдкой разглядывая друг друга... Гуляли долго, пока не темнело и на небе не показывались звезды.
1 2 3